И офицерском бараке жило человек тридцать офицерам различных званий и родов войск, в большинстве своем < I (роликов. Джеордже всегда испытывал к ним глубокое презрение. Офицеры целыми днями валялись на нарах, рассказывали сальные анекдоты и ссорились из-за каждого пустяка. Однажды у одного капитана-кавалериста пропали шпоры, и он закатил настоящую истерику. Изредка возникали разговоры о войне, но они отличались обычно безграничной глупостью. Большинство офицеров твердо верило в победу Германии и с нетерпением ждало весны, а вместе с ней и эсэсовских танков. Это были те же люди, которые три месяца назад выползали с поднятыми руками из укрытий, полумертвые от голода и страха.
Многие с каким-то бесстыдным цинизмом раскрывали свои самые интимные секреты. Особенно отличался один капитан танковых войск, который до бесконечности повторял грязные истории. Тот же самый человек не мог без слез говорить о родине, обожал короля Михая, Антонеску и Гитлера, считал евреев виновниками поражения и тут же снова возвращался к своим любовницам, подробно расписывая их достоинства и недостатки.
Очень скоро Джеордже понял, что ничего не знает. Он вырос в деревне, в простой, неиспорченной среде и относился равнодушно ко всему, что делалось за ее пределами. На фронте Джеордже глубоко возмущали презрительные замечания немцев по адресу румын. Однако теперь он сомневался, не было ли в них доли истины?
Все внимание Джеордже сосредоточилось теперь на самом себе. Подводя итоги прошлых лет, он не находил в них ничего предосудительного. Работать он начал еще с юношеских лет, сам платил за учебу, потратил много сил, чтобы стать учителем, наконец вырастил ребенка.
Все это было как-то мелко, но он не представлял себе, как могла иначе сложиться его жизнь. Раздумывая, что он будет делать после войны, Джеордже находил лишь один удовлетворительный для себя ответ: надо продолжить старую жизнь и забыть о всем пережитом. Это желание укоренилось в нем и постепенно становилось все мучительнее и мучительнее. Достаточно было закрыть глаза, как все в нем восставало и хотелось выть от тоски по родному селу. Джеордже явственно чувствовал запах свежевыкрашенных классов осенью, перед началом занятий, когда отец Иожа приходил освятить их. Он готов был отдать что угодно, только бы встретить в лагере кого-нибудь из Лунки. Возможность вновь обрести частицу прошлого казалась ему настоящим спасением.
Жизнь в лагере текла однообразно. Зима близилась к концу, но никаких признаков весны еще не было заметно. За высокой изгородью из колючей проволоки простиралась волнистая степь, покрытая серым саваном снега. Ледяной ветер злобно хохотал по ночам и откуда-то издалека доносился 'жалобный волчий вой.
Неожиданный случай нарушил привычный ход жизни. Однажды вечером капитан танковых войск рассказывал, как обычно, о своем очередном любовном похождении и явно привирал, исчерпав весь запас воспоминаний. Остальные скучали. Джеордже сидел рядом и чинил рубаху. Неожиданно капитан подошел к нему и положил руку на плечо.
— Ну, а вы, лейтенант, что молчите? Я не слышал от вас ни слова с тех пор, как мы здесь. У вас есть жена? А ну, доставайте ее фотографию и выкладывайте все...
Джеордже неодобрительно посмотрел на него и промолчал. Капитан сразу вспылил.
— Ты что же, лейтенант,— заорал он,— оглох, что ли? Мы развлекаем здесь друг друга, как можем, а ты молчишь и мотаешь себе на ус?
— Мне нечего сказать вам.
Капитан побагровел и стал ломать пальцы, словно сдерживаясь, чтобы не ударить Джеордже.
— Братцы,— закричал он. — Да накажет меня бог, если это не русский шпион. Я слышал, как он говорил по-русски с каким-то москалем. Они посадили его к нам, чтобы подслушивал.
Джеордже вскочил и схватил капитана за грудь.
— Еще одно слово...
— Ты что? — обрадовался капитан.— Подраться захотел? Хорошо, я тебе удружу.
Прежде чем Джеордже успел опомниться, капитан его кулаком по лицу. Удар был точным и сильным. Джеордже кубарем покатился между нарами. «Я убью его, будь что будет»,— капитан стоял над ним, широко расставив и уперев руки в бока. Тогда из своего угла тихо полковник Думитреску и, подойдя вплотную, пристально посмотрел ему в глаза. Тот хотел что-то сказать, но не успел, так как полковник молниеносно влепил ему две пощечины.
