У ворот мы, как было заранее условлено, встретились с четвертым членом компании, молодым человеком, чьей фамилии я не знаю, слышала только, как мистер Момпессон называл его «Гарри». Одет он был довольно бедно, однако был красив и, как я вскоре обнаружила, очень умен и обаятелен.
Пока мистер Момпессон расплачивался у дверей, этот джентльмен проводил нас в сад. В продолжительных летних сумерках мы прогуливались по аллеям; беседовала я, естественно, в основном с миссис Первиенс, которая показалась мне женщиной со вкусом и модницей. Разговор джентльменов крутился, видимо, вокруг бильярда и скачек, если судить по доносившимся до меня отрывкам вроде: «такой-то и такой-то просадил полтыщи у Фишмангера» или «закусит ли кобылка удила».
Когда перешли к общему разговору, мне показалось, что мистер Момпессон старается говорить со мной любезно и уважительно, как с равной, и впервые я обнаружила в нем качества, какие раньше были незаметны.
Вечер был погожий, и мы час или два прогуливались, любуясь цветными фонариками среди листвы, фонтанами, новой косморамой и мавританской крепостью, и слушали оркестр, который играл на расписной полукруглой эстраде в центре сада. Нас окружали самые модные и элегантные представители высшего общества, и меня волновало, что я, как равная, смешалась с их толпой. В более поздние часы, однако, лучшие семейства стали уступать место совсем иным посетителям: лакеям, которые подражали своим хозяевам, подмастерьям, потихоньку улизнувшим со службы, служанкам с ухажерами. Думаю, мистер Момпессон заметил это, а также мое недовольство, потому что он предложил нам пообедать.
Миссис Первиенс охотно согласилась, но Гарри сказал:
– Я вроде бы не проголодался. Ну да, точно, я не голоден.
– Не беспокойся, Гарри. Я за все плачу. – Мистер Момпессон повел нас к закусочной. – Нет, прошу, Гарри, без протестов.
– У меня такого и в мыслях нет. – Гарри тоже улыбнулся. – Ибо ты делаешь благое дело, неустанно повышая свой кредит.
– Как так? Понижая, ты хотел сказать?
– Напротив. Залезать в долги – это все равно что копать фундамент для дома: чем глубже выкопаешь, тем выше можно возвести постройку. Хочешь узнать, кто глубже залез в долги, смотри, кто роскошнее живет.
– В этом есть доля правды, – заметила миссис Первиенс, когда мы рассаживались за одним из столиков с расписными тентами. Центр стола украшала элегантная ярусная ваза с редкими фруктами и цукатами, невдалеке оркестр из валторн и кларнетов играл французские вальсы.
Миссис Первиенс продолжала:
– Помню, как лорд Куонток добавил к Куонток-каслу бальную залу как раз перед тем, как ему пришлось бежать от кредиторов.
– Пользуясь твоей логикой, дружище, – обратился мистер Момпессон к своему спутнику, – я принял бы тебя за миллионера.
– Ну вот, Момпессон, – продолжал Гарри, улыбкой парируя замечание приятеля, – ты роешь яму с усердием ирландского землекопа. Задумывались ли вы, мисс Квиллиам, когда-нибудь о том, как тяжело приходится трудиться должнику, принадлежащему к светскому обществу? И все это из чистого альтруизма! Исключительно из жалости к кредиторам, ведь, пойдя ко дну, он увлек бы за собой не одну семью честных заимодавцев. Известно ли вам, мисс Квиллиам, что от сидящего перед вами Момпессона зависит счастье целого еврейского семейства?
– В этом бреде, Гарри, есть доля истины.
– В нем всегда есть истина, – прервал Гарри приятеля. – Подобно сказанному кем-то о Вергилии, я изрекаю свой бред с величественной миной.
– В самом деле, – заключил мистер Момпессон, – если бы истина была известна, мои кредиторы умоляли бы меня взять у них деньги.
– Именно! Это они за тебя зацепились, а не ты за них, как обычно думают. И, знаю, на тебе висит бремя – благополучие всех этих абрамчиков и ребекк. Не удивительно, что ты мне завидуешь: истинным спокойствием ума наслаждается только тот, у кого ничего нет.
– Если это так, то мое семейство скоро достигнет высшего блаженства.
– Фу, мистер Момпессон, – вмешалась миссис Первиенс, – такими вещами не шутят!
– Ничего не бойся, Момпессон, ведь всегда найдутся жадные дурни, готовые ссудить тебе еще. Разве не об этом самом говорил Гораций (или кто там еще из древних римлян): «Кредит долог, жизнь коротка»?
– Провалиться мне, если знаю. В школе в меня вбили начатки латыни, но в университете их безболезненно выдернули. Книжную премудрость и всяческие кропотливые труды я оставляю тебе.
