В эту минуту она ненавидела и готова была проклясть Михая, Тодора и того, кто должен был появиться на свет и уже теперь тянул ее вниз.
Испугавшись тут же своих мыслей, Анна упала на колени и стала молить бога о прощении. Михай ушел в лес воровать дрова, и, пока он не вернулся, Анна не могла найти себе места. Господи, а вдруг мужа схватят или лесник застрелит его? Когда она увидела Михая . в калитке, то бросилась к нему навстречу, как в былое время. Михай так устал, что едва держался на ногах.
— Не поймали? — спросила она.
— Черта с два поймают... Дрова я оставил у Биту-шицы на краю села... Завтра ночью заберу.
Анна не знала, чем угодить мужу, и в конце концов скрепя сердце поймала петуха, зарезала и сварила жирный суп. Потом завернула в узелок три яйца, побежала в корчму и вернулась с пачкой табаку и бутылкой па-линки, взятой в долг. Присела рядом с мужем и смотрела, как он жадно ест, не в силах вымолвить слова от усталости. «Здоровый человек, силой бог не обидел, а мы едва не умираем с голоду»,—думала она.
— Вот что,— откашлявшись, повелительно сказала она. — Садись и пиши Иосифу. Едем!
— Хорошо, хорошо,— нахмурился он. — После того, как родишь...
— Обо мне не беспокойся... Знаешь что? Лучше я сама напишу. (Анна хорошо училась в школе. Умела писать и читать. Иногда она усаживалась за стол и, заточив гусиное перо, выписывала на листе бумаги свое имя и фамилию. Сначала девичью — Анна Арделян, потом по мужу — Анна Моц.)
Через несколько недель, когда Анна была уже на седьмом месяце, от Иосифа пришло известие, что он нашел для них место в имении Борнемизы в уезде Солнок, у Тиссы. Михая назначат помощником управляющего, пока не покажет, на что он способен.
«Помещик этот не человек, а золото,— писал Иосиф. — Кого полюбит, того задарит своей милостью, это вы правильно надумали. Через год-два я тоже собираюсь вернуться в село. Пишите, когда приедете, а я в том месяце снова буду в Солноке и еще раз поговорю о вас. Ваш любящий брат и шурин Иосиф Моц».
Анна с Михаем начали продавать свое нехитрое имущество, в надежде, что Иосиф поможет им на первых порах. Михай достал с чердака доски и смастерил из них два больших сундука, куда они сложили весь оставшийся скарб. Каждый вечер в их доме собирались теперь соседи. Они желали Моцам счастливого пути и удивлялись, как у них хватает храбрости расстаться со своим селом, нищетой и уехать на чужбину.
Однажды вечером пришел и Миклош. Он был навеселе и сразу растрогался.
— Ну вот, в Венгрию едете... А я... Наверно, здесь, в этой проклятой богом Лунке, и сгниют мои кости.
Заметив косые взгляды Михая, он, качаясь, подошел к нему.
— Не сердись. Какого черта... То, что было, быльем поросло. Кто старое помянет, тому глаз вон!.. Вот смотри, я кое-что принес тебе... Не можешь же ты поехать в Венгрию таким ободранцем. Вот тут кое-какая моя одежонка... Она тебе будет маловата, да не беда. Все не в лохмотьях... На, бери...
И Миклош бросил на стол пакет, завернутый в газетную бумагу.
У Михая потемнело в глазах. Он сжал кулаки и уже собрался было послать Миклоша ко всем чертям, как вдруг Анна с улыбкой поклонилась, насколько позволяла ей беременность.
— Спасибо, господин Миклош, большое спасибо...
— Ладно... — Миклош вздохнул. — Теперь и вы увидите, какая легкая жизнь у слуги над слугами. Я тоже так думал, когда пришел сюда. Скоплю денег, вернусь домой, куплю землю... Вот,— вздохнул он, подняв руку с кнутом, — вот все, что мне осталось. Это и ненависть людей. Еще зарежут меня как-нибудь. Ну, счастливого пути, да поможет вам бог.
После ухода Миклоша Михай долго стоял посреди комнаты, опустив голову. Вдруг он побагровел, подошел к Анне и, не сказав ни слова, ударил ее по щеке. Женщина ухватилась за стену, чтобы не упасть, и с изумлением уставилась на него. Михай ударил ее еще раз. Тогда она кинулась к нему и, схватив за грудь, стала трясти с неожиданной силой.
— Не смей поднимать на меня руку, слышишь? Я разобью тебе голову! Скажите, какой барин! Радуйся, что он с пьяных глаз принес тебе одежду. Будет хоть что надеть...
— Молчать, баба!
— Никаких баб. И... не смей больше бить меня. Слышишь? Никогда! Никогда в жизни!
Разбуженный Тодор испуганно закричал.
— И ты молчи! А не то возьмусь за кнут! Ложитесь спать!
