— Наши стреляют.
— Какое там. Русские.
Механически переставляя онемевшие ноги, Джеордже оказался рядом с одним из своих дальных знакомых — тоже учителем. До последних дней тот находился с немцами и выглядел поэтому не таким истощенным. Он поддержал Джеордже и сунул ему украдкой кусок черного сухаря.
— Русские ничего нам не сделают. Бот те крест, ничего,— раздался за спиной Джеордже чей-то радостный бас. — Вот гляди, один дал мне цигарку, да нечем прикурить.
— Русский офицер сказал, что на первом привале нам дадут горячих щей...
— Горячих?
— Прямо с огня.
Колонна тащилась по снежной дороге. Яркое морозное солнце слепило глаза, и слезы замерзали на щеках мелкими твердыми бусинками.
Джеордже задумался, глядя на эту побежденную, плачущую ледяньши слезами армию, которой было наплевать на победу, наплевать на все. Горячие щи... Все тело его сотрясалось при мысли об этих щах, вкус которых он даже не мог себе представить. Джеордже покрепче оперся на плечо соседа, фамилию которого не мог даже припомнить. Вопрос, который он пи разу не высказывал за эти два года, теперь вырвался, как крик, из его груди.
— Что нам здесь понадобилось? Что?
— Ничего,— с недоумением ответил сосед. — Нас послали.
— Ах да, точно. Нас послали... А кто? Кто? — хрипло допытывался он.
Маршал? Он видел его один раз под Одессой. Маленький, рыжеватый, юркий, со стеком под мышкой...
Что это был за человек? Что представляли собой все те, кто развязал войну? Джеордже понимал, что все эти мысли и вопросы всего лишь пустой бред, порожденный голодом и морозом. Но все же они доставляли ему удовольствие, как книга с картинками, которую они перелистывали с сыном в зимние вечера. Закрывая глаза, Джеордже прислушивался к шарканью тысяч ног по обледеневшему снегу, к коротким командам русских и думал, что где-то несколько сытых людей все еще водят пальцем по карте. Все это казалось ему теперь смешным и ненужным.
Мимо медленно проехала открытая машина с несколькими советскими офицерами. Один из них кричал в рупор по-румынски:
— Пленные! Колонна будет распределена по лагерям на марше. До первого — пятнадцать километров. Часть останется там, остальных погрузят в вагоны.
Машина тихо двинулась дальше. Этот говоривший по-румынски голос растрогал Джеордже.
— Пятнадцать километров... Мы пропали... пятнадцать километров,— забормотал сосед Джеордже. — Не опирайся больше на меня, я сам устал... Как же мы... протащимся пятнадцать километров?
Вскоре Джеордже почувствовал, что шатается. В глазах вдруг потемнело, по степи пошли розовые тени. Джеордже качнулся раз, другой, замерзший снег с молниеносной быстротой приблизился к глазам. Удара он не почувствовал.
Когда Джеордже пришел в себя, то снова шагал, опираясь на чье-то сильное плечо. Это был Думитреску. С другой стороны на полковнике, как тряпка, повис белокурый младший лейтенант.
— Какого дьявола ты вздумал падать, лейтенант? Хочешь, чтобы тебя пристукнули? Родина еще нуждается.
Думитреску говорил без умолку, и пар замерзал на лице белой маской. Время от времени полковник рукой, одетой в перчатку.
1 Подразумевается маршал Антонеску — глава фашистского Румынии, ввергшего свою страну в преступную войну, — Ты хотел пристрелить меня тогда ночью? За что, дорогой?
Джеордже пожал плечами.
— Не представляю себе. Простите. Наверно, в приступе безумия.
— Ничего подобного, потому что ты резервист — шпак. Кто ты на гражданке?
— Учитель.
— Опирайся на меня, выдержу и тебя, и этого птенца. Как ты думаешь — дадут нам пожрать чего-нибудь или так расстреляют?
В этот момент мимо них проходил русский солдат, и Джеордже спросил его по-русски, сколько осталось идти. Солдат угрюмо посмотрел на него.
— Немного! А что, тебе плохо? — коротко спросил он.
— Нет.
— Да ты, оказывается, знаешь русский,— удивился Думитреску. — Как тебя — Теодореску, кажется?..
— Да, господии полковник.
— Прекрасно. Мы должны держаться. Весной снова будем на свободе, и с оружием в руках. А тот, с которым ты шел раньше, твой друг?
— Нет.
— Это хорошо. Он выбился из сил, присел на обочине, и русский пристрелил его.
Мимо них проехала другая автомашина, откуда послышались новые распоряжения. Пленные передавали их друг другу.
— Мы останемся в лагере... А те — вот от этого солдата и дальше... Отдохнут ночь, поедят и двинутся дальше... Понял? Передай следующему.
К вечеру они добрались до села с занесенными снегом хатами. По соседней дороге проходили колонны белых танков и грузовики, битком набитые распевавшими песни солдатами. Думитреску долго смотрел на них, потом плюнул с досады и поудобнее устроил па спине поникшее тело младшего лейтенанта. Колонна остановилась на площади, увязая по колено в сугробах. Некоторые повалились в снег лицом. К пленным обратился офицер:
— Сегодня вечером мы дадим вам только половинную порцию хлеба и борща. Ешьте понемногу, иначе помрете.
— Зачем расстреляли тех, кто не мог идти? — прозвучал в темноте из гущи колонны голос Думитреску. — Где же международное право?
— Никто не был расстрелян! — холодно ответил офицер. — Тех, кто не мог передвигаться, подобрали идущие за колонной грузовики.
— А, черт,— яростно сплюнул Думитреску.
В окнах домишек светились оранжевые огоньки. Сквозь припухшие веки Джеордже жадно смотрел на них, не в силах представить, что происходит там, внутри. Есть больше не хотелось, даже сон и тот прошел.
Лагерь находился поблизости — несколько бараков, окруженных колючей проволокой. Там тоже поблескивали редкие огоньки. В воротах Джеордже машинально наклонил голову. Навстречу им бросилась толпа людей.
— Из какой части? Откуда? Конечно, из-под Сталинграда? Слава богу... Устраивайтесь у нас пока, потеснимся... Построят новые бараки. Привезли материал. Пошли. Ой, Ионикэ, на что они похожи...
— Кто это? — шепотом спросил Джеордже.
— Какие-то полоумные,— пробормотал Думитреску.
— Приготовить котелки! — раздался вдруг веселый, задорный голос.
Вскоре Джеордже уже сидел, прислонившись к дощатой стене, с дымящимся котелком и куском хлеба в руках. Он успел лишь глотнуть обжигающей жидкости и рухнул лицом в снег, покрасневший от пролитого борща.
Через несколько недель пребывания в лагере Джеордже почувствовал, что не в силах больше оставаться таким, каким был до сих пор. Напряжение и страх, с которыми он боролся, как умел, исчезли. Люди робко пытались научиться снова жить. Все вдруг показалось Джеордже интересным и новым: переклички, рассказы тех, кто ходил рубить дрова в соседний лес, но прежде всего — поди. Он с любопытством наблюдал за ними, но не ре-1М.1 ии приблизиться, боясь встретить такую душевную и < юту и бесконечную усталость, когда единственной ре-шеи па свете может быть лишь грустная улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159