– Мне приходится работать не покладая рук, это верно. – Гарри как будто это слегка раздражало, – но тебе тоже пришлось потрудиться, овладевая своим ремеслом: жизнь досужего джентльмена – не такая уж легкая штука. Вот у моего друга Памплина, бывает, битый час уходит на выбор галстука.
– Очень элегантный молодой человек, – с улыбкой шепнула мне миссис Первиенс.
– Зато ты, счастливчик, от этих усилий избавлен. – Мистер Момпессон насмешливо улыбнулся. – У тебя этих предметов два: один, чтобы носить, и другой в качестве излишества.
– Что делает меня неоспоримым джентльменом, – беспечно отозвался Гарри. – Согласно определению, которое я где-то вычитал, человек является джентльменом, если отсутствуют видимые средства, с помощью которых он зарабатывает себе на жизнь. Как раз мой случай.
– Думаю, Гарри, автор подразумевал наличие средств невидимых. Иначе это определение значило бы, что в Нью-гейте сидит не одна сотня джентльменов и несколько дюжин там ежегодно вздергивают на виселицу.
– По справедливости так и должно бы быть. – Гарри скорчил забавную мину. – Однако большинство «джентльменов», о которых ты говоришь, имеют все же невидимые средства заработка, так что твоя оговорка не по делу. Самое лучшее определение, какое я слышал, следующее: человека не забаллотируют в «Уайте», если он хорошо умеет повязывать шейный платок, не держит руки в карманах и все время молчит.
– Но при таком критерии годным будет признан даже мой братец Том! – воскликнул мистер Момпессон.
– Стыдитесь, мистер Момпессон, – вяло запротестовала миссис Первиенс, пряча от джентльменов улыбку.
Я почувствовала, что пора раскрыть рот, иначе мое молчание будет принято за признак тупости или спеси.
– Джентльменом, разумеется, можно считать того, чье рождение и воспитание дополняются хорошими манерами и образом жизни, вне зависимости от того, есть у него деньги или нет.
– Как хорошо вы это выразили, дорогая, – сказала миссис Первиенс.
– Ваши чувства делают вам честь, – кивнул Гарри. И с улыбкой, неспособной замаскировать злость, продолжил: – И все же человек с манерами хама, известный своим недостойным образом жизни, принят как джентльмен в семье, где ему не доверили бы место распоследнего лакея. Ты знаешь, Момпессон, кого я имею в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Пока мистер Момпессон расплачивался у дверей, этот джентльмен проводил нас в сад. В продолжительных летних сумерках мы прогуливались по аллеям; беседовала я, естественно, в основном с миссис Первиенс, которая показалась мне женщиной со вкусом и модницей. Разговор джентльменов крутился, видимо, вокруг бильярда и скачек, если судить по доносившимся до меня отрывкам вроде: «такой-то и такой-то просадил полтыщи у Фишмангера» или «закусит ли кобылка удила».
Когда перешли к общему разговору, мне показалось, что мистер Момпессон старается говорить со мной любезно и уважительно, как с равной, и впервые я обнаружила в нем качества, какие раньше были незаметны.
Вечер был погожий, и мы час или два прогуливались, любуясь цветными фонариками среди листвы, фонтанами, новой косморамой и мавританской крепостью, и слушали оркестр, который играл на расписной полукруглой эстраде в центре сада. Нас окружали самые модные и элегантные представители высшего общества, и меня волновало, что я, как равная, смешалась с их толпой. В более поздние часы, однако, лучшие семейства стали уступать место совсем иным посетителям: лакеям, которые подражали своим хозяевам, подмастерьям, потихоньку улизнувшим со службы, служанкам с ухажерами. Думаю, мистер Момпессон заметил это, а также мое недовольство, потому что он предложил нам пообедать.
Миссис Первиенс охотно согласилась, но Гарри сказал:
– Я вроде бы не проголодался. Ну да, точно, я не голоден.
– Не беспокойся, Гарри. Я за все плачу. – Мистер Момпессон повел нас к закусочной. – Нет, прошу, Гарри, без протестов.
– У меня такого и в мыслях нет. – Гарри тоже улыбнулся. – Ибо ты делаешь благое дело, неустанно повышая свой кредит.
– Как так? Понижая, ты хотел сказать?
– Напротив. Залезать в долги – это все равно что копать фундамент для дома: чем глубже выкопаешь, тем выше можно возвести постройку. Хочешь узнать, кто глубже залез в долги, смотри, кто роскошнее живет.
