Кто-то, уже не стесняясь, извлек из корзины для мусора большую бутылку цуйки и пустил ее по кругу. Старый Мареш, хотя и сам был не прочь развлечься, стоял, не снимая руки со спинки стула Джеордже,— он давал этим понять, что гость находится под его покровительством. Однако от Джеордже не ускользнуло сожаление, с каким Мареш не сводил глаз с быстро пустевшей бутылки. Все присутствующие изощрялись в остротах по адресу коммунистов, а Мокану то и дело, вспоминая о Джеордже, подбегал к его стулу и, раскачиваясь из стороны в сторону, размахивая руками, отпускал новую шутку.
Вначале эти остроты вызывали у Джеордже недоумение, и он спрашивал себя, откуда эти господа могли накопить столько ненависти к коммунистам, но оно сменилось негодованием, когда он заметил, что весь этот поток остроумия направлен против него, с явной целью спровоцировать скандал. Тогда он встал и резким движением отодвинул от себя стул. В ожидании скандала все постепенно умолкли, а Мокану скорчил мину, какую делал всегда, когда чувствовал, что назревает взрыв. Он уставился в угол пустыми, лишенными всякого выражения глазами и зашевелил губами, подражая звукам лопающихся пузырей.
1 Пандуры — румынские добровольцы, вступившие в дивизию «Тудор Владимиреску», организованную на территории СССР из румынских военнопленных и воевавшую против гитлеровцев,
— Прошу извинения,— отчеканил Джеордже, застегивая шинель. — Мне хотелось бы поговорить с Мокану. Через несколько часов я уезжаю и очень спешу.
— Мокану, ты слышишь? — тряхнул того за плечо Мареш.
— Да, да,— опомнился Мокану,-— но госпоже Теодореску все известно... Она руководила школой очень хорошо, хе-хе-хе... Власти довольны... благодарности... поощрения... кто знает, может быть, и орденишко подкинут... В «Школьных ведомостях»...
— Скажи, пожалуйста, каково положение с учителями в Лунке?
Повелительный, по-военному сухой голос Джеордже произвел впечатление. Мокану открыл шкаф, откуда вывалилась целая груда папок и бумаг, порылся вслепую на полках, извлек наконец нужную папку и, не глядя на Джеордже, стал перелистывать подшитые документы.
— Так вот,— снова затрещал он,— там госпожа Теодореску, Кордиш... и все... Одно время им помогала еще акушерка; Хе-хе-хе... Ей было чему научить детей, хе-хе-хе.
Мокану восхищенно фыркнул и стыдливо прикрыл рот грязной ладонью.
— До чего обрадуется Кордиш, — иронически ухмыльнулся Мареш, покашливая в усы.— На прошлой неделе он снова прислал нам докладную. Она у тебя, Мокану? Кордиш считает, что его усердие, самоотверженность, демократический дух, а также тот факт, что он ни разу не был на -передовой и не причинил советским солдатам физического ущерба, дают ему право занять место директора школы в Лунке хотя бы до возвращения Теодореску. Тебе придется там с ним повоевать.
Джеордже пожал плечами. Тогда Мареш, который, по-видимому, руководил делами инспекции, обратился к Мокану и сказал нарочито медленно:
— Послушай, Мокану, а что ты скажешь об этом, как его?.. Знаешь... который хочет... в деревню. Черт его знает, что там у него? Сегодня он опять надоедал мне.
— Хе-хе-хе, — засмеялся Мокану. — Лунка — село большое, румынское, оно заслуживает особого внимания.
Теодореску не плохо бы отдохнуть, к тому же работа директора не по плечу женщине, несмотря на все ее способности... Теперь у нас демократия, регулярное обучение, повышение культурного уровня народа, не так ли?
— Не забывайте только, что и мы здесь,— заорал рыжеватый учитель, одетый как венгерский помещик.
— Так дадим ему, что ли? — сморщил лоб Мокану..
— О чем речь? — поинтересовался Джеордже, но Ма-реш покровительственно взял его под руку и, обращаясь к остальным, сделал широкий жест.
— Господа! Инспекция закрывается. К «Мирче».
— Эйн, цвей, дрей! — скомандовал какой-то старичок и двинулся к двери гусиным шагом. Джеордже хотел было протестовать, но Мареш, не дав ему вымолвить ни слова, вцепился в него еще крепче и потащил по лестнице вниз.
— Брось свои военные строгости,— приговаривал он* « не выпуская Джеордже из рук. — С ними покончено.
Веселая компания ввалилась в зал когда-то роскошного ресторана «Мирча», представлявшего теперь жалкое зрелище. Зеркала были разбиты, столы и стулья разваливались. Джеордже усадили между Марешем и рыжим юношей с прыщеватым лицом. Знакомый кельнер с улыбкой расставил по столам батарею пивных бутылок, повторив, очевидно, у них же подхваченную фразу: «Для господ обучающих».
