Да, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы накормили и Маркиша, он нам вскоре очень понадобится. Скажите ему, чтобы не уезжал. Я позову его к себе.
Спинанциу приказал Пинце отвести ему комнату с камином и разжечь огонь. Толстяк низко кланялся, стараясь не дышать винным перегаром в лицо гостя.
— Какое на сегодня меню?— строго спросил Спинанциу.
—- Суп, жареные цыплята, салат, поросенок, пироги и, конечно, все необходимое, чтобы промочить горло.
—- Вкусно и просто,—одобрил Спинанциу. И вдруг, наклонившись к уху дворецкого, зашептал:—А какую-нибудь служаночку не раздобудешь?
— Найдется,—оживился Пинця,— найдется...
Спинанциу устроился в комнате, обставленной в крестьянском стиле тяжелой мебелью из мореного дуба, с камином, облицованным фаянсовыми плитками. Кровать напоминала катафалк.
Он уселся на жесткий стул с высокой, как у трона, спинкой, вытащил бутылку виски, сифон, стакан, положил рядом пачку «Пэл-Мэл и комната сразу приобрела обжитой, внушительный вид, так, по крайней мере, ему казалось. Дверь отворилась, и вошла девушка лет восемнадцати, с большими грустными глазами. Спинанциу стал с удовольствием разглядывать ее: крепкие, упругие груди, белые зубы, полная круглая шея, руки великоваты и красные, но в конце концов это не важно...
— Как тебя зовут?
— Луца... (Луца, неплохо... даже пикантно... Луца.)
— Распакуй, Луца, этот чемодан.
Девушка нагнулась. Юбка из красного ситца поползла вверх, обнажив белые полные икры.
«Пэл-Мэл» — американские сигареты.
— Подожди, дорогая, я помогу тебе,— подскочил Спинанциу и запутался руками в ее юбках.
Девушка быстро обернулась и с силой оттолкнула его.
— Оставьте меня! Ведите себя как положено,— сухо сказала она.
— Да что ты говоришь,—попытался Спиианциу отшутиться, но вся охота возиться с девчонкой у него пропала.
Баничиу за последнее время мало изменился, только светлые, сухие, как солома, волосы немного поредели.
Хотя все годы хозяйничания Железной гвардии он не снимал национального костюма и черной сермяги, теперь, в простой крестьянской одежде, оп казался ряженым. В начале весны, после сговора Мапиу с Комаиичиу, коммунисты развернули на национал-цараиистскую партию настоящее наступление. Когда в Араде была арестована группа «Черные сермяги» Баничиу решил, что самое лучшее для него — это скрыться. Папп посоветовал ему спрятаться в колонии моцев2, рядом с усадьбой, полагая, что в этом забытом всеми уголке Баничиу никто не обнаружит и, главное, не выдаст.
«Колония» была всего лишь жалкой деревушкой, состоящей из десятка мазанок с прогнившими крышами из дранки, разбросанных по сторонам улочки, изрытой глубокими — по пояс — ямами. Эта заброшенная деревушка имела свою необычную историю. Еще во времена Марии-Терезы было решено создать здесь пограничную зону, как в Банате или Иэсэуде. Поэтому с западных гор для начала переселили на равнину шесть семей, выделив им участки для хижин и по клочку пахотной земли. Однако, по неизвестным причинам, плану заселения не дано было осуществиться.
Горцы, заброшенные волей судеб в степные просторы, застряли на новом месте, сохранив, однако, все свои обычаи. Они мастерили свирели, ушаты, подойники и жили в ужасающей нищете — без скота и сельскохозяйственных орудий, превращаясь постепенно в дикарей.
1 Фашистская террористическая организация.
2 Горцы, населяющие один из округов Трансильвании.
Прежде равнину еще не пересекла железная дорога, «колонию» считали проклятым местом. Пешеходы и крестьянские вовы делали большой крюк только ради того, чтобы проезжать вблизи деревушки, откуда всегда слышался СПрехшй лай огромных серых псов, издалека чуявших чужого человека. В деревушке по-прежнему бытовали многие старинные обычаи, передававшиеся от отца к сыну во все более измененном, неузнаваемом виде. Если в семье оказывалось несколько сыновей, то по достижении пятнадцатилетнего возраста родители сажали их в поезд и отправляли на заработки, и домой они уже никогда не возвращались. В деревушке оставался лишь старший сын. До школы в Лунке было несколько километров, и дети моцев не учились, так как зимой не могли туда добраться из-за волков, стаи которых рыскали по заснеженной степи.
