Изумленный Мареш обещал помочь.
Мысль об отъезде не только не оставляла Суслэнеску, но с каждым днем казалась ему все более привлекательной и единственным выходом. Покой и чистота, другие люди. Суслэнеску уложил вещи. Мими пришла в негодование, когда он сообщил ей об отъезде, но вскоре успокоилась, решив, что это просто глупый ребяческий шантаж.
...Серая степь проплывала мимо. Далекая линия горизонта напоминала змею, которая, лениво и плавно извиваясь, медленно ползла за поездом. Вокруг, как застывшее свинцовое море, простиралась бескрайняя пустыня. Теодореску спал всю дорогу, неподвижный, как манекен в военной шинели. Он проснулся, лишь когда наступила ночь, и хрипло пробормотал, обращаясь к Суслэнеску:
— Собирайтесь... Приехали...
— Да, да,— смущенно ответил тот.
Сердце его беспорядочно колотилось, ему было страшно и вместе с тем не терпелось окунуться в новую жизнь, а на язык просились строки стихотворения, которые он повторял на все лады,— патетически, меланхолически и с издевкой:
1 О, горьких знаний груз, почерпнутый в скитаниях...
(Бодлер, ((Скитания»), 9
Темная станция, затерявшаяся среди черных громад деревьев, пыхтение паровоза, крики, унылое мычание ко-; ровы — все это нахлынуло одновременно и почти угрожающе. Поезд, казалось, раскололся на тысячи кусков, люди сыпались с него, как горох, вагоны трещали.
— Колодец есть?
— Скажи, сколько стоит? Оглох, что ли?
— Спроси дежурного.
— Кто знает, где уборная?
— Что, приспичило?
Вдруг, как раз у вагона, откуда безуспешно пытались вылезти Джеордже и Суслэнеску, раздался звонкий, пронзительный вопль, словно кто-то испытывал в темноте всю мощь своих легких:
— Господин директор! Где вы, господин ди-рек-то-ор! И сразу за ним срывающийся, мальчишеский голос:
— Папочка!
— Здесь! — крикнул Джеордже и прыгнул вниз, но не рассчитал расстояния, потерял равновесие и упал, Ударившись коленкой и оцарапав ладонь.
— Дан, где ты? — тихо позвал он, быстро поднявшись.
Из темноты кто-то неловко бросился ему на грудь, тяжело дыша. Джеордже обнял сына и, прижавшись к нему, ощутил нежную шелковистость кожи, но и колючие волоски на подбородке. От волнения мальчик не мог произнести ни слова и, чтобы не расплакаться, вырвался из объятий отца.
— Приехали, господин директор, приехали с божьей помощью!
Крестьянин, только что кричавший что было мочи, обнял Джеордже и, положив голову ему на плечо, вдруг разрыдался. Певчий Грозуца был смертельно пьян. Ноги заплетались, а нежность окончательно доконала его.
— Сколько раз... все мы молились... о вашем... здравии в святой церкви.
В эту секунду поезд рванулся и тронулся, окруженный роем огненных искр. Оглушенные грохотом, Джеордже с Даном отскочили в сторону. В нескольких шагах от них Суслэнеску возился с чемоданом, безуспешно стараясь получше обвязать его бечевкой. Видя, что )
поцелуи кончились, он подошел, согнувшись под тяжестью ноши.
—- Мой сын,— представил ему Джеордже Дана. —• Господин Суслэнеску. Может, вы уже знакомы по гим-* Йазии?
— А... Так ты сын... Конечно, мы знакомы... Он был моим учеником,— пробормотал Суслэнеску свистящим шепотом.
— Господин Суслэнеску приехал поработать к нам в деревню...
— Очень приятно,—коротко ответил Дан. Молчавший до сих пор Грозуца вдруг завопил:
— Господь всемогущий вас послал! Слава тебе, господи, слава!
— Хватит, Грозуца, поедем,— недовольно остановил его Дан. — У нас дома дым коромыслом,— шепнул он на ухо отцу. — Собрались в ожидании тебя... поп... Кордиш... и еще несколько человек. Пьяные... Мама вне себя.
Все уселись в телегу. Грозуца хлестнул лошадей, и они понеслись беспорядочным галопом. Суслэнеску изо всех сил сжимал зубы, чтобы не прикусить язык. Ему казалось, что кто-то бьет его в подбородок, челюсти, виски. «Как это глупо, как глупо,— вертелось у него Ё голове.— Если подумать как следует...»
Джеордже молча сидел рядом с Даном. От мальчика исходил какой-то запах, который смутно о чем-то напоминал и вместе с тем раздражал его. Он вспоминал, что при прощании, перед отъездом в армию, когда Дан вырвался из его объятий, чтобы побежать к ожидавшим его друзьям, от взлохмаченной потной головы мальчика исходил сладкий запах перестоявшего меда. Теперь это было что-то новое, незнакомое, и Джеордже не решался протянуть руку, чтобы погладить Дана по голове.
Он чувствовал, что сын тоже смущен, хотел спросить его о чем-нибудь, найти слова, понятные только им двоим, и хоть на секунду остаться с сыном наедине.