— «С голоду умирающих»,— хором пропели учителя. В бутылках оказалось не пиво, а все та же крепкая
кукурузная водка. Спор вспыхнул с прежней силой, хотя, судя по отрывкам фраз, Джеордже казалось, что собравшиеся не расходятся во мнениях.
— Видишь ли, дорогой,— склонился к нему Мареш. Глаза его наполнились слезами от внезапно нахлынувшего умиления, и он даже всхлипнул, положив седой висок на мягкий полевой погон Джеордже. — Сколько мы испытали, господи! А ведь это только начало. Только начало нашего хождения по мукам.
— Вы думаете? — улыбнулся Джеордже, и Мареш долго смотрел на него с пьяным изумлением.
По правде сказать, возвращение с фронта Джеордже или еще кого-нибудь было для него совершеннно безразлично. О Теодореску и других ему подобных в последние годы говорили с официальным сочувствием: «Погиб под Ростовом... Под Сталинградом... Ты слышал про этого беднягу? Попал в плен... Что поделаешь?.. Подождем, придет еще время Гитлера...» — или: «К следующему лету с русскими будет покончено». И все же Мареш не прочь был склонить голову ему на плечо, растрогать его своим сочувствием, хотя бы деланным, и поволноваться вместе с ним.
— Дело вот в чем,— вспомнил наконец старик. —* Речь идет об одном молодом педагоге... Талант! Талант! Блестящие способности! Подвергается гонениям! Большие моральные и личные затруднения. Он в отчаянии. Хочет поехать в деревню на один-два года... До тех пор, пока с божьей помощью не прекратятся эти зверства. Он хочет поехать в село, где директором школы будет культурный, интеллигентный человек с определенным образом мыслей и, конечно, румын. Ты подходишь по всем статьям... Что скажешь? Ни ты, ни он не пожалеете об этом. Я уверен...
— Естественно, я могу быть только согласен... Действительно, я должен немного отдохнуть... Кроме того...— смущенно улыбнулся Джеордже,— я должен научиться писать левой рукой...
— О, конечно. В таком случае бегу наверх позвонить, и вы договоритесь о встрече...
— Постойте... Если возможно, то сегодня же, часа в два. Я не хочу задерживаться...
— Хорошо. Я очень благодарен. Ты благородный человек.
После ухода Мареша Джеордже внимательно прислушался к разговорам учителей, их образ мыслей заинтересовал его, хотя он чувствовал, что не сможет сдержаться, если побудет среди них еще хоть немного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Вначале эти остроты вызывали у Джеордже недоумение, и он спрашивал себя, откуда эти господа могли накопить столько ненависти к коммунистам, но оно сменилось негодованием, когда он заметил, что весь этот поток остроумия направлен против него, с явной целью спровоцировать скандал. Тогда он встал и резким движением отодвинул от себя стул. В ожидании скандала все постепенно умолкли, а Мокану скорчил мину, какую делал всегда, когда чувствовал, что назревает взрыв. Он уставился в угол пустыми, лишенными всякого выражения глазами и зашевелил губами, подражая звукам лопающихся пузырей.
1 Пандуры — румынские добровольцы, вступившие в дивизию «Тудор Владимиреску», организованную на территории СССР из румынских военнопленных и воевавшую против гитлеровцев,
— Прошу извинения,— отчеканил Джеордже, застегивая шинель. — Мне хотелось бы поговорить с Мокану. Через несколько часов я уезжаю и очень спешу.
— Мокану, ты слышишь? — тряхнул того за плечо Мареш.
— Да, да,— опомнился Мокану,-— но госпоже Теодореску все известно... Она руководила школой очень хорошо, хе-хе-хе... Власти довольны... благодарности... поощрения... кто знает, может быть, и орденишко подкинут... В «Школьных ведомостях»...
— Скажи, пожалуйста, каково положение с учителями в Лунке?
Повелительный, по-военному сухой голос Джеордже произвел впечатление. Мокану открыл шкаф, откуда вывалилась целая груда папок и бумаг, порылся вслепую на полках, извлек наконец нужную папку и, не глядя на Джеордже, стал перелистывать подшитые документы.
— Так вот,— снова затрещал он,— там госпожа Теодореску, Кордиш... и все... Одно время им помогала еще акушерка; Хе-хе-хе... Ей было чему научить детей, хе-хе-хе.
Мокану восхищенно фыркнул и стыдливо прикрыл рот грязной ладонью.