Моцы появлялись в Лунке раза два в году на праздниках. Приходили они в церковь, а потом напивались и устраивали поножовщину. Своих покойников хоронили чаще всего сами, без священника. После первой мировой войны моцам выделили земельные наделы, но они тут же продали их Паппу, так как им нечем было обрабатывать землю. Замкнутые и озлобленные, они довольствовались малым и работали, как каторжники, от зари до зари круглый год. Искусные резчики по дереву, моцы украшали великолепной резьбой ворота, столбы крылечек и карнизы своих грязных полуразвалившихся домишек. Столь же старательно украшали моцы кресты на родных могилах.
Баничиу поселился в хижине Гозару —высокого, кривого и диковатого моца, преданного, как собака, Паппу, который спас горца от тюрьмы, когда того заподозрили в убийстве жены. «Барон хочет, чтобы я жил у тебя. Коммунисты решили меня прикончить»,— коротко заявил ему Баничиу.
Гозару пожал плечами, буркнул: «Ладно»,— и гостю логовище из сена на чердаке. Потом он в груде кукурузной листвы, извлек оттуда ручной Пулемет и отдал его Баничиу, предупредив, что у него остался от венгров еще один, в случае нужды им будет им защищаться.
Баничиу целыми днями лежал на сене и, подложив под голову руки, разглядывал подгнившие балки. Он приучил себя ни о чем не думать, ничего не вспоминать и, одурманенный пряным запахом сена, почти все время спал. Ночью он выходил в степь, часами делал гимнастические упражнения — один под бездонным куполом неба.
Баничиу знал, что у Гозару есть дочь. Уж несколько раз ему приходилось слышать ее приятный грудной голос, непохожий на грубый говор горцев. Однажды ночью, возвращаясь из степи, он столкнулся с девушкой в заросшем сорняками огороде.
— Ты дочь Гозару?
— Да.
Баничиу схватил девушку за плечи и хотел повалить, но она оказалась сильной, и они долго, молча боролись в темноте. Лишь с трудом удалось Баничиу схватить в правую ладонь обе ее руки, грубо заломить их за спину и бросить девушку на землю. Едва Баничиу выпустил руки девушки, как она начала царапать ему затылок, лицо, потом тихо и устало заплакала.
— Какого черта, ведь я не убиваю тебя,— задыхаясь, шепнул он, а позднее, когда они поднялись, добавил:
— Ну что? Ведь не убил? Тебе тоже понравилось... Как тебя зовут?
— Луца... —- Хорошо.
Баничиу уснул, удовлетворенный. На другой день он дал Гозару немного денег и спросил, где дочь.
— Прислуга она в усадьбе... Приходит только ночью,— ответил горец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Спинанциу приказал Пинце отвести ему комнату с камином и разжечь огонь. Толстяк низко кланялся, стараясь не дышать винным перегаром в лицо гостя.
— Какое на сегодня меню?— строго спросил Спинанциу.
—- Суп, жареные цыплята, салат, поросенок, пироги и, конечно, все необходимое, чтобы промочить горло.
—- Вкусно и просто,—одобрил Спинанциу. И вдруг, наклонившись к уху дворецкого, зашептал:—А какую-нибудь служаночку не раздобудешь?
— Найдется,—оживился Пинця,— найдется...
Спинанциу устроился в комнате, обставленной в крестьянском стиле тяжелой мебелью из мореного дуба, с камином, облицованным фаянсовыми плитками. Кровать напоминала катафалк.
Он уселся на жесткий стул с высокой, как у трона, спинкой, вытащил бутылку виски, сифон, стакан, положил рядом пачку «Пэл-Мэл и комната сразу приобрела обжитой, внушительный вид, так, по крайней мере, ему казалось. Дверь отворилась, и вошла девушка лет восемнадцати, с большими грустными глазами. Спинанциу стал с удовольствием разглядывать ее: крепкие, упругие груди, белые зубы, полная круглая шея, руки великоваты и красные, но в конце концов это не важно...
— Как тебя зовут?
— Луца... (Луца, неплохо... даже пикантно... Луца.)
— Распакуй, Луца, этот чемодан.
Девушка нагнулась. Юбка из красного ситца поползла вверх, обнажив белые полные икры.
«Пэл-Мэл» — американские сигареты.
— Подожди, дорогая, я помогу тебе,— подскочил Спинанциу и запутался руками в ее юбках.
Девушка быстро обернулась и с силой оттолкнула его.
— Оставьте меня! Ведите себя как положено,— сухо сказала она.
— Да что ты говоришь,—попытался Спиианциу отшутиться, но вся охота возиться с девчонкой у него пропала.
Баничиу за последнее время мало изменился, только светлые, сухие, как солома, волосы немного поредели.