— Хочешь еще парочку? — спросил он, прищурив один глаз.
Весь барак угрожающе загудел.
— Что вы деретесь? — завопил капитан, потирая посиневшую щеку. — Зачем вмешиваетесь? А? Мы, что же, не имеем права?..
Джеордже тем временем встал и, шатаясь, подошел к капитану.
— За что ты меня ударил? — спросил он.
В его серых глазах вспыхнул зловещий огонек. Капитан струсил и попятился. Этот огонек был ему знаком — он видел его в глазах солдат перед атакой. Джеордже медленно вытянул руку, схватил капитана за кулак и начал его вывертывать. Тот дико закричал и упал на одно колено. Лишь тогда несколько офицеров бросились разнимать их, но и они не могли разжать пальцы Джеордже.
— Довольно,— гаркнул полковник. — Спятили? Стыдно вам. Вы психопаты, а не румынские офицеры! Цыгане! Завтра пойду в комендатуру лагеря и потребую, чтобы нас выводили на заготовку дров... Наши товарищи проливают кровь, мерзнут на фронтах, а вы? С жиру беситесь? На работу, на работу, господа!
— Черта с два! — попробовал возразить лейтенант за спиной полковника, по в следующий же момент получил такой удар в грудь, что задохнулся и вытаращил изумленные глаза.
— С этого момента,— крикнул полковник,— я беру на себя командование бараком. Господа офицеры, построиться вдоль нар. Смирно!
В тусклом сероватом свете трех керосиновых ламп лица офицеров казались землистыми и уродливыми. Они искоса переглянулись, потом неохотно заняли свои места в шеренге.
— А теперь отбой! — коротко и сухо скомандовал Думитреску. — Лейтенант Теодореску, ко мне.
После того как лампы были потушены и в темноте лишь дружелюбно подмигивал красный огонек печи, раздался сухой холодный голос:
— Неужели и этот понравился ему?
— Тс-с,— послышалось сразу из нескольких мест. — За эти слова, лейтенант Панаит, вы завтра получите лишь половину своего пайка.
На третий день офицеры вышли вместе с солдатами в ближний лес на заготовку дров.
После разговора Думитреску в комендатуре лагеря в офицерском бараке, на первый взгляд, ничего не изменилось. Вернувшись из леса, замерзшие, с посиневшими руками, офицеры ложились на нары и спали или лежали молча. Но в воздухе повисло что-то напряженное, угрожающее, смесь глухой вражды и бессильного страха перед полковником, который без зазрения совести приказывал, наказывал и поощрял.
Говорил он мало, двигался медленно, словно желая сберечь силы, и почти все свободное время неподвижно лежал на спине с открытыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Многие с каким-то бесстыдным цинизмом раскрывали свои самые интимные секреты. Особенно отличался один капитан танковых войск, который до бесконечности повторял грязные истории. Тот же самый человек не мог без слез говорить о родине, обожал короля Михая, Антонеску и Гитлера, считал евреев виновниками поражения и тут же снова возвращался к своим любовницам, подробно расписывая их достоинства и недостатки.
Очень скоро Джеордже понял, что ничего не знает. Он вырос в деревне, в простой, неиспорченной среде и относился равнодушно ко всему, что делалось за ее пределами. На фронте Джеордже глубоко возмущали презрительные замечания немцев по адресу румын. Однако теперь он сомневался, не было ли в них доли истины?
Все внимание Джеордже сосредоточилось теперь на самом себе. Подводя итоги прошлых лет, он не находил в них ничего предосудительного. Работать он начал еще с юношеских лет, сам платил за учебу, потратил много сил, чтобы стать учителем, наконец вырастил ребенка.
Все это было как-то мелко, но он не представлял себе, как могла иначе сложиться его жизнь. Раздумывая, что он будет делать после войны, Джеордже находил лишь один удовлетворительный для себя ответ: надо продолжить старую жизнь и забыть о всем пережитом. Это желание укоренилось в нем и постепенно становилось все мучительнее и мучительнее. Достаточно было закрыть глаза, как все в нем восставало и хотелось выть от тоски по родному селу. Джеордже явственно чувствовал запах свежевыкрашенных классов осенью, перед началом занятий, когда отец Иожа приходил освятить их. Он готов был отдать что угодно, только бы встретить в лагере кого-нибудь из Лунки. Возможность вновь обрести частицу прошлого казалась ему настоящим спасением.
Жизнь в лагере текла однообразно. Зима близилась к концу, но никаких признаков весны еще не было заметно. За высокой изгородью из колючей проволоки простиралась волнистая степь, покрытая серым саваном снега. Ледяной ветер злобно хохотал по ночам и откуда-то издалека доносился 'жалобный волчий вой.
Неожиданный случай нарушил привычный ход жизни. Однажды вечером капитан танковых войск рассказывал, как обычно, о своем очередном любовном похождении и явно привирал, исчерпав весь запас воспоминаний. Остальные скучали. Джеордже сидел рядом и чинил рубаху. Неожиданно капитан подошел к нему и положил руку на плечо.
— Ну, а вы, лейтенант, что молчите? Я не слышал от вас ни слова с тех пор, как мы здесь. У вас есть жена? А ну, доставайте ее фотографию и выкладывайте все...
Джеордже неодобрительно посмотрел на него и промолчал. Капитан сразу вспылил.
— Ты что же, лейтенант,— заорал он,— оглох, что ли? Мы развлекаем здесь друг друга, как можем, а ты молчишь и мотаешь себе на ус?
— Мне нечего сказать вам.
Капитан побагровел и стал ломать пальцы, словно сдерживаясь, чтобы не ударить Джеордже.
— Братцы,— закричал он. — Да накажет меня бог, если это не русский шпион. Я слышал, как он говорил по-русски с каким-то москалем. Они посадили его к нам, чтобы подслушивал.
Джеордже вскочил и схватил капитана за грудь.
— Еще одно слово...
— Ты что? — обрадовался капитан.— Подраться захотел? Хорошо, я тебе удружу.
Прежде чем Джеордже успел опомниться, капитан его кулаком по лицу. Удар был точным и сильным. Джеордже кубарем покатился между нарами. «Я убью его, будь что будет»,— капитан стоял над ним, широко расставив и уперев руки в бока. Тогда из своего угла тихо полковник Думитреску и, подойдя вплотную, пристально посмотрел ему в глаза. Тот хотел что-то сказать, но не успел, так как полковник молниеносно влепил ему две пощечины.
— Хочешь еще парочку? — спросил он, прищурив один глаз.
Весь барак угрожающе загудел.
— Что вы деретесь? — завопил капитан, потирая посиневшую щеку. — Зачем вмешиваетесь? А? Мы, что же, не имеем права?..
Джеордже тем временем встал и, шатаясь, подошел к капитану.
— За что ты меня ударил? — спросил он.
В его серых глазах вспыхнул зловещий огонек. Капитан струсил и попятился. Этот огонек был ему знаком — он видел его в глазах солдат перед атакой. Джеордже медленно вытянул руку, схватил капитана за кулак и начал его вывертывать. Тот дико закричал и упал на одно колено. Лишь тогда несколько офицеров бросились разнимать их, но и они не могли разжать пальцы Джеордже.
— Довольно,— гаркнул полковник. — Спятили? Стыдно вам. Вы психопаты, а не румынские офицеры! Цыгане! Завтра пойду в комендатуру лагеря и потребую, чтобы нас выводили на заготовку дров... Наши товарищи проливают кровь, мерзнут на фронтах, а вы? С жиру беситесь? На работу, на работу, господа!
— Черта с два! — попробовал возразить лейтенант за спиной полковника, по в следующий же момент получил такой удар в грудь, что задохнулся и вытаращил изумленные глаза.
— С этого момента,— крикнул полковник,— я беру на себя командование бараком. Господа офицеры, построиться вдоль нар. Смирно!
В тусклом сероватом свете трех керосиновых ламп лица офицеров казались землистыми и уродливыми. Они искоса переглянулись, потом неохотно заняли свои места в шеренге.
— А теперь отбой! — коротко и сухо скомандовал Думитреску. — Лейтенант Теодореску, ко мне.
После того как лампы были потушены и в темноте лишь дружелюбно подмигивал красный огонек печи, раздался сухой холодный голос:
— Неужели и этот понравился ему?
— Тс-с,— послышалось сразу из нескольких мест. — За эти слова, лейтенант Панаит, вы завтра получите лишь половину своего пайка.
На третий день офицеры вышли вместе с солдатами в ближний лес на заготовку дров.
После разговора Думитреску в комендатуре лагеря в офицерском бараке, на первый взгляд, ничего не изменилось. Вернувшись из леса, замерзшие, с посиневшими руками, офицеры ложились на нары и спали или лежали молча. Но в воздухе повисло что-то напряженное, угрожающее, смесь глухой вражды и бессильного страха перед полковником, который без зазрения совести приказывал, наказывал и поощрял.
Говорил он мало, двигался медленно, словно желая сберечь силы, и почти все свободное время неподвижно лежал на спине с открытыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159