Притихший Михай полез в постель. Позднее, когда улеглась Анна, он виновато посмотрел на жену.
— Не сердись, жена...
— За что это? — удивилась она, вздохнув.
— За то, что ударил...
— Ладно. Спи.
Через неделю семья Моц двинулась в путь под причитания всего села.
У церкви они остановили лошадей, слезли с телеги и встали на колени прямо в дорожную пыль. С трудом сдерживая слезы, Михай взглянул на жену. Но лицо Анны словно окаменело, и сухие губы беззвучно шептали:
— Отче наш иже еси на небеси...
Когда село осталось позади, Михай вне себя от горя бросился в придорожную канаву и зарыдал. Он лежал там до тех пор, пока не стих вдали скрип удалявшейся телеги. Тогда он поднялся и поплелся вслед за ней.
5
Ехали они около четырех дней. Тодор все время плакал и не мог спать от табачного дыма и духоты в вагоне, Анну тошнило от вони.
— Вы уж не сердитесь. Беременна она... на седьмом месяце, — то и дело обращался к пассажирам Михай.
— Да будет тебе! — оборвала его наконец какая-то толстая венгерка. — Что мы, не понимаем?
Наутро пятого дня они добрались наконец до места. На перроне их встретил Иосиф, одетый на городской манер в черную куртку и начищенные до блеска сапоги.
После обычных поцелуев никто не знал, с чего начать разговор.
— Ну, поехали, — предложил наконец Иосиф. — Я повезу вас на господской коляске.
Так началась их новая жизнь. Родившийся вскоре ребенок умер через несколько месяцев, и они похоронили его на маленьком кладбище, у самого берега Тиссы. Через год Михая назначили управляющим вместо некоего Шандора, который воровал слишком нагло. Устроились они в белом, очень чистом домике из двух комнат. Хозяину поместья, капитану в резерве Борнемизе Аладару, Михай пришелся по душе. Борнемиза был холост и жил с молодой красивой служанкой, за что его отчислили из армии. В поместье он наведывался довольно редко и большую часть времени проводил в Будапеште. На ферме, управляющим которой был назначен Михай, насчитывалось свыше четырех тысяч свиней, за которыми ухаживало множество работников. Михаю положили хорошее жалованье, и вскоре он стал неплохо разбираться во всяких сделках. Городские купцы должны были договариваться с Михаем, так как их высочество Борнемиза не желал разговаривать с торгашами, считая их причиной разорения знати. Михай получал свою долю от каждой сделки и, помимо этого, всегда мог незаметно взять себе из огромного стада пять-шесть поросят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Испугавшись тут же своих мыслей, Анна упала на колени и стала молить бога о прощении. Михай ушел в лес воровать дрова, и, пока он не вернулся, Анна не могла найти себе места. Господи, а вдруг мужа схватят или лесник застрелит его? Когда она увидела Михая . в калитке, то бросилась к нему навстречу, как в былое время. Михай так устал, что едва держался на ногах.
— Не поймали? — спросила она.
— Черта с два поймают... Дрова я оставил у Биту-шицы на краю села... Завтра ночью заберу.
Анна не знала, чем угодить мужу, и в конце концов скрепя сердце поймала петуха, зарезала и сварила жирный суп. Потом завернула в узелок три яйца, побежала в корчму и вернулась с пачкой табаку и бутылкой па-линки, взятой в долг. Присела рядом с мужем и смотрела, как он жадно ест, не в силах вымолвить слова от усталости. «Здоровый человек, силой бог не обидел, а мы едва не умираем с голоду»,—думала она.
— Вот что,— откашлявшись, повелительно сказала она. — Садись и пиши Иосифу. Едем!
— Хорошо, хорошо,— нахмурился он. — После того, как родишь...
— Обо мне не беспокойся... Знаешь что? Лучше я сама напишу. (Анна хорошо училась в школе. Умела писать и читать. Иногда она усаживалась за стол и, заточив гусиное перо, выписывала на листе бумаги свое имя и фамилию. Сначала девичью — Анна Арделян, потом по мужу — Анна Моц.)
Через несколько недель, когда Анна была уже на седьмом месяце, от Иосифа пришло известие, что он нашел для них место в имении Борнемизы в уезде Солнок, у Тиссы. Михая назначат помощником управляющего, пока не покажет, на что он способен.
«Помещик этот не человек, а золото,— писал Иосиф. — Кого полюбит, того задарит своей милостью, это вы правильно надумали. Через год-два я тоже собираюсь вернуться в село. Пишите, когда приедете, а я в том месяце снова буду в Солноке и еще раз поговорю о вас. Ваш любящий брат и шурин Иосиф Моц».
Анна с Михаем начали продавать свое нехитрое имущество, в надежде, что Иосиф поможет им на первых порах. Михай достал с чердака доски и смастерил из них два больших сундука, куда они сложили весь оставшийся скарб. Каждый вечер в их доме собирались теперь соседи. Они желали Моцам счастливого пути и удивлялись, как у них хватает храбрости расстаться со своим селом, нищетой и уехать на чужбину.
