Какой он стал? Вырос ли? О чем думает? Все эти вопросы казались теперь чрезвычайно важными. За годы войны Дан, вероятно, успел составить об отце определенное представление, а каким он найдет его теперь, в действительности? По мере приближения к гимназии Джеордже овладевала какая-то странная неуверенность. Вдали уже показалось высокое строгое здание, спортивная площадка, посыпанная красноватым шлаком. Джеордже остановился, подняв к солнцу лицо, и закрыл глаза. На фронте он получил от Дана всего несколько написанных в спешке и ничего не говорящих писем. Джеордже запомнил их почти наизусть. В лагере он часто повторял эти письма, стараясь разгадать между строк неуловимые черточки характера сына. Он с грустью думал, что характер Дана сформировался вдали от него и теперь им придется снова привыкать друг к другу. Предстояло узнать столько нового: к чему стремится юноша, какие у него способности. Как ни странно, Джеордже ничего не знал о сыне. Эмилия очень мало успела рассказать о нем.
Джеордже поднялся по ступеням широкой парадной лестницы, стертым тысячами ног, и вошел в сумрачный вестибюль. Каблуки так гулко застучали по каменным плитам, что он невольно пошел на цыпочках. Это была старая гимназия с установившимися традициями. Джеордже нравилась строгая рабочая атмосфера, которая царила здесь.
Вдруг Джеордже вспомнил, что не знает даже, в каком классе учится Дан. Он в нерешительности остановился, поставил чемодан и стал считать: Дана отдали в школу на год раньше срока, теперь ему семнадцать, следовательно, он должен учиться в восьмом классе... Осенью должен пойти в университет. Джеордже так увлекся расчетами, что чуть не налетел на какого-то учителя. Старик прохаживался по коридору, заложив руки за спину, и дымил вонючей сигаретой.
— Извините... Не скажете ли вы, в каком часу кончает занятия восьмой класс?
— Классический или реальный? Джеордже покраснел и смешался.
На старика, видимо, произвела впечатление военная форма Джеордже и пустой рукав его шинели, и он, улыбаясь, спросил:
— А кто именно вам нужен?
— Дан Теодореску... мой сын.
— А! Так он в реальном, к вашему сведению. Ему нечего искать у этих латинистов, там сплошная мертвечина. Прекрасный ученик. Блестящие способности. Позвольте представиться — Тибериус Грэдяну, преподаватель физики... Я очень рад... Теодореску — наша гордость... Вы с фронта? Или из госпиталя?
— Да, — торопливо ответил Джеордже.
— В нашем распоряжении до конца урока еще несколько минут. Пойдемте.
Старик взял Джеордже под руку и повел вдоль свежевыбеленных коридоров.
— Да... фронт! Простите, а кем вы были до войны?
— Учителем...
— Так вы коллега. Сразу видно — хорошее воспитание... Я очень рад... — И старик с новым жаром пустился в объяснения: — Способности Дана были замечены еще в четвертом классе. Серьезный, прилежный мальчик. Какой-то холодный, объективный интерес ко всему — редкий в этом возрасте. Здоровая недоверчивость, отсюда конфликты с религией.
Теодореску явно пришелся по душе учителю, и он продолжал оживленнее:
— Эта война, идиотские порядки Антонеску и пропаганда испортили детей... А теперь чрезмерная свобода. Еще не научившимся думать детям проповедуют свободу мышления... Да, да, господин Теодореску, это очень печально. Но Дан относится ко всему этому равнодушно, лишь с некоторым любопытством и иронией. Что вам еще сказать?
— Спасибо, спасибо, — смущенно пробормотал Джеордже, для которого облик Дана стал еще более неясным.
Но Грэдяну не унимался.
— А каково ваше материальное положение? Простите за нескромность, но я так привязан к мальчику...
— Все в порядке... точнее — жалованье...
— Ах так! — разочарованно протянул старик.
— Почему вас это огорчает, господин учитель?
— Я мечтал для него о высшем образовании в Англии... ведь немцы теперь обанкротились. А жаль их, народ серьезный... Ничего не поделаешь...
— Благодарю за внимание к сыну. Приятно строить планы за других, знаю по опыту... Конечно, в более скромных деревенских масштабах.
Грэдяну остановился, удивленный.
— Почему планы? Вполне реальные вещи... Война кончилась. Впереди мир, порядок... А получить высшее образование за границей весьма важно. Очень расширяет кругозор, все предстает в настоящих масштабах. Учащийся мужает. Так зарождается настоящая любовь к родине, она познается в сопоставлении.
Зазвенел звонок, и коридоры мгновенно наполнились крикливой детворой, которая с шумом и гамом устремилась вниз по лестнице.
— Вот здесь восьмой класс реальный, — откланялся Грэдяну. — Мне было весьма приятно познакомиться... До свидания, господин Теодореску.
Взволнованный Джеордже едва справился с сигаретой. Дверь класса отворилась, и оттуда плечом вперед вышел воинственного вида учитель в очках, за ним выскочило несколько возбужденных подростков. Когда гвалт еще больше усилился, в дверях появился Дан. Джеордже опешил: перед ним стоял элегантный юноша в дорогом сером костюме, замшевых туфлях и модных очках без оправы. Под мышкой он держал портфель, которому бы позавидовал дипломат.
Со слезами на глазах Джеордже бросился к сыну. «Дорогой мой... милый»,— в волнении думал он, обнимая его.
— Ты, папа? — удивился Дан. — Какими судьбами? И в форме? Неужели не надоела?
— Вот... мама прислала из дому... много вкусного, — растерянно бормотал Джеордже. — Свежего хлеба, пироги, колбасу...
— Спасибо, — спокойно прервал отца Дан, и от Джеордже не ускользнула его сдержанная улыбка. — Я очень рад.
Дан приподнял тяжелый чемодан и поморщился.
— Не надо, я сам, — поспешил на выручку Джеордже и нагнулся, чтобы взять чемодан. — Еще испортишь костюм... Зачем ходишь в нем в гимназию? Когда успел сшить? Мама мне ничего не говорила...
— К чему это, папа?
— Оставь, Дан! Левая рука у меня очень окрепла... Камни могу ворочать.
Они вышли из гимназии. Джеордже хотел закурить, но Дан опередил его.
— Неужели ты куришь эту махорку? Вот возьми гучше у меня... — сказал он и протянул отцу пачку американских сигарет.
— Ты куришь, Дан? Рановато... Я вот только на фронте пристрастился и надеюсь скоро бросить.
Джеордже повертел в руке обернутую в целлофан пачку.
— Дорогие, должно быть. И на такую дрянь ты тратишь деньги, которые мы тебе присылаем?
— Не волнуйся, мне их подарили. Я экономлю, да, кстати, и не курю. Можешь оставить сигареты себе.
Джеордже с восхищением смотрел на сына. Прежде он боялся, что мальчик вырастет робким, беспомощным. В детстве Дан отличался излишней полнотой, казался дальнем, а теперь превратился в стройного самоуверенного юношу. Джеордже стало стыдно, что он не заметил этих перемен при первом свидании с сыном. У Дана был высокий лоб и золотистые, тщательно зачесанные волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Джеордже поднялся по ступеням широкой парадной лестницы, стертым тысячами ног, и вошел в сумрачный вестибюль. Каблуки так гулко застучали по каменным плитам, что он невольно пошел на цыпочках. Это была старая гимназия с установившимися традициями. Джеордже нравилась строгая рабочая атмосфера, которая царила здесь.
Вдруг Джеордже вспомнил, что не знает даже, в каком классе учится Дан. Он в нерешительности остановился, поставил чемодан и стал считать: Дана отдали в школу на год раньше срока, теперь ему семнадцать, следовательно, он должен учиться в восьмом классе... Осенью должен пойти в университет. Джеордже так увлекся расчетами, что чуть не налетел на какого-то учителя. Старик прохаживался по коридору, заложив руки за спину, и дымил вонючей сигаретой.
— Извините... Не скажете ли вы, в каком часу кончает занятия восьмой класс?
— Классический или реальный? Джеордже покраснел и смешался.
На старика, видимо, произвела впечатление военная форма Джеордже и пустой рукав его шинели, и он, улыбаясь, спросил:
— А кто именно вам нужен?
— Дан Теодореску... мой сын.
— А! Так он в реальном, к вашему сведению. Ему нечего искать у этих латинистов, там сплошная мертвечина. Прекрасный ученик. Блестящие способности. Позвольте представиться — Тибериус Грэдяну, преподаватель физики... Я очень рад... Теодореску — наша гордость... Вы с фронта? Или из госпиталя?
— Да, — торопливо ответил Джеордже.
— В нашем распоряжении до конца урока еще несколько минут. Пойдемте.
Старик взял Джеордже под руку и повел вдоль свежевыбеленных коридоров.
— Да... фронт! Простите, а кем вы были до войны?
— Учителем...
— Так вы коллега. Сразу видно — хорошее воспитание... Я очень рад... — И старик с новым жаром пустился в объяснения: — Способности Дана были замечены еще в четвертом классе. Серьезный, прилежный мальчик. Какой-то холодный, объективный интерес ко всему — редкий в этом возрасте. Здоровая недоверчивость, отсюда конфликты с религией.
Теодореску явно пришелся по душе учителю, и он продолжал оживленнее:
— Эта война, идиотские порядки Антонеску и пропаганда испортили детей... А теперь чрезмерная свобода. Еще не научившимся думать детям проповедуют свободу мышления... Да, да, господин Теодореску, это очень печально. Но Дан относится ко всему этому равнодушно, лишь с некоторым любопытством и иронией. Что вам еще сказать?
— Спасибо, спасибо, — смущенно пробормотал Джеордже, для которого облик Дана стал еще более неясным.
Но Грэдяну не унимался.
— А каково ваше материальное положение? Простите за нескромность, но я так привязан к мальчику...
— Все в порядке... точнее — жалованье...
— Ах так! — разочарованно протянул старик.
— Почему вас это огорчает, господин учитель?
— Я мечтал для него о высшем образовании в Англии... ведь немцы теперь обанкротились. А жаль их, народ серьезный... Ничего не поделаешь...
— Благодарю за внимание к сыну. Приятно строить планы за других, знаю по опыту... Конечно, в более скромных деревенских масштабах.
Грэдяну остановился, удивленный.
— Почему планы? Вполне реальные вещи... Война кончилась. Впереди мир, порядок... А получить высшее образование за границей весьма важно. Очень расширяет кругозор, все предстает в настоящих масштабах. Учащийся мужает. Так зарождается настоящая любовь к родине, она познается в сопоставлении.
Зазвенел звонок, и коридоры мгновенно наполнились крикливой детворой, которая с шумом и гамом устремилась вниз по лестнице.
— Вот здесь восьмой класс реальный, — откланялся Грэдяну. — Мне было весьма приятно познакомиться... До свидания, господин Теодореску.
Взволнованный Джеордже едва справился с сигаретой. Дверь класса отворилась, и оттуда плечом вперед вышел воинственного вида учитель в очках, за ним выскочило несколько возбужденных подростков. Когда гвалт еще больше усилился, в дверях появился Дан. Джеордже опешил: перед ним стоял элегантный юноша в дорогом сером костюме, замшевых туфлях и модных очках без оправы. Под мышкой он держал портфель, которому бы позавидовал дипломат.
Со слезами на глазах Джеордже бросился к сыну. «Дорогой мой... милый»,— в волнении думал он, обнимая его.
— Ты, папа? — удивился Дан. — Какими судьбами? И в форме? Неужели не надоела?
— Вот... мама прислала из дому... много вкусного, — растерянно бормотал Джеордже. — Свежего хлеба, пироги, колбасу...
— Спасибо, — спокойно прервал отца Дан, и от Джеордже не ускользнула его сдержанная улыбка. — Я очень рад.
Дан приподнял тяжелый чемодан и поморщился.
— Не надо, я сам, — поспешил на выручку Джеордже и нагнулся, чтобы взять чемодан. — Еще испортишь костюм... Зачем ходишь в нем в гимназию? Когда успел сшить? Мама мне ничего не говорила...
— К чему это, папа?
— Оставь, Дан! Левая рука у меня очень окрепла... Камни могу ворочать.
Они вышли из гимназии. Джеордже хотел закурить, но Дан опередил его.
— Неужели ты куришь эту махорку? Вот возьми гучше у меня... — сказал он и протянул отцу пачку американских сигарет.
— Ты куришь, Дан? Рановато... Я вот только на фронте пристрастился и надеюсь скоро бросить.
Джеордже повертел в руке обернутую в целлофан пачку.
— Дорогие, должно быть. И на такую дрянь ты тратишь деньги, которые мы тебе присылаем?
— Не волнуйся, мне их подарили. Я экономлю, да, кстати, и не курю. Можешь оставить сигареты себе.
Джеордже с восхищением смотрел на сына. Прежде он боялся, что мальчик вырастет робким, беспомощным. В детстве Дан отличался излишней полнотой, казался дальнем, а теперь превратился в стройного самоуверенного юношу. Джеордже стало стыдно, что он не заметил этих перемен при первом свидании с сыном. У Дана был высокий лоб и золотистые, тщательно зачесанные волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159