Самым честным с его стороны было бы сказать ей: дорогая, в данный момент для меня важны вещи, которые ужаснули бы тебя или, в лучшем случае}—показались бы тебе непонятными. Скажи мне — как поступить в моем положении?..
Джеордже хотел было погладить Эмилию и осторожно отстранить ее, но испуганно остановился от острого чувства — ему казалось, что он ощущает недостающую руку, она по-прежнему словно участвовала во всех его движениях. Испуг, сопровождаемый проблеском надежды и радости, сменился, как всегда, внутренним оцепенением. Все это помогло Джеордже забыть эхо, пробужденное в нем словами Суслэнеску, перекликающееся с мыслями, возникшими еще во время разговора с Митру в поле, когда тот поймал ему рыбу. Эмилия встала, со вздохом присела к столу и снова взялась за вязанье свитера из толстой грубой шерсти для Дана.
— В ближайшие годы он сильно изменится,— неуверенно начал Джеордже.
Эмилия удивленно взглянула на него и пожала плечами.
— Не хочешь ли вздремнуть, Джеордже? Полежи капельку.
Эмилия подошла к мужу и укрыла его мягким, потертым, но еще очень теплым одеялом. Джеордже сразу закрыл глаза, надеясь уснуть. Суслэнеску был прав — с этой двойственностью нельзя больше мириться. Его нынешние действия лишены всякого значения до тех пор, пока это лишь простые жесты, с помощью которых он выполняет программу. Такие приемы доступны и ловкому политическому жулику, который понял, что на карту коммунистов можно будет долгое время делать серьезные ставки. Какое, однако, значение моя^ет все это иметь для Эмилии! Если бы у него было больше времени, может, было бы легче... Больше времени...
Джеордже долго лежал в состоянии какого-то оцепенения. Он видел быстрые движения Эмилии, блеск спиц — сложную и бессмысленную игру пальцев, слышал приглушенное гудение печи и звуки, проникавшие сюда с улицы. Надо было открыто поговорить обо всем с Арде-ляиу, думал Джеордже. Рассказать ему, в каких противоречиях он запутался, и попросить совета. Суслэнеску с его идеями не стоит и ломаного гроша. Как хорошо, если бы Гэврилэ Урсу согласился стать старостой и вступить в партию! Сколько дел можно было бы провернуть в деревне — праздники, беседы с крестьянами, воцарилось бы всеобщее братство, радуясь, думал он. Потом вдруг Джеордже вспомнил о дочери Гэврилэ — Марии, которая должна была ждать его сегодня вечером на мосту, и вскочил с дивана как ошпаренный.
— Что с тобой, милый? Плохой сон? — улыбнулась Эмилия.
— Нет, ничего... Мне надо идти. У нас заседание,— ответил он и тут же подумал: не лучше ли посоветоваться с женой, как поступить в данном случае, но сразу же отогнал от себя эту мысль.
Эмилия принесла ему ботинки, помогла надеть шинель и, спросив, скоро ли вернется, закрыла за ним дверь. Когда Джеордже остановился на крыльце прикурить, до ушей его донесся голос жены:
— Проклятая политика,— с досадой сказала она старухе. — Не лучше ли было без нее? .
На улице было холодно, в темном небе не сверкало ни одной звезды, по временам начинал накрапывать дождь. «Первая же гроза принесет с собой весну»,— думал Джеордже, быстро шагая к мосту. Он с лихорадочной поспешностью придумывал, что сказать девушке, и вместе с тем сердился на себя — зачем ввязался в эту историю, и на Марию за ее слепое доверие к нему. С какой стати? Может, из слепого, глупого преклонения перед людьми «с образованием»?
Дорога шла в гору и была такой скользкой, что Джеордже несколько раз чуть было не упал. Он до сих пор не привык как следует ходить, и его ни на минуту не покидала унизительная неуверенность в каждом движении искалеченного тела. Вокруг царила непроницаемая тьма, лишь вдали мутно мерцали огоньки села. Только по гнилостному, сырому запаху Джеордже понял, что приближается к реке. Он попытался разглядеть что-нибудь во мраке и, натолкнувшись наконец на мокрые перила моста, тихо свистнул. Никто не ответил, и это его очень обрадовало. Здесь, на мосту, было удивительно хорошо — воду скрывала тьма, и казалось, будто паришь высоко в воздухе в великом одиночестве. Лишь раз ночью и калмыцкой степи Джеордже пришлось испытать такое же странное чувство освобождения. Это было еще до плена. Он ехал верхом с одной позиции на другую. Копыта лошади мягко погружались в песок, и она устало II испуганно похрапывала в темпоте. Первое время Джеордже был настороже и не выпускал из рук автомат, боясь неожиданного нападения русских разведчиков, о которых столько говорили в штабе. Тяжелый, клейкий воздух, казалось, был полон таинственных шорохов, приглушенных голосов, стука конских копыт, бряцания оружия. Потом Джеордже задремал на несколько минут, убаюканный ездой, и, когда проснулся, почувствовал вдруг, словно после жаркого дня погрузился в чудотворную прохладную воду, ощутил, что он живет и все остальное — пустяки по сравнецию с этим благодатным чувством короткого, бессмысленного счастья. Потом вернулся страх, и все сразу исчезло.
Но здесь было иное. Ему снова приходилось выбирать, и в эту минуту положение представилось ему таким простым, что не имело никакого смысла усложнять его, говорить с Арделяну и делиться с другим человеком вне зависимости, уважал ли, и верил ли он ему. Революция делалась не только для других, но и для него.
Неожиданно по мокрым доскам приглушенно застучали чьи-то мелкие, частые шаги. Джеордже кашлянул.
— Вы пришли, господин директор? — послышался издалека тихий голос Марии. — Пришли... Не следовало беспокоиться... Я-то дурочка...
Девушка остановилась в нескольких шагах от Джеордже, не решаясь приблизиться. Прошло несколько секунд, прежде чем Джеордже позвал ее так же тихо, как она. ,
4
Кордиш беспокойно ерзал на мягких кожаных подушках автомобиля, ощупывал занавески, стекло, никелированную ручку и то и дело поглядывал на Суслэнеску, надеясь, что тот разделяет его восторг. Потом он решил, что этого барина ничем не проймешь, и сразу возненавидел его за самоуверенность и равнодушие. Телега с Гэври-лэ, Пику, Клоамбешем и священником Иожей, чтобы поспеть ко времени, выехала на час раньше. Шофер всю дорогу проклинал разъезженное шоссе, грязь и надоедливый, мелкий дождь и так настойчиво повторял седокам, что потеряет целый день на чистку машины, что Кордиш сдуру предложил ему свою помощь, на что тот ответил презрительным взглядом.
Когда машина свернула в узкую, длинную аллею, мокрые ветви густых деревьев захлестали по стеклам, и внутри стало еще темней. Суслэнеску был очень взволнован, хотя и не хотел в этом признаваться, ведь в конце концов что ни говори, а барон Ромулус Папп де Зе-ринд — фигура, принадлежащая истории. Было бы замечательно произвести на него впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Джеордже хотел было погладить Эмилию и осторожно отстранить ее, но испуганно остановился от острого чувства — ему казалось, что он ощущает недостающую руку, она по-прежнему словно участвовала во всех его движениях. Испуг, сопровождаемый проблеском надежды и радости, сменился, как всегда, внутренним оцепенением. Все это помогло Джеордже забыть эхо, пробужденное в нем словами Суслэнеску, перекликающееся с мыслями, возникшими еще во время разговора с Митру в поле, когда тот поймал ему рыбу. Эмилия встала, со вздохом присела к столу и снова взялась за вязанье свитера из толстой грубой шерсти для Дана.
— В ближайшие годы он сильно изменится,— неуверенно начал Джеордже.
Эмилия удивленно взглянула на него и пожала плечами.
— Не хочешь ли вздремнуть, Джеордже? Полежи капельку.
Эмилия подошла к мужу и укрыла его мягким, потертым, но еще очень теплым одеялом. Джеордже сразу закрыл глаза, надеясь уснуть. Суслэнеску был прав — с этой двойственностью нельзя больше мириться. Его нынешние действия лишены всякого значения до тех пор, пока это лишь простые жесты, с помощью которых он выполняет программу. Такие приемы доступны и ловкому политическому жулику, который понял, что на карту коммунистов можно будет долгое время делать серьезные ставки. Какое, однако, значение моя^ет все это иметь для Эмилии! Если бы у него было больше времени, может, было бы легче... Больше времени...
Джеордже долго лежал в состоянии какого-то оцепенения. Он видел быстрые движения Эмилии, блеск спиц — сложную и бессмысленную игру пальцев, слышал приглушенное гудение печи и звуки, проникавшие сюда с улицы. Надо было открыто поговорить обо всем с Арде-ляиу, думал Джеордже. Рассказать ему, в каких противоречиях он запутался, и попросить совета. Суслэнеску с его идеями не стоит и ломаного гроша. Как хорошо, если бы Гэврилэ Урсу согласился стать старостой и вступить в партию! Сколько дел можно было бы провернуть в деревне — праздники, беседы с крестьянами, воцарилось бы всеобщее братство, радуясь, думал он. Потом вдруг Джеордже вспомнил о дочери Гэврилэ — Марии, которая должна была ждать его сегодня вечером на мосту, и вскочил с дивана как ошпаренный.
— Что с тобой, милый? Плохой сон? — улыбнулась Эмилия.
— Нет, ничего... Мне надо идти. У нас заседание,— ответил он и тут же подумал: не лучше ли посоветоваться с женой, как поступить в данном случае, но сразу же отогнал от себя эту мысль.
Эмилия принесла ему ботинки, помогла надеть шинель и, спросив, скоро ли вернется, закрыла за ним дверь. Когда Джеордже остановился на крыльце прикурить, до ушей его донесся голос жены:
— Проклятая политика,— с досадой сказала она старухе. — Не лучше ли было без нее? .
На улице было холодно, в темном небе не сверкало ни одной звезды, по временам начинал накрапывать дождь. «Первая же гроза принесет с собой весну»,— думал Джеордже, быстро шагая к мосту. Он с лихорадочной поспешностью придумывал, что сказать девушке, и вместе с тем сердился на себя — зачем ввязался в эту историю, и на Марию за ее слепое доверие к нему. С какой стати? Может, из слепого, глупого преклонения перед людьми «с образованием»?
Дорога шла в гору и была такой скользкой, что Джеордже несколько раз чуть было не упал. Он до сих пор не привык как следует ходить, и его ни на минуту не покидала унизительная неуверенность в каждом движении искалеченного тела. Вокруг царила непроницаемая тьма, лишь вдали мутно мерцали огоньки села. Только по гнилостному, сырому запаху Джеордже понял, что приближается к реке. Он попытался разглядеть что-нибудь во мраке и, натолкнувшись наконец на мокрые перила моста, тихо свистнул. Никто не ответил, и это его очень обрадовало. Здесь, на мосту, было удивительно хорошо — воду скрывала тьма, и казалось, будто паришь высоко в воздухе в великом одиночестве. Лишь раз ночью и калмыцкой степи Джеордже пришлось испытать такое же странное чувство освобождения. Это было еще до плена. Он ехал верхом с одной позиции на другую. Копыта лошади мягко погружались в песок, и она устало II испуганно похрапывала в темпоте. Первое время Джеордже был настороже и не выпускал из рук автомат, боясь неожиданного нападения русских разведчиков, о которых столько говорили в штабе. Тяжелый, клейкий воздух, казалось, был полон таинственных шорохов, приглушенных голосов, стука конских копыт, бряцания оружия. Потом Джеордже задремал на несколько минут, убаюканный ездой, и, когда проснулся, почувствовал вдруг, словно после жаркого дня погрузился в чудотворную прохладную воду, ощутил, что он живет и все остальное — пустяки по сравнецию с этим благодатным чувством короткого, бессмысленного счастья. Потом вернулся страх, и все сразу исчезло.
Но здесь было иное. Ему снова приходилось выбирать, и в эту минуту положение представилось ему таким простым, что не имело никакого смысла усложнять его, говорить с Арделяну и делиться с другим человеком вне зависимости, уважал ли, и верил ли он ему. Революция делалась не только для других, но и для него.
Неожиданно по мокрым доскам приглушенно застучали чьи-то мелкие, частые шаги. Джеордже кашлянул.
— Вы пришли, господин директор? — послышался издалека тихий голос Марии. — Пришли... Не следовало беспокоиться... Я-то дурочка...
Девушка остановилась в нескольких шагах от Джеордже, не решаясь приблизиться. Прошло несколько секунд, прежде чем Джеордже позвал ее так же тихо, как она. ,
4
Кордиш беспокойно ерзал на мягких кожаных подушках автомобиля, ощупывал занавески, стекло, никелированную ручку и то и дело поглядывал на Суслэнеску, надеясь, что тот разделяет его восторг. Потом он решил, что этого барина ничем не проймешь, и сразу возненавидел его за самоуверенность и равнодушие. Телега с Гэври-лэ, Пику, Клоамбешем и священником Иожей, чтобы поспеть ко времени, выехала на час раньше. Шофер всю дорогу проклинал разъезженное шоссе, грязь и надоедливый, мелкий дождь и так настойчиво повторял седокам, что потеряет целый день на чистку машины, что Кордиш сдуру предложил ему свою помощь, на что тот ответил презрительным взглядом.
Когда машина свернула в узкую, длинную аллею, мокрые ветви густых деревьев захлестали по стеклам, и внутри стало еще темней. Суслэнеску был очень взволнован, хотя и не хотел в этом признаваться, ведь в конце концов что ни говори, а барон Ромулус Папп де Зе-ринд — фигура, принадлежащая истории. Было бы замечательно произвести на него впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159