— До чего обрадуется Кордиш, — иронически ухмыльнулся Мареш, покашливая в усы.— На прошлой неделе он снова прислал нам докладную. Она у тебя, Мокану? Кордиш считает, что его усердие, самоотверженность, демократический дух, а также тот факт, что он ни разу не был на -передовой и не причинил советским солдатам физического ущерба, дают ему право занять место директора школы в Лунке хотя бы до возвращения Теодореску. Тебе придется там с ним повоевать.
Джеордже пожал плечами. Тогда Мареш, который, по-видимому, руководил делами инспекции, обратился к Мокану и сказал нарочито медленно:
— Послушай, Мокану, а что ты скажешь об этом, как его?.. Знаешь... который хочет... в деревню. Черт его знает, что там у него? Сегодня он опять надоедал мне.
— Хе-хе-хе, — засмеялся Мокану. — Лунка — село большое, румынское, оно заслуживает особого внимания.
Теодореску не плохо бы отдохнуть, к тому же работа директора не по плечу женщине, несмотря на все ее способности... Теперь у нас демократия, регулярное обучение, повышение культурного уровня народа, не так ли?
— Не забывайте только, что и мы здесь,— заорал рыжеватый учитель, одетый как венгерский помещик.
— Так дадим ему, что ли? — сморщил лоб Мокану..
— О чем речь? — поинтересовался Джеордже, но Ма-реш покровительственно взял его под руку и, обращаясь к остальным, сделал широкий жест.
— Господа! Инспекция закрывается. К «Мирче».
— Эйн, цвей, дрей! — скомандовал какой-то старичок и двинулся к двери гусиным шагом. Джеордже хотел было протестовать, но Мареш, не дав ему вымолвить ни слова, вцепился в него еще крепче и потащил по лестнице вниз.
— Брось свои военные строгости,— приговаривал он* « не выпуская Джеордже из рук. — С ними покончено.
Веселая компания ввалилась в зал когда-то роскошного ресторана «Мирча», представлявшего теперь жалкое зрелище. Зеркала были разбиты, столы и стулья разваливались. Джеордже усадили между Марешем и рыжим юношей с прыщеватым лицом. Знакомый кельнер с улыбкой расставил по столам батарею пивных бутылок, повторив, очевидно, у них же подхваченную фразу: «Для господ обучающих».
— «С голоду умирающих»,— хором пропели учителя. В бутылках оказалось не пиво, а все та же крепкая
кукурузная водка. Спор вспыхнул с прежней силой, хотя, судя по отрывкам фраз, Джеордже казалось, что собравшиеся не расходятся во мнениях.
— Видишь ли, дорогой,— склонился к нему Мареш. Глаза его наполнились слезами от внезапно нахлынувшего умиления, и он даже всхлипнул, положив седой висок на мягкий полевой погон Джеордже. — Сколько мы испытали, господи! А ведь это только начало. Только начало нашего хождения по мукам.
— Вы думаете? — улыбнулся Джеордже, и Мареш долго смотрел на него с пьяным изумлением.
По правде сказать, возвращение с фронта Джеордже или еще кого-нибудь было для него совершеннно безразлично. О Теодореску и других ему подобных в последние годы говорили с официальным сочувствием: «Погиб под Ростовом... Под Сталинградом... Ты слышал про этого беднягу? Попал в плен... Что поделаешь?.. Подождем, придет еще время Гитлера...» — или: «К следующему лету с русскими будет покончено». И все же Мареш не прочь был склонить голову ему на плечо, растрогать его своим сочувствием, хотя бы деланным, и поволноваться вместе с ним.
— Дело вот в чем,— вспомнил наконец старик. —* Речь идет об одном молодом педагоге... Талант! Талант! Блестящие способности! Подвергается гонениям! Большие моральные и личные затруднения. Он в отчаянии. Хочет поехать в деревню на один-два года... До тех пор, пока с божьей помощью не прекратятся эти зверства. Он хочет поехать в село, где директором школы будет культурный, интеллигентный человек с определенным образом мыслей и, конечно, румын. Ты подходишь по всем статьям... Что скажешь? Ни ты, ни он не пожалеете об этом. Я уверен...
— Естественно, я могу быть только согласен... Действительно, я должен немного отдохнуть... Кроме того...— смущенно улыбнулся Джеордже,— я должен научиться писать левой рукой...
— О, конечно. В таком случае бегу наверх позвонить, и вы договоритесь о встрече...
— Постойте... Если возможно, то сегодня же, часа в два. Я не хочу задерживаться...
— Хорошо. Я очень благодарен. Ты благородный человек.
После ухода Мареша Джеордже внимательно прислушался к разговорам учителей, их образ мыслей заинтересовал его, хотя он чувствовал, что не сможет сдержаться, если побудет среди них еще хоть немного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159