Впервые отец показался ей обыч^ ным человеком, даже, быть может, слабее других. Утром в молельне Гэврилэ читал Притчу о блудном сыне. Мария уж давно успела заучить ее наизусть, так как отец частенько рассказывал ее дома. «И сказал младший из них отцу: «Отче! отдай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение». Здесь Гэврилэ закрыл глаза, и по всему собранию словно пробежала легкая дрожь. По бледному лицу Гэврилэ ручьями стекал пот, но он не пытался вытереть его. Он долго молчал, потом дочитал до конца всю притчу. После этого верующие спели псалом. Давид, сын Гэврилэ, заметив, что отец так взволнован, заиграл на фисгармонии с таким чувством, что все поняли — в доме Гэврилэ произошло что-то необычное. Когда наступило время проповеди, Гэврилэ поднялся на амвон.
— Сегодня я буду говорить вам не о сыне, не о блудном сыне, а об отце его, потому что грехи детей порождены явными или скрытыми грехами родителей. Горе отцу, который не сумел охранить сына своего от соблазна, который отдалил сына от себя неразумной щедростью и излишней уступчивостью. Но горе и тому отцу, который не породил в сердце сына любви к себе, ибо, как сказал апостол, без любви мы всего лишь медь звенящая и кимвал бряцающий.
Тут Гэврилэ, обычно читавший проповедь по два часа подряд, неожиданно умолк, открыл Евангелие и принялся его читать.
Несколько женщин рыдали. Правда, они ничего не поняли, но плакали, словно Гэврилэ попрощался с ними, и мысли их обратились к умершим.
...Мария задумчиво смотрела- с мостика на окутанную пылью шелковицу. Стоял погожий вечер. Солнце медленно опускалось, и его лучи, проникавшие сквозь листву деревьев, нежно ласкали плечи девушки. Эзекиила среди танцующих не оказалось. Мария знала, что, если бы брат пришел на хору, ей бы удалось увести его домой. Вдруг девушка вздрогнула — перед ней стоял, слащаво улыбаясь, Ион Поцоку. Этот некрасивый сутулый парень с длинными худыми руками преследовал ее уже два года. Злые языки говорили, что именно он зарезал Петре в ту безлунную ночь. Но Мария не верила этому, как не верила и в то, что Петре был убит. Это казалось ей невозможным, хотя и было правдой.
Поцоку осторожно и нежно взял девушку за руку. Он весь как-то преобразился, словно это был уже не тот самый Поцоку, известный сквернослов, который говорил женщинам одни гадости и насмехался над ними.
— Пойдем, красавица, потанцуем.
Когда они вошли в круг, парни посторонились, чтобы освободить им место. Большинство из них были дружками Иона, который щедро расплачивался за них в корчме. Он умело водил за нос своего отца — бывшего примаря Софрона — и всегда был при деньгах.
Мария танцевала плавно, и обвивавшие ее руки Иона чувствовали каждое движение ее гибкого, молодого тела, а когда упругая грудь девушки касалась парня, он совсем терял голову. Поцоку пытался заговорить, но Мария словно не слышала его. Щеки ее раскраснелись. Поцоку знал, что в танцах ему далеко до других. Он быстро уставал, покрывался испариной и закатывался сухим кашлем.
Глигор подошел поближе и следил за ними с глупой улыбкой. «Ничего,— думал он,— пустяки,— но в глубине души злился на Марию: — Хороша танцует с убийцей Петре, и довольна. Нет у баб души, коварны, как кошки». Поцоку швырнул музыкантам несколько сотенных бумажек, чтобы продолжали играть, и парни криками выразили свое одобрение. От гордости у горбуна прибавилось сил.
Глигор случайно встретился глазами с Риго: девушка смотрела прямо на него, и он хотел было пригласить ее танцевать, но вовремя спохватился и лишь улыбнулся ей во весь рот.
— Дурачок,— призывно прошептали губы девушки — ей нравился этот могучий, ладно скроенный детина. Но Глигор уже отвернулся и вновь смотрел на танцующих.
В корчме Кордиш оплачивал уже второй круг. Ему было не по себе. Прежде, после такого возлияния, он давно бы предложил собутыльникам спеть, а теперь не осмеливался. Он слушал, как Павел назло ему хвалит коммунистов, но, вместо того чтобы возразить, одобрительно кивал головой, чем еще более подзадоривал Павла. Захмелевший Кула дремал. Таков уж был стрелочник — если не работал, то спал, разбитый усталостью.
В маленькое окошко за их спиной виднелась часть двора Лабоша — протока, полная до краев зеленоватой водой, поросшая молодым ивняком. По поверхности плыли обрывки белой пены. Кордиш окончательно расчувствовался, и ему до слез захотелось спеть «Нет села, прекрасней нашего».