– В этом есть доля правды, – заметила миссис Первиенс, когда мы рассаживались за одним из столиков с расписными тентами. Центр стола украшала элегантная ярусная ваза с редкими фруктами и цукатами, невдалеке оркестр из валторн и кларнетов играл французские вальсы.
Миссис Первиенс продолжала:
– Помню, как лорд Куонток добавил к Куонток-каслу бальную залу как раз перед тем, как ему пришлось бежать от кредиторов.
– Пользуясь твоей логикой, дружище, – обратился мистер Момпессон к своему спутнику, – я принял бы тебя за миллионера.
– Ну вот, Момпессон, – продолжал Гарри, улыбкой парируя замечание приятеля, – ты роешь яму с усердием ирландского землекопа. Задумывались ли вы, мисс Квиллиам, когда-нибудь о том, как тяжело приходится трудиться должнику, принадлежащему к светскому обществу? И все это из чистого альтруизма! Исключительно из жалости к кредиторам, ведь, пойдя ко дну, он увлек бы за собой не одну семью честных заимодавцев. Известно ли вам, мисс Квиллиам, что от сидящего перед вами Момпессона зависит счастье целого еврейского семейства?
– В этом бреде, Гарри, есть доля истины.
– В нем всегда есть истина, – прервал Гарри приятеля. – Подобно сказанному кем-то о Вергилии, я изрекаю свой бред с величественной миной.
– В самом деле, – заключил мистер Момпессон, – если бы истина была известна, мои кредиторы умоляли бы меня взять у них деньги.
– Именно! Это они за тебя зацепились, а не ты за них, как обычно думают. И, знаю, на тебе висит бремя – благополучие всех этих абрамчиков и ребекк. Не удивительно, что ты мне завидуешь: истинным спокойствием ума наслаждается только тот, у кого ничего нет.
– Если это так, то мое семейство скоро достигнет высшего блаженства.
– Фу, мистер Момпессон, – вмешалась миссис Первиенс, – такими вещами не шутят!
– Ничего не бойся, Момпессон, ведь всегда найдутся жадные дурни, готовые ссудить тебе еще. Разве не об этом самом говорил Гораций (или кто там еще из древних римлян): «Кредит долог, жизнь коротка»?
– Провалиться мне, если знаю. В школе в меня вбили начатки латыни, но в университете их безболезненно выдернули. Книжную премудрость и всяческие кропотливые труды я оставляю тебе.
– Мне приходится работать не покладая рук, это верно. – Гарри как будто это слегка раздражало, – но тебе тоже пришлось потрудиться, овладевая своим ремеслом: жизнь досужего джентльмена – не такая уж легкая штука. Вот у моего друга Памплина, бывает, битый час уходит на выбор галстука.
– Очень элегантный молодой человек, – с улыбкой шепнула мне миссис Первиенс.
– Зато ты, счастливчик, от этих усилий избавлен. – Мистер Момпессон насмешливо улыбнулся. – У тебя этих предметов два: один, чтобы носить, и другой в качестве излишества.
– Что делает меня неоспоримым джентльменом, – беспечно отозвался Гарри. – Согласно определению, которое я где-то вычитал, человек является джентльменом, если отсутствуют видимые средства, с помощью которых он зарабатывает себе на жизнь. Как раз мой случай.
– Думаю, Гарри, автор подразумевал наличие средств невидимых. Иначе это определение значило бы, что в Нью-гейте сидит не одна сотня джентльменов и несколько дюжин там ежегодно вздергивают на виселицу.
– По справедливости так и должно бы быть. – Гарри скорчил забавную мину. – Однако большинство «джентльменов», о которых ты говоришь, имеют все же невидимые средства заработка, так что твоя оговорка не по делу. Самое лучшее определение, какое я слышал, следующее: человека не забаллотируют в «Уайте», если он хорошо умеет повязывать шейный платок, не держит руки в карманах и все время молчит.
– Но при таком критерии годным будет признан даже мой братец Том! – воскликнул мистер Момпессон.
– Стыдитесь, мистер Момпессон, – вяло запротестовала миссис Первиенс, пряча от джентльменов улыбку.
Я почувствовала, что пора раскрыть рот, иначе мое молчание будет принято за признак тупости или спеси.
– Джентльменом, разумеется, можно считать того, чье рождение и воспитание дополняются хорошими манерами и образом жизни, вне зависимости от того, есть у него деньги или нет.
– Как хорошо вы это выразили, дорогая, – сказала миссис Первиенс.
– Ваши чувства делают вам честь, – кивнул Гарри. И с улыбкой, неспособной замаскировать злость, продолжил: – И все же человек с манерами хама, известный своим недостойным образом жизни, принят как джентльмен в семье, где ему не доверили бы место распоследнего лакея. Ты знаешь, Момпессон, кого я имею в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172