— Сколько тебе лет, Дан? — спросил он и сам удивился, как слабо и по-детски прозвучал его голос.
— Семнадцать! Разве не знаешь? '
— Как не знать? Это я просто так... к слову. Между ними легли несколько лет — незнакомых и
пустых как для одного, так и для другого.
Грозуца, устав от радостных воплей, осадил лошадей и, обернулся к седокам.
— Значит, приехали... А мы все гадали, когда да когда... Пришли его, боже, чтобы вывел наших деток в люди. Госпожа, конечно, тоже хороша... да... Но ведь баба... Разве ей справиться с этими чертенятами... Мужчина нужен... Всыпать им как следует! Как вас все ждут! Такого, как вы, человека больше не сыщешь.
— Брось, Грозуца!
— Зачем бросать? Положа руку на крест могу сказать — такого, как вы, человека мы не видели и не увидим!
Под полостью,- накрывавшей колени, Джеордже пытался найти руку сына. Наконец нашел. В узкой, худощавой руке с гибкими пальцами и коротко остриженными ногтями чувствовалось что-то робкое и чужое Джеордже стал сжимать руку Дана сначала слабо, потом все сильней и сильней, но вялые пальцы сына не отвечали. Джеордже показалось, что они как-то враждебно вздрагивают.
— Ты вырос,— шепнул Джеордже.
— Что поделаешь.
Возможно, днем, наедине, Джеордже взял бы лицо сына в ладони и вгляделся в его глаза, в которых ожидал много нового и незнакомого. Добрую часть пути он ощущал в себе какое-то счастливое удивление, непонятную робость и наконец решил, что у них с сыном впереди еще достаточно времени, чтобы ближе узнать друг друга. Поэтому он почувствовал облегчение, услышав голос Суслэнеску:
— Так вот... Дан... я не буду у вас преподавать в этом году...
— Нам будет очень жаль,— быстро ответил Дан.
Сопровождаемые дружным лаем собак, они промчались по главной улице села. Из-под копыт лошадей вылетали искры. Школьный двор выделялся в ночной темноте большим желтым пятном. Кто-то стоял в воротах с высоко поднятым над головой фонарем. Как только телега въехала во двор, Грозуца поднялся на козлах во весь рост.
— Вот он, госпожа директорша. Я привез вам его! —« оглушительно рявкнул он.
Из дверей вывалились, покачиваясь, несколько человек.
Кордиш чуть не попал лошадям под ноги, испуганно вскрикнул и стал ругаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Мысль об отъезде не только не оставляла Суслэнеску, но с каждым днем казалась ему все более привлекательной и единственным выходом. Покой и чистота, другие люди. Суслэнеску уложил вещи. Мими пришла в негодование, когда он сообщил ей об отъезде, но вскоре успокоилась, решив, что это просто глупый ребяческий шантаж.
...Серая степь проплывала мимо. Далекая линия горизонта напоминала змею, которая, лениво и плавно извиваясь, медленно ползла за поездом. Вокруг, как застывшее свинцовое море, простиралась бескрайняя пустыня. Теодореску спал всю дорогу, неподвижный, как манекен в военной шинели. Он проснулся, лишь когда наступила ночь, и хрипло пробормотал, обращаясь к Суслэнеску:
— Собирайтесь... Приехали...
— Да, да,— смущенно ответил тот.
Сердце его беспорядочно колотилось, ему было страшно и вместе с тем не терпелось окунуться в новую жизнь, а на язык просились строки стихотворения, которые он повторял на все лады,— патетически, меланхолически и с издевкой:
1 О, горьких знаний груз, почерпнутый в скитаниях...
(Бодлер, ((Скитания»), 9
Темная станция, затерявшаяся среди черных громад деревьев, пыхтение паровоза, крики, унылое мычание ко-; ровы — все это нахлынуло одновременно и почти угрожающе. Поезд, казалось, раскололся на тысячи кусков, люди сыпались с него, как горох, вагоны трещали.
— Колодец есть?
— Скажи, сколько стоит? Оглох, что ли?
— Спроси дежурного.
— Кто знает, где уборная?
— Что, приспичило?
Вдруг, как раз у вагона, откуда безуспешно пытались вылезти Джеордже и Суслэнеску, раздался звонкий, пронзительный вопль, словно кто-то испытывал в темноте всю мощь своих легких:
— Господин директор! Где вы, господин ди-рек-то-ор! И сразу за ним срывающийся, мальчишеский голос:
— Папочка!
— Здесь! — крикнул Джеордже и прыгнул вниз, но не рассчитал расстояния, потерял равновесие и упал, Ударившись коленкой и оцарапав ладонь.
— Дан, где ты? — тихо позвал он, быстро поднявшись.
Из темноты кто-то неловко бросился ему на грудь, тяжело дыша. Джеордже обнял сына и, прижавшись к нему, ощутил нежную шелковистость кожи, но и колючие волоски на подбородке. От волнения мальчик не мог произнести ни слова и, чтобы не расплакаться, вырвался из объятий отца.