Пуцу поднял трубу в знак того, что хочет отдохнуть. Парни набросились на него с руганью, девушки закричали. И все же Пуцу вытянулся на скамейке, а Бобокуц стал обмахивать его засаленной зеленой шляпой.
Девушки взялись за руки и широкими рядами двинулись по главной улице, чтобы отдышаться от пыли. Парни повалили в корчму. Глигор подошел к Марии и, когда она хотела догнать девушек, так крепко схватил ее за руку, что она чуть не вскрикнула.
— Подожди,— проговорил он. — Зачем танцуешь с Поцоку?
— А что, разве нельзя?
— Постыдилась бы с ним-то,— зло сказал Глигор Ты лучше смотри за собой, Глигор,—рассердилась Мария. Никто еще не говорил с ней так.
— Ты мне люба, и я женюсь на тебе. С твоим отцом я уже сговорился.
Остолбенев от неожиданности, Мария уставилась на Глигора. Ей приходилось смотреть снизу вверх — так высок был парень. Щеки девушки зарделись, и она быстро закрыла их ладонями. Глигор смотрел куда-то поверх ее головы, на крышу противоположного дома, где щелкал клювом длинноногий аист.
В этот момент около них остановился Марку Сими.
— Эх, доченька, кабы не умер Петре, была бы ты теперь моей невесткой,— плаксиво сказал он, погладив девушку по голове. — Уж так хотелось мне этого...
Прежде Мария упала бы на колени и заплакала, а теперь лишь взглянула на старика ясными глазами, сму- щенная присутствием Глигора.
—- Бог простит его, дядюшка Марку.
Обиженный равнодушием Марии, старик пошел дальше, ворча себе что-то под нос. Он знал о их любви и всячески поощрял ее, надеясь заодно поживиться землей за счет Гэврилэ, с которым давно враждовал из-за какого-то пустяка. Нравилась ему и девушка — красивая, добрая, порядочная. Не раз говорил он с ней о Петре. Мария приходила к ним поплакать об убитом и вот, поди ты, позабыла...
— Никогда больше не говори мне об этом. Слышишь? Никогда,—заявила Мария, повернувшись к Глигору, и пошла прочь.
Глигор хотел было догнать ее, но раздумал. «Ничего— отец вправит тебе мозги, девчонка!» — с яростью думал он.
Пуцу снова заиграл. Как раз в этот момент из дома напротив корчмы вышли одетый во все черное Пику, Спинанциу в темных очках и Клоамбеш с женой. Шествие пересекло дорогу и подошло к шелковице. Пуцу окаменел от любопытства.
— Добрый день, братцы. Желаю вдоволь повеселиться,— с поклоном приветствовал всех Спинанциу, снимая шляпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Сегодня я буду говорить вам не о сыне, не о блудном сыне, а об отце его, потому что грехи детей порождены явными или скрытыми грехами родителей. Горе отцу, который не сумел охранить сына своего от соблазна, который отдалил сына от себя неразумной щедростью и излишней уступчивостью. Но горе и тому отцу, который не породил в сердце сына любви к себе, ибо, как сказал апостол, без любви мы всего лишь медь звенящая и кимвал бряцающий.
Тут Гэврилэ, обычно читавший проповедь по два часа подряд, неожиданно умолк, открыл Евангелие и принялся его читать.
Несколько женщин рыдали. Правда, они ничего не поняли, но плакали, словно Гэврилэ попрощался с ними, и мысли их обратились к умершим.
...Мария задумчиво смотрела- с мостика на окутанную пылью шелковицу. Стоял погожий вечер. Солнце медленно опускалось, и его лучи, проникавшие сквозь листву деревьев, нежно ласкали плечи девушки. Эзекиила среди танцующих не оказалось. Мария знала, что, если бы брат пришел на хору, ей бы удалось увести его домой. Вдруг девушка вздрогнула — перед ней стоял, слащаво улыбаясь, Ион Поцоку. Этот некрасивый сутулый парень с длинными худыми руками преследовал ее уже два года. Злые языки говорили, что именно он зарезал Петре в ту безлунную ночь. Но Мария не верила этому, как не верила и в то, что Петре был убит. Это казалось ей невозможным, хотя и было правдой.
Поцоку осторожно и нежно взял девушку за руку. Он весь как-то преобразился, словно это был уже не тот самый Поцоку, известный сквернослов, который говорил женщинам одни гадости и насмехался над ними.
— Пойдем, красавица, потанцуем.
Когда они вошли в круг, парни посторонились, чтобы освободить им место. Большинство из них были дружками Иона, который щедро расплачивался за них в корчме. Он умело водил за нос своего отца — бывшего примаря Софрона — и всегда был при деньгах.
Мария танцевала плавно, и обвивавшие ее руки Иона чувствовали каждое движение ее гибкого, молодого тела, а когда упругая грудь девушки касалась парня, он совсем терял голову. Поцоку пытался заговорить, но Мария словно не слышала его. Щеки ее раскраснелись. Поцоку знал, что в танцах ему далеко до других. Он быстро уставал, покрывался испариной и закатывался сухим кашлем.
Глигор подошел поближе и следил за ними с глупой улыбкой. «Ничего,— думал он,— пустяки,— но в глубине души злился на Марию: — Хороша танцует с убийцей Петре, и довольна. Нет у баб души, коварны, как кошки». Поцоку швырнул музыкантам несколько сотенных бумажек, чтобы продолжали играть, и парни криками выразили свое одобрение. От гордости у горбуна прибавилось сил.
Глигор случайно встретился глазами с Риго: девушка смотрела прямо на него, и он хотел было пригласить ее танцевать, но вовремя спохватился и лишь улыбнулся ей во весь рот.
— Дурачок,— призывно прошептали губы девушки — ей нравился этот могучий, ладно скроенный детина. Но Глигор уже отвернулся и вновь смотрел на танцующих.
В корчме Кордиш оплачивал уже второй круг. Ему было не по себе. Прежде, после такого возлияния, он давно бы предложил собутыльникам спеть, а теперь не осмеливался. Он слушал, как Павел назло ему хвалит коммунистов, но, вместо того чтобы возразить, одобрительно кивал головой, чем еще более подзадоривал Павла. Захмелевший Кула дремал. Таков уж был стрелочник — если не работал, то спал, разбитый усталостью.
В маленькое окошко за их спиной виднелась часть двора Лабоша — протока, полная до краев зеленоватой водой, поросшая молодым ивняком. По поверхности плыли обрывки белой пены. Кордиш окончательно расчувствовался, и ему до слез захотелось спеть «Нет села, прекрасней нашего».
Пуцу поднял трубу в знак того, что хочет отдохнуть. Парни набросились на него с руганью, девушки закричали. И все же Пуцу вытянулся на скамейке, а Бобокуц стал обмахивать его засаленной зеленой шляпой.
Девушки взялись за руки и широкими рядами двинулись по главной улице, чтобы отдышаться от пыли. Парни повалили в корчму. Глигор подошел к Марии и, когда она хотела догнать девушек, так крепко схватил ее за руку, что она чуть не вскрикнула.
— Подожди,— проговорил он. — Зачем танцуешь с Поцоку?
— А что, разве нельзя?
— Постыдилась бы с ним-то,— зло сказал Глигор Ты лучше смотри за собой, Глигор,—рассердилась Мария. Никто еще не говорил с ней так.
— Ты мне люба, и я женюсь на тебе. С твоим отцом я уже сговорился.
Остолбенев от неожиданности, Мария уставилась на Глигора. Ей приходилось смотреть снизу вверх — так высок был парень. Щеки девушки зарделись, и она быстро закрыла их ладонями. Глигор смотрел куда-то поверх ее головы, на крышу противоположного дома, где щелкал клювом длинноногий аист.
В этот момент около них остановился Марку Сими.
— Эх, доченька, кабы не умер Петре, была бы ты теперь моей невесткой,— плаксиво сказал он, погладив девушку по голове. — Уж так хотелось мне этого...
Прежде Мария упала бы на колени и заплакала, а теперь лишь взглянула на старика ясными глазами, сму- щенная присутствием Глигора.
—- Бог простит его, дядюшка Марку.
Обиженный равнодушием Марии, старик пошел дальше, ворча себе что-то под нос. Он знал о их любви и всячески поощрял ее, надеясь заодно поживиться землей за счет Гэврилэ, с которым давно враждовал из-за какого-то пустяка. Нравилась ему и девушка — красивая, добрая, порядочная. Не раз говорил он с ней о Петре. Мария приходила к ним поплакать об убитом и вот, поди ты, позабыла...
— Никогда больше не говори мне об этом. Слышишь? Никогда,—заявила Мария, повернувшись к Глигору, и пошла прочь.
Глигор хотел было догнать ее, но раздумал. «Ничего— отец вправит тебе мозги, девчонка!» — с яростью думал он.
Пуцу снова заиграл. Как раз в этот момент из дома напротив корчмы вышли одетый во все черное Пику, Спинанциу в темных очках и Клоамбеш с женой. Шествие пересекло дорогу и подошло к шелковице. Пуцу окаменел от любопытства.
— Добрый день, братцы. Желаю вдоволь повеселиться,— с поклоном приветствовал всех Спинанциу, снимая шляпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159