А можно взять и чуть больше: она мне наверняка недоплачивала.
– Мама! Это же кража!
Она посмотрела так, словно я ее ударил.
– Да, – кивнула она. – Ты прав. – И зарыдала: – Что со мною сделалось? Как только мне в голову пришли такие мысли?
– Тс-с, – шепнул я.
Остановив на мне пугливый взгляд, она в полный голос произнесла:
– Знаешь, временами мне в голову приходят просто ужасные вещи. Не решусь тебе рассказать.
– Разбудишь миссис Избистер, – отчаянно шепнул я.
Тут она словно бы опомнилась и успокоилась.
– Быстрей, – поторопил я ее. – Уже поздно.
Через перекладины ставень просачивался свет (приходилось закрывать их на ночь, потому что занавесок у нас не было), с улицы доносились шаги пешеходов. Мы схватили наши узлы и на цыпочках стали спускаться.
Миссис Избистер все еще похрапывала как еж (любимое выражение Сьюки), и мы с легкостью повторили путь по вонючему дому, который я уже совершил несколькими часами ранее. Я открыл кухонное окно, помог матушке вылезть наружу и подал ей узлы.
Мы благополучно выбрались на промозглый утренний воздух и двинулись к дороге на Бетнал-Грин-роуд, но тут, на второй от нас поперечной улице, загромыхала повозка. На тот случай, если это окажется мистер Избистер, я втянул матушку в ближайший дверной проем, и не зря: в повозке сидел он, злобно сутулясь над вожжами. Сюртук его был в грязи, лицо тоже. Одно веко вспухло и глаз едва глядел, на левом виске красовался большой фиолетовый синяк. Пропустив повозку, я облегченно вздохнул, оттого что не нахожусь больше в его власти.
Я поднял глаза на матушку, ожидая вопросов по поводу его вида, но она молчала, и, когда повозка завернула за угол, мы поспешили вперед.
Нам предстояло пересечь с востока на запад чуть ли не всю столицу, а в карманах имелось всего-навсего восемь пенсов. Нести узлы было тяжело, но, по крайней мере, ночь стояла теплая и спешить не приходилось.
Пока мы медленно одолевали милю за милей, по небу за нами разливался розово-оранжевый рассвет, предвещавший ясную погоду. Мы часто делали передышки, купили на завтрак небольшой каравай хлеба и половину сохранили на потом. Оставшихся четырех пенсов, как я высчитал, должно было хватить, чтобы добраться до мисс Квиллиам, хотя мне не хотелось думать о том, что мы явимся к ней жалкими нищими.
– Мне знакомы эти места, – сказала матушка, когда мы к полудню добрались до Темпл-Бара. – Меня возил сюда ребенком мой отец, когда посещал своего адвоката. – Чуть помолчав, она добавила с горечью: – Как странно тащиться по этой улице нищенкой, когда раньше я видела ее через окошко красивой кареты. Тогда я даже не подозревала о существовании этих переулков. – Она повернулась ко мне: – Ах, Джонни, когда ты меня разбудил, мне снился ужасный кошмар. Мой отец протягивал ко мне руки, и я думала, он мне рад, потому что он вроде бы улыбался, но, подойдя поближе, я увидела, что он весь в крови и рот перекошен гримасой ужасной боли.
Она задрожала, и я спросил:
– Ты продрогла, мама? День обещает быть теплым.
– Как бы горевал отец, если бы увидел нас сейчас, – вздохнула она. – Он возлагал такие надежды на своих наследников.
– Какие надежды? Почему?
Матушка замолчала, но я остался при убеждении, что эти надежды были каким-то образом связаны с кодициллом.
Когда мы миновали Нортумберленд-Хаус в западном конце Стрэнда, матушка снова заговорила о своем отце, упомянув о том, что эти места ей известны, так как его дом располагался поблизости. Но как я ни умолял, она не показала мне улицу, где этот дом находился.
– А мой дедушка меня видел? – спросил я.
– Нет, ты еще не родился, когда он… когда он умер.
– А когда он умер?
– За девять или десять месяцев до этого.
– Отчего он умер?
Сжав мою руку, она порывисто произнесла:
– Не спрашивай. Придет день, и ты узнаешь, обещаю.
Чтобы отвлечь ее, я остановил прохожего – респектабельно одетого молодого клерка – и спросил у него дорогу.
Он явно удивился:
– Орчард-стрит? Да, знаю. Это на Чертовой Лужайке. Матушка посмотрела на меня испуганно, но я отвел взгляд.
– Не скажете ли, как туда добраться? – спросил я.
– Ступайте прямо, потом направо, а дальше – по запаху. Дойдете даже с завязанными глазами.
Я поблагодарил молодого человека, и мы с тяжелым сердцем двинулись дальше.
– Почему он так назвал это место, хотела бы я знать, – уныло проговорила матушка.
