По мнению солдата, Тодор должен был попасть в плен, если казаки не зарубили его.
Потом наступили еще более трудные времена. Все вокруг были злы на румын, и даже капитан Борнемиза относился теперь к Михаю уже не так хорошо, как прежде, но обойтись без него не мог. В ту зиму приехал повидаться с ними Иосиф. Он сильно постарел и выглядел настоящим барином. Иосиф рассказал, что рядом со станцией Дебрецен продается гостиница.
— Дело стоящее. Станция в двух шагах, торговцам будет где остановиться. Давай купим ее вместе — у меня тоже отложены кое-какие деньжонки.
— Но как же это? Остаться среди венгров? — заорал Михай с необычной для него яростью. — С меня хватит! Разве сам не видишь? Дети мои почти не знают румынского! С меня хватит! — злобно повторил он, повернувшись к Анне. — Тебя сам бог не насытит, можно подумать, что ты решила скупить всю Румынию. Хватит. Поели горького хлеба на чужбине.
— Не так уж он был горек, твой хлеб, — снисходительно улыбнулся Иосиф. — Неужто лучше оставаться бедняком дома?
— Лучше!—крикнул Михай. — Лучше бы мне совсем не приезжать.
— Оставь его в покое, — вмешалась Анна, презрительно взглянув на мужа. — На него иногда находит — говорит сам не знает чего. Избаловался... Захотелось попьянствовать в Лунке с голодранцами. Что же касается дела, Иосиф, то мы подумаем, посмотрим, какие будут времена...
— Кабы не перехватил кто-нибудь. Дело-то уж больно выгодное...
Нечего нам думать,— угрожающе поднялся со стула Михай, словно собирался избить обоих. — Домой поедем. В Лунку.
С этого дня Михай думал только о возвращении. Война близилась к концу. Ходили слухи, что немцы запросили мира у французов и англичан. Тут в Венгрии вспыхнула революция.
8
Однажды утром в усадьбу прискакали всадники с большим красным флагом, потом стали прибывать вооруженные рабочие из Солнока. Они говорили с крестьянами на сходках, объясняли, что теперь вся помещичья земля будет поделена между крестьянами, которые станут обрабатывать ее совместно, в коммуне. Капитан Борнемиза» сбежал из поместья еще за несколько суток до этих событии. В ту ночь он остановился у окна Михая.
— Пригляди за всем, Моц! Я вернусь. И тогда берегитесь, худо вам будет, — заявил он, дрожа от страха и злобы.
В следующую же ночь крестьяне и солдаты заняли усадьбу.
Впервые со дня приезда Анной овладел страх. Она не знала, как себя вести, что говорить. Люди, прежде послушно работавшие в поместье, теперь разгуливали по нему как хозяева и разговаривали во весь голос, словно сами стали помещиками. Солдаты, одетые наполовину в гражданское, с перекрещенными на груди пулемет* и 1,1 ми лентами, сосчитали свиней и начали вывозить их из усадьбы. Михай растерялся и молча смотрел, не зная, что предпринять. Он слышал, что это коммунисты и шутки с ними плохи, — расстреляют без церемонии. Один из солдат — веснушчатый парень — заговорил с ним:
— Что, приказчик, жалко тебе добра его высочества?!
— Черт с ним! Увозите! — равнодушно ответил Михай* Парень недоверчиво взглянул на него.
— Откуда ты? Здешний?
— Нет. Оттуда. Из Трансильвании.
— Ах, вот как, что же ты тут делаешь?
— Служу у помещика. Приказчик...
— Холуй? Продался, выходит, помещику...
— Как это продался? — вспылил Михай. — Помещик платил мне за работу.
— Это за какую? За то, что других прижимал?
— Ты что-то говоришь загадками,— обиделся Михай. — Бог тебя поймет.
— С богом мы покончили... Теперь настал черед божков помельче...
— Бедняком приехал, бедняком и уеду,— заключил Михай, подумав, что с парнем ссориться не стоит. «Не будь это сказано в злой час,— тут же промелькнуло у него в голове. — Боже, не слушай меня...»
Михай не раз собирался взять деньги из банка, но все не решался. «Придется брать золотом,— думал он,— бумажки совсем потеряли цену».
В селе царил переполох. Пастор-протестант вырядился крестьянином и прятался то у одного, то у другого. Позднее, когда никто уже не хотел принимать его, он укрылся в пещере на берегу Тиссы, куда жена ежедневно носила ему еду.
Усадьба превратилась в военный штаб, и над башней, откуда капитан Борнемиза так любил созерцать заход солнца, развевался теперь красный флаг.
Сапожник Ковач стал вдруг всесильным хозяином на селе. Он ходил весь затянутый в кожу с болтавшимся на боку револьвером в деревянной кобуре. Перебрался вместе с женой в самую лучшую комнату усадьбы. Все перед ним дрожали: за одно нечаянно сорвавшееся слово он отдавал людей под суд или отправлял в город, в тюрьму. Анна проклинала его каждый вечер и ссорилась с Михаем, словно он был всему виной.
— Что скажет его высочество, когда воротится? Призовет нас к ответу, что не сумели сберечь его имущества!
— А что я могу поделать? Перестань болтать, а не то заработаешь.
— Ну, ну! Не хорохорься! Пойди лучше к Ковачу и скажи ему: «Послушай, ты, голодранец, вспомни, как ты латал нам сапоги, и подумай о том, что будет, если вернется их высочество...»
— Замолчи, жена! Или ты рехнулась?!
Однажды на станции в степи остановился бронепоезд, и болтавшийся там без дела Михай увидел, как с него высадилось множество солдат. Тут же он услышал, как один из рабочих сказал другому: — Кончено с Ковачем... Приехал товарищ Самуэли. В тот же день все село собрали во дворе усадьбы.
Ковач со связанными за спиной руками тупо озирался вокруг. Но люди не осмеливались рассказывать о своих злоключениях. Они боялись, что после ухода солдат Ковач снова захватит власть и расправится с ними. Очень молодой длинноносый человек с вьющимися волосами заговорил первым:
— Чего вы боитесь, товарищи? Пусть каждый скажет, что думает об этом предателе.
Мало-помалу люди разговорились. Они рассказали что Ковач вел себя как заправский помещик, а однажды даже ударил хлыстом старика за то, что тот перекрестился у церкви. («...Может, и нехорошо креститься, но мы люди темные, привыкли... вы уж не обессудьте...») Рассказали они и о том, как пьяный Ковач обесчестил жену одного батрака, заявив, что теперь коммунизм и женщины должны принадлежать всем.
— Типы вроде этого Ковача хуже любого классового врага,— сказал молодой человек, который, судя по разговорам, услышанным Михаем, был сам Самуэли — что-то вроде министра у коммунистов. — Мы, дорогие товарищи,—- продолжал он,— хотим создать государство рабочих, крестьян и солдат, где право на хлеб будет иметь только тот, кто работает.
— Правильно!
— Разумные речи, помоги ему господи. Говори дальше, дорогой...
— Впредь мы будем хозяевами. Законы будут служить нам, а не богачам. Поэтому буржуазия бросила против нас румынскую и чешскую армию.
— Слышал? — подтолкнул Михая локтем стоявший рядом младший приказчик. — Ты лучше уйди, пока цел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Потом наступили еще более трудные времена. Все вокруг были злы на румын, и даже капитан Борнемиза относился теперь к Михаю уже не так хорошо, как прежде, но обойтись без него не мог. В ту зиму приехал повидаться с ними Иосиф. Он сильно постарел и выглядел настоящим барином. Иосиф рассказал, что рядом со станцией Дебрецен продается гостиница.
— Дело стоящее. Станция в двух шагах, торговцам будет где остановиться. Давай купим ее вместе — у меня тоже отложены кое-какие деньжонки.
— Но как же это? Остаться среди венгров? — заорал Михай с необычной для него яростью. — С меня хватит! Разве сам не видишь? Дети мои почти не знают румынского! С меня хватит! — злобно повторил он, повернувшись к Анне. — Тебя сам бог не насытит, можно подумать, что ты решила скупить всю Румынию. Хватит. Поели горького хлеба на чужбине.
— Не так уж он был горек, твой хлеб, — снисходительно улыбнулся Иосиф. — Неужто лучше оставаться бедняком дома?
— Лучше!—крикнул Михай. — Лучше бы мне совсем не приезжать.
— Оставь его в покое, — вмешалась Анна, презрительно взглянув на мужа. — На него иногда находит — говорит сам не знает чего. Избаловался... Захотелось попьянствовать в Лунке с голодранцами. Что же касается дела, Иосиф, то мы подумаем, посмотрим, какие будут времена...
— Кабы не перехватил кто-нибудь. Дело-то уж больно выгодное...
Нечего нам думать,— угрожающе поднялся со стула Михай, словно собирался избить обоих. — Домой поедем. В Лунку.
С этого дня Михай думал только о возвращении. Война близилась к концу. Ходили слухи, что немцы запросили мира у французов и англичан. Тут в Венгрии вспыхнула революция.
8
Однажды утром в усадьбу прискакали всадники с большим красным флагом, потом стали прибывать вооруженные рабочие из Солнока. Они говорили с крестьянами на сходках, объясняли, что теперь вся помещичья земля будет поделена между крестьянами, которые станут обрабатывать ее совместно, в коммуне. Капитан Борнемиза» сбежал из поместья еще за несколько суток до этих событии. В ту ночь он остановился у окна Михая.
— Пригляди за всем, Моц! Я вернусь. И тогда берегитесь, худо вам будет, — заявил он, дрожа от страха и злобы.