Однажды вечером пришел и Миклош. Он был навеселе и сразу растрогался.
— Ну вот, в Венгрию едете... А я... Наверно, здесь, в этой проклятой богом Лунке, и сгниют мои кости.
Заметив косые взгляды Михая, он, качаясь, подошел к нему.
— Не сердись. Какого черта... То, что было, быльем поросло. Кто старое помянет, тому глаз вон!.. Вот смотри, я кое-что принес тебе... Не можешь же ты поехать в Венгрию таким ободранцем. Вот тут кое-какая моя одежонка... Она тебе будет маловата, да не беда. Все не в лохмотьях... На, бери...
И Миклош бросил на стол пакет, завернутый в газетную бумагу.
У Михая потемнело в глазах. Он сжал кулаки и уже собрался было послать Миклоша ко всем чертям, как вдруг Анна с улыбкой поклонилась, насколько позволяла ей беременность.
— Спасибо, господин Миклош, большое спасибо...
— Ладно... — Миклош вздохнул. — Теперь и вы увидите, какая легкая жизнь у слуги над слугами. Я тоже так думал, когда пришел сюда. Скоплю денег, вернусь домой, куплю землю... Вот,— вздохнул он, подняв руку с кнутом, — вот все, что мне осталось. Это и ненависть людей. Еще зарежут меня как-нибудь. Ну, счастливого пути, да поможет вам бог.
После ухода Миклоша Михай долго стоял посреди комнаты, опустив голову. Вдруг он побагровел, подошел к Анне и, не сказав ни слова, ударил ее по щеке. Женщина ухватилась за стену, чтобы не упасть, и с изумлением уставилась на него. Михай ударил ее еще раз. Тогда она кинулась к нему и, схватив за грудь, стала трясти с неожиданной силой.
— Не смей поднимать на меня руку, слышишь? Я разобью тебе голову! Скажите, какой барин! Радуйся, что он с пьяных глаз принес тебе одежду. Будет хоть что надеть...
— Молчать, баба!
— Никаких баб. И... не смей больше бить меня. Слышишь? Никогда! Никогда в жизни!
Разбуженный Тодор испуганно закричал.
— И ты молчи! А не то возьмусь за кнут! Ложитесь спать!
Притихший Михай полез в постель. Позднее, когда улеглась Анна, он виновато посмотрел на жену.
— Не сердись, жена...
— За что это? — удивилась она, вздохнув.
— За то, что ударил...
— Ладно. Спи.
Через неделю семья Моц двинулась в путь под причитания всего села.
У церкви они остановили лошадей, слезли с телеги и встали на колени прямо в дорожную пыль. С трудом сдерживая слезы, Михай взглянул на жену. Но лицо Анны словно окаменело, и сухие губы беззвучно шептали:
— Отче наш иже еси на небеси...
Когда село осталось позади, Михай вне себя от горя бросился в придорожную канаву и зарыдал. Он лежал там до тех пор, пока не стих вдали скрип удалявшейся телеги. Тогда он поднялся и поплелся вслед за ней.
5
Ехали они около четырех дней. Тодор все время плакал и не мог спать от табачного дыма и духоты в вагоне, Анну тошнило от вони.
— Вы уж не сердитесь. Беременна она... на седьмом месяце, — то и дело обращался к пассажирам Михай.
— Да будет тебе! — оборвала его наконец какая-то толстая венгерка. — Что мы, не понимаем?
Наутро пятого дня они добрались наконец до места. На перроне их встретил Иосиф, одетый на городской манер в черную куртку и начищенные до блеска сапоги.
После обычных поцелуев никто не знал, с чего начать разговор.
— Ну, поехали, — предложил наконец Иосиф. — Я повезу вас на господской коляске.
Так началась их новая жизнь. Родившийся вскоре ребенок умер через несколько месяцев, и они похоронили его на маленьком кладбище, у самого берега Тиссы. Через год Михая назначили управляющим вместо некоего Шандора, который воровал слишком нагло. Устроились они в белом, очень чистом домике из двух комнат. Хозяину поместья, капитану в резерве Борнемизе Аладару, Михай пришелся по душе. Борнемиза был холост и жил с молодой красивой служанкой, за что его отчислили из армии. В поместье он наведывался довольно редко и большую часть времени проводил в Будапеште. На ферме, управляющим которой был назначен Михай, насчитывалось свыше четырех тысяч свиней, за которыми ухаживало множество работников. Михаю положили хорошее жалованье, и вскоре он стал неплохо разбираться во всяких сделках. Городские купцы должны были договариваться с Михаем, так как их высочество Борнемиза не желал разговаривать с торгашами, считая их причиной разорения знати. Михай получал свою долю от каждой сделки и, помимо этого, всегда мог незаметно взять себе из огромного стада пять-шесть поросят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159