Я не отозвался, так как чувствовал, что знаю ответ, и вскоре он сделается слишком очевиден. И я был прав, потому что улицы становились все беднее и обшарпанней, а густая предательская вонь – все заметней.
Глава 35
Чертова Лужайка находилась там, где была в то время западная окраина города – за нею простиралась пустынная, болотистая местность, известная как Ладные Домики, а дальше – заброшенные Четыре Поля. К востоку располагался Вестминстерский дворец и старинное аббатство; тамошние помощник игумена и капитул владели Чертовой Лужайкой с времен, к которым относятся самые ранние исторические записи; на заповедных землях аббатства она и была создана.
Орчард-стрит, до которой мы вскоре добрались, была одной из главных магистралей этой несчастной округи, и хотя в свое время на ней были построены очень красивые дома, уже много лет тут селилась беднота. Разбитые окна были затянуты бумагой или заткнуты соломой, парадные двери отсутствовали, сточные желоба и трубы как попало болтались на стенах, из-под свесов крыш торчали пучки травы, с самих крыш тут и там осыпались шиферные плитки. День Уже клонился к вечеру, но улица выглядела хмурой и брюзгливой, словно накануне загулялась и теперь мучалась похмельем.
47-й номер обветшал чуть меньше, чем соседи. Парадная Дверь стояла открытой, и мы, изучившие уже обычаи бедноты, вошли в темный холл и постучались в первую дверь слева.
Вскоре дверь чуть приоткрылась, и из нее высунулся плохо одетый мужчина.
– Что вам угодно?
– Мы ищем молодую леди, мисс Квиллиам, – сказал я. Дверь захлопнулась, мужчина с кем-то разговаривал. Потом он вновь высунулся в щель и бросил:
– Сзади, третий этаж.
Поднявшись по изношенной лестнице, где не хватало ступеней и шатались перила, мы постучали в указанную дверь, и я с радостью услышал знакомый голос:
– Входите, прошу.
Я толкнул дверь, и мы очутились в большой комнате с высоким потолком. На улице сияло солнце, но в два больших окна почти не проникало света: в одном часть стекол заменяли тряпки, другое было прикрыто ставнями. В просторной комнате многое напоминало о ее славном прошлом: стены были заделаны темными деревянными панелями, вокруг окон, дверной рамы и в углах потолка имелись тонкие лепные украшения. Но ее теперешняя обстановка (голые доски пола, скудная мебель), пусть чистая и аккуратная, красноречиво свидетельствовала о бедности обитательницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
– Мама! Это же кража!
Она посмотрела так, словно я ее ударил.
– Да, – кивнула она. – Ты прав. – И зарыдала: – Что со мною сделалось? Как только мне в голову пришли такие мысли?
– Тс-с, – шепнул я.
Остановив на мне пугливый взгляд, она в полный голос произнесла:
– Знаешь, временами мне в голову приходят просто ужасные вещи. Не решусь тебе рассказать.
– Разбудишь миссис Избистер, – отчаянно шепнул я.
Тут она словно бы опомнилась и успокоилась.
– Быстрей, – поторопил я ее. – Уже поздно.
Через перекладины ставень просачивался свет (приходилось закрывать их на ночь, потому что занавесок у нас не было), с улицы доносились шаги пешеходов. Мы схватили наши узлы и на цыпочках стали спускаться.
Миссис Избистер все еще похрапывала как еж (любимое выражение Сьюки), и мы с легкостью повторили путь по вонючему дому, который я уже совершил несколькими часами ранее. Я открыл кухонное окно, помог матушке вылезть наружу и подал ей узлы.
Мы благополучно выбрались на промозглый утренний воздух и двинулись к дороге на Бетнал-Грин-роуд, но тут, на второй от нас поперечной улице, загромыхала повозка. На тот случай, если это окажется мистер Избистер, я втянул матушку в ближайший дверной проем, и не зря: в повозке сидел он, злобно сутулясь над вожжами. Сюртук его был в грязи, лицо тоже. Одно веко вспухло и глаз едва глядел, на левом виске красовался большой фиолетовый синяк. Пропустив повозку, я облегченно вздохнул, оттого что не нахожусь больше в его власти.
Я поднял глаза на матушку, ожидая вопросов по поводу его вида, но она молчала, и, когда повозка завернула за угол, мы поспешили вперед.
Нам предстояло пересечь с востока на запад чуть ли не всю столицу, а в карманах имелось всего-навсего восемь пенсов. Нести узлы было тяжело, но, по крайней мере, ночь стояла теплая и спешить не приходилось.
Пока мы медленно одолевали милю за милей, по небу за нами разливался розово-оранжевый рассвет, предвещавший ясную погоду. Мы часто делали передышки, купили на завтрак небольшой каравай хлеба и половину сохранили на потом. Оставшихся четырех пенсов, как я высчитал, должно было хватить, чтобы добраться до мисс Квиллиам, хотя мне не хотелось думать о том, что мы явимся к ней жалкими нищими.
– Мне знакомы эти места, – сказала матушка, когда мы к полудню добрались до Темпл-Бара. – Меня возил сюда ребенком мой отец, когда посещал своего адвоката. – Чуть помолчав, она добавила с горечью: – Как странно тащиться по этой улице нищенкой, когда раньше я видела ее через окошко красивой кареты. Тогда я даже не подозревала о существовании этих переулков. – Она повернулась ко мне: – Ах, Джонни, когда ты меня разбудил, мне снился ужасный кошмар. Мой отец протягивал ко мне руки, и я думала, он мне рад, потому что он вроде бы улыбался, но, подойдя поближе, я увидела, что он весь в крови и рот перекошен гримасой ужасной боли.
Она задрожала, и я спросил:
– Ты продрогла, мама? День обещает быть теплым.
– Как бы горевал отец, если бы увидел нас сейчас, – вздохнула она. – Он возлагал такие надежды на своих наследников.
– Какие надежды? Почему?
Матушка замолчала, но я остался при убеждении, что эти надежды были каким-то образом связаны с кодициллом.
Когда мы миновали Нортумберленд-Хаус в западном конце Стрэнда, матушка снова заговорила о своем отце, упомянув о том, что эти места ей известны, так как его дом располагался поблизости. Но как я ни умолял, она не показала мне улицу, где этот дом находился.
– А мой дедушка меня видел? – спросил я.
– Нет, ты еще не родился, когда он… когда он умер.
– А когда он умер?
– За девять или десять месяцев до этого.
– Отчего он умер?
Сжав мою руку, она порывисто произнесла:
– Не спрашивай. Придет день, и ты узнаешь, обещаю.
Чтобы отвлечь ее, я остановил прохожего – респектабельно одетого молодого клерка – и спросил у него дорогу.
Он явно удивился:
– Орчард-стрит? Да, знаю. Это на Чертовой Лужайке. Матушка посмотрела на меня испуганно, но я отвел взгляд.
– Не скажете ли, как туда добраться? – спросил я.
– Ступайте прямо, потом направо, а дальше – по запаху. Дойдете даже с завязанными глазами.
Я поблагодарил молодого человека, и мы с тяжелым сердцем двинулись дальше.
– Почему он так назвал это место, хотела бы я знать, – уныло проговорила матушка.
Я не отозвался, так как чувствовал, что знаю ответ, и вскоре он сделается слишком очевиден. И я был прав, потому что улицы становились все беднее и обшарпанней, а густая предательская вонь – все заметней.
Глава 35
Чертова Лужайка находилась там, где была в то время западная окраина города – за нею простиралась пустынная, болотистая местность, известная как Ладные Домики, а дальше – заброшенные Четыре Поля. К востоку располагался Вестминстерский дворец и старинное аббатство; тамошние помощник игумена и капитул владели Чертовой Лужайкой с времен, к которым относятся самые ранние исторические записи; на заповедных землях аббатства она и была создана.
Орчард-стрит, до которой мы вскоре добрались, была одной из главных магистралей этой несчастной округи, и хотя в свое время на ней были построены очень красивые дома, уже много лет тут селилась беднота. Разбитые окна были затянуты бумагой или заткнуты соломой, парадные двери отсутствовали, сточные желоба и трубы как попало болтались на стенах, из-под свесов крыш торчали пучки травы, с самих крыш тут и там осыпались шиферные плитки. День Уже клонился к вечеру, но улица выглядела хмурой и брюзгливой, словно накануне загулялась и теперь мучалась похмельем.
47-й номер обветшал чуть меньше, чем соседи. Парадная Дверь стояла открытой, и мы, изучившие уже обычаи бедноты, вошли в темный холл и постучались в первую дверь слева.
Вскоре дверь чуть приоткрылась, и из нее высунулся плохо одетый мужчина.
– Что вам угодно?
– Мы ищем молодую леди, мисс Квиллиам, – сказал я. Дверь захлопнулась, мужчина с кем-то разговаривал. Потом он вновь высунулся в щель и бросил:
– Сзади, третий этаж.
Поднявшись по изношенной лестнице, где не хватало ступеней и шатались перила, мы постучали в указанную дверь, и я с радостью услышал знакомый голос:
– Входите, прошу.
Я толкнул дверь, и мы очутились в большой комнате с высоким потолком. На улице сияло солнце, но в два больших окна почти не проникало света: в одном часть стекол заменяли тряпки, другое было прикрыто ставнями. В просторной комнате многое напоминало о ее славном прошлом: стены были заделаны темными деревянными панелями, вокруг окон, дверной рамы и в углах потолка имелись тонкие лепные украшения. Но ее теперешняя обстановка (голые доски пола, скудная мебель), пусть чистая и аккуратная, красноречиво свидетельствовала о бедности обитательницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172