— Приехали, господин директор, приехали с божьей помощью!
Крестьянин, только что кричавший что было мочи, обнял Джеордже и, положив голову ему на плечо, вдруг разрыдался. Певчий Грозуца был смертельно пьян. Ноги заплетались, а нежность окончательно доконала его.
— Сколько раз... все мы молились... о вашем... здравии в святой церкви.
В эту секунду поезд рванулся и тронулся, окруженный роем огненных искр. Оглушенные грохотом, Джеордже с Даном отскочили в сторону. В нескольких шагах от них Суслэнеску возился с чемоданом, безуспешно стараясь получше обвязать его бечевкой. Видя, что )
поцелуи кончились, он подошел, согнувшись под тяжестью ноши.
—- Мой сын,— представил ему Джеордже Дана. —• Господин Суслэнеску. Может, вы уже знакомы по гим-* Йазии?
— А... Так ты сын... Конечно, мы знакомы... Он был моим учеником,— пробормотал Суслэнеску свистящим шепотом.
— Господин Суслэнеску приехал поработать к нам в деревню...
— Очень приятно,—коротко ответил Дан. Молчавший до сих пор Грозуца вдруг завопил:
— Господь всемогущий вас послал! Слава тебе, господи, слава!
— Хватит, Грозуца, поедем,— недовольно остановил его Дан. — У нас дома дым коромыслом,— шепнул он на ухо отцу. — Собрались в ожидании тебя... поп... Кордиш... и еще несколько человек. Пьяные... Мама вне себя.
Все уселись в телегу. Грозуца хлестнул лошадей, и они понеслись беспорядочным галопом. Суслэнеску изо всех сил сжимал зубы, чтобы не прикусить язык. Ему казалось, что кто-то бьет его в подбородок, челюсти, виски. «Как это глупо, как глупо,— вертелось у него Ё голове.— Если подумать как следует...»
Джеордже молча сидел рядом с Даном. От мальчика исходил какой-то запах, который смутно о чем-то напоминал и вместе с тем раздражал его. Он вспоминал, что при прощании, перед отъездом в армию, когда Дан вырвался из его объятий, чтобы побежать к ожидавшим его друзьям, от взлохмаченной потной головы мальчика исходил сладкий запах перестоявшего меда. Теперь это было что-то новое, незнакомое, и Джеордже не решался протянуть руку, чтобы погладить Дана по голове.
Он чувствовал, что сын тоже смущен, хотел спросить его о чем-нибудь, найти слова, понятные только им двоим, и хоть на секунду остаться с сыном наедине.
— Сколько тебе лет, Дан? — спросил он и сам удивился, как слабо и по-детски прозвучал его голос.
— Семнадцать! Разве не знаешь? '
— Как не знать? Это я просто так... к слову. Между ними легли несколько лет — незнакомых и
пустых как для одного, так и для другого.
Грозуца, устав от радостных воплей, осадил лошадей и, обернулся к седокам.
— Значит, приехали... А мы все гадали, когда да когда... Пришли его, боже, чтобы вывел наших деток в люди. Госпожа, конечно, тоже хороша... да... Но ведь баба... Разве ей справиться с этими чертенятами... Мужчина нужен... Всыпать им как следует! Как вас все ждут! Такого, как вы, человека больше не сыщешь.
— Брось, Грозуца!
— Зачем бросать? Положа руку на крест могу сказать — такого, как вы, человека мы не видели и не увидим!
Под полостью,- накрывавшей колени, Джеордже пытался найти руку сына. Наконец нашел. В узкой, худощавой руке с гибкими пальцами и коротко остриженными ногтями чувствовалось что-то робкое и чужое Джеордже стал сжимать руку Дана сначала слабо, потом все сильней и сильней, но вялые пальцы сына не отвечали. Джеордже показалось, что они как-то враждебно вздрагивают.
— Ты вырос,— шепнул Джеордже.
— Что поделаешь.
Возможно, днем, наедине, Джеордже взял бы лицо сына в ладони и вгляделся в его глаза, в которых ожидал много нового и незнакомого. Добрую часть пути он ощущал в себе какое-то счастливое удивление, непонятную робость и наконец решил, что у них с сыном впереди еще достаточно времени, чтобы ближе узнать друг друга. Поэтому он почувствовал облегчение, услышав голос Суслэнеску:
— Так вот... Дан... я не буду у вас преподавать в этом году...
— Нам будет очень жаль,— быстро ответил Дан.
Сопровождаемые дружным лаем собак, они промчались по главной улице села. Из-под копыт лошадей вылетали искры. Школьный двор выделялся в ночной темноте большим желтым пятном. Кто-то стоял в воротах с высоко поднятым над головой фонарем. Как только телега въехала во двор, Грозуца поднялся на козлах во весь рост.
— Вот он, госпожа директорша. Я привез вам его! —« оглушительно рявкнул он.
Из дверей вывалились, покачиваясь, несколько человек.
Кордиш чуть не попал лошадям под ноги, испуганно вскрикнул и стал ругаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159