Хотя все годы хозяйничания Железной гвардии он не снимал национального костюма и черной сермяги, теперь, в простой крестьянской одежде, оп казался ряженым. В начале весны, после сговора Мапиу с Комаиичиу, коммунисты развернули на национал-цараиистскую партию настоящее наступление. Когда в Араде была арестована группа «Черные сермяги» Баничиу решил, что самое лучшее для него — это скрыться. Папп посоветовал ему спрятаться в колонии моцев2, рядом с усадьбой, полагая, что в этом забытом всеми уголке Баничиу никто не обнаружит и, главное, не выдаст.
«Колония» была всего лишь жалкой деревушкой, состоящей из десятка мазанок с прогнившими крышами из дранки, разбросанных по сторонам улочки, изрытой глубокими — по пояс — ямами. Эта заброшенная деревушка имела свою необычную историю. Еще во времена Марии-Терезы было решено создать здесь пограничную зону, как в Банате или Иэсэуде. Поэтому с западных гор для начала переселили на равнину шесть семей, выделив им участки для хижин и по клочку пахотной земли. Однако, по неизвестным причинам, плану заселения не дано было осуществиться.
Горцы, заброшенные волей судеб в степные просторы, застряли на новом месте, сохранив, однако, все свои обычаи. Они мастерили свирели, ушаты, подойники и жили в ужасающей нищете — без скота и сельскохозяйственных орудий, превращаясь постепенно в дикарей.
1 Фашистская террористическая организация.
2 Горцы, населяющие один из округов Трансильвании.
Прежде равнину еще не пересекла железная дорога, «колонию» считали проклятым местом. Пешеходы и крестьянские вовы делали большой крюк только ради того, чтобы проезжать вблизи деревушки, откуда всегда слышался СПрехшй лай огромных серых псов, издалека чуявших чужого человека. В деревушке по-прежнему бытовали многие старинные обычаи, передававшиеся от отца к сыну во все более измененном, неузнаваемом виде. Если в семье оказывалось несколько сыновей, то по достижении пятнадцатилетнего возраста родители сажали их в поезд и отправляли на заработки, и домой они уже никогда не возвращались. В деревушке оставался лишь старший сын. До школы в Лунке было несколько километров, и дети моцев не учились, так как зимой не могли туда добраться из-за волков, стаи которых рыскали по заснеженной степи.
Моцы появлялись в Лунке раза два в году на праздниках. Приходили они в церковь, а потом напивались и устраивали поножовщину. Своих покойников хоронили чаще всего сами, без священника. После первой мировой войны моцам выделили земельные наделы, но они тут же продали их Паппу, так как им нечем было обрабатывать землю. Замкнутые и озлобленные, они довольствовались малым и работали, как каторжники, от зари до зари круглый год. Искусные резчики по дереву, моцы украшали великолепной резьбой ворота, столбы крылечек и карнизы своих грязных полуразвалившихся домишек. Столь же старательно украшали моцы кресты на родных могилах.
Баничиу поселился в хижине Гозару —высокого, кривого и диковатого моца, преданного, как собака, Паппу, который спас горца от тюрьмы, когда того заподозрили в убийстве жены. «Барон хочет, чтобы я жил у тебя. Коммунисты решили меня прикончить»,— коротко заявил ему Баничиу.
Гозару пожал плечами, буркнул: «Ладно»,— и гостю логовище из сена на чердаке. Потом он в груде кукурузной листвы, извлек оттуда ручной Пулемет и отдал его Баничиу, предупредив, что у него остался от венгров еще один, в случае нужды им будет им защищаться.
Баничиу целыми днями лежал на сене и, подложив под голову руки, разглядывал подгнившие балки. Он приучил себя ни о чем не думать, ничего не вспоминать и, одурманенный пряным запахом сена, почти все время спал. Ночью он выходил в степь, часами делал гимнастические упражнения — один под бездонным куполом неба.
Баничиу знал, что у Гозару есть дочь. Уж несколько раз ему приходилось слышать ее приятный грудной голос, непохожий на грубый говор горцев. Однажды ночью, возвращаясь из степи, он столкнулся с девушкой в заросшем сорняками огороде.
— Ты дочь Гозару?
— Да.
Баничиу схватил девушку за плечи и хотел повалить, но она оказалась сильной, и они долго, молча боролись в темноте. Лишь с трудом удалось Баничиу схватить в правую ладонь обе ее руки, грубо заломить их за спину и бросить девушку на землю. Едва Баничиу выпустил руки девушки, как она начала царапать ему затылок, лицо, потом тихо и устало заплакала.
— Какого черта, ведь я не убиваю тебя,— задыхаясь, шепнул он, а позднее, когда они поднялись, добавил:
— Ну что? Ведь не убил? Тебе тоже понравилось... Как тебя зовут?
— Луца... —- Хорошо.
Баничиу уснул, удовлетворенный. На другой день он дал Гозару немного денег и спросил, где дочь.
— Прислуга она в усадьбе... Приходит только ночью,— ответил горец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159