В следующую же ночь крестьяне и солдаты заняли усадьбу.
Впервые со дня приезда Анной овладел страх. Она не знала, как себя вести, что говорить. Люди, прежде послушно работавшие в поместье, теперь разгуливали по нему как хозяева и разговаривали во весь голос, словно сами стали помещиками. Солдаты, одетые наполовину в гражданское, с перекрещенными на груди пулемет* и 1,1 ми лентами, сосчитали свиней и начали вывозить их из усадьбы. Михай растерялся и молча смотрел, не зная, что предпринять. Он слышал, что это коммунисты и шутки с ними плохи, — расстреляют без церемонии. Один из солдат — веснушчатый парень — заговорил с ним:
— Что, приказчик, жалко тебе добра его высочества?!
— Черт с ним! Увозите! — равнодушно ответил Михай* Парень недоверчиво взглянул на него.
— Откуда ты? Здешний?
— Нет. Оттуда. Из Трансильвании.
— Ах, вот как, что же ты тут делаешь?
— Служу у помещика. Приказчик...
— Холуй? Продался, выходит, помещику...
— Как это продался? — вспылил Михай. — Помещик платил мне за работу.
— Это за какую? За то, что других прижимал?
— Ты что-то говоришь загадками,— обиделся Михай. — Бог тебя поймет.
— С богом мы покончили... Теперь настал черед божков помельче...
— Бедняком приехал, бедняком и уеду,— заключил Михай, подумав, что с парнем ссориться не стоит. «Не будь это сказано в злой час,— тут же промелькнуло у него в голове. — Боже, не слушай меня...»
Михай не раз собирался взять деньги из банка, но все не решался. «Придется брать золотом,— думал он,— бумажки совсем потеряли цену».
В селе царил переполох. Пастор-протестант вырядился крестьянином и прятался то у одного, то у другого. Позднее, когда никто уже не хотел принимать его, он укрылся в пещере на берегу Тиссы, куда жена ежедневно носила ему еду.
Усадьба превратилась в военный штаб, и над башней, откуда капитан Борнемиза так любил созерцать заход солнца, развевался теперь красный флаг.
Сапожник Ковач стал вдруг всесильным хозяином на селе. Он ходил весь затянутый в кожу с болтавшимся на боку револьвером в деревянной кобуре. Перебрался вместе с женой в самую лучшую комнату усадьбы. Все перед ним дрожали: за одно нечаянно сорвавшееся слово он отдавал людей под суд или отправлял в город, в тюрьму. Анна проклинала его каждый вечер и ссорилась с Михаем, словно он был всему виной.
— Что скажет его высочество, когда воротится? Призовет нас к ответу, что не сумели сберечь его имущества!
— А что я могу поделать? Перестань болтать, а не то заработаешь.
— Ну, ну! Не хорохорься! Пойди лучше к Ковачу и скажи ему: «Послушай, ты, голодранец, вспомни, как ты латал нам сапоги, и подумай о том, что будет, если вернется их высочество...»
— Замолчи, жена! Или ты рехнулась?!
Однажды на станции в степи остановился бронепоезд, и болтавшийся там без дела Михай увидел, как с него высадилось множество солдат. Тут же он услышал, как один из рабочих сказал другому: — Кончено с Ковачем... Приехал товарищ Самуэли. В тот же день все село собрали во дворе усадьбы.
Ковач со связанными за спиной руками тупо озирался вокруг. Но люди не осмеливались рассказывать о своих злоключениях. Они боялись, что после ухода солдат Ковач снова захватит власть и расправится с ними. Очень молодой длинноносый человек с вьющимися волосами заговорил первым:
— Чего вы боитесь, товарищи? Пусть каждый скажет, что думает об этом предателе.
Мало-помалу люди разговорились. Они рассказали что Ковач вел себя как заправский помещик, а однажды даже ударил хлыстом старика за то, что тот перекрестился у церкви. («...Может, и нехорошо креститься, но мы люди темные, привыкли... вы уж не обессудьте...») Рассказали они и о том, как пьяный Ковач обесчестил жену одного батрака, заявив, что теперь коммунизм и женщины должны принадлежать всем.
— Типы вроде этого Ковача хуже любого классового врага,— сказал молодой человек, который, судя по разговорам, услышанным Михаем, был сам Самуэли — что-то вроде министра у коммунистов. — Мы, дорогие товарищи,—- продолжал он,— хотим создать государство рабочих, крестьян и солдат, где право на хлеб будет иметь только тот, кто работает.
— Правильно!
— Разумные речи, помоги ему господи. Говори дальше, дорогой...
— Впредь мы будем хозяевами. Законы будут служить нам, а не богачам. Поэтому буржуазия бросила против нас румынскую и чешскую армию.
— Слышал? — подтолкнул Михая локтем стоявший рядом младший приказчик. — Ты лучше уйди, пока цел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159