Под вспышки молнии и грохот грома она топталась между спавшими на полу людьми, сама себе напевая мелодию менуэта, потешно приседая перед невидимым партнером и пуская в ход все ухищрения кокетства, какие были приняты пятьдесят или шестьдесят лет назад.
– Уймись наконец! Вот чертовка! – рявкнул один из мужчин, выпивавших с распорядителем. Но его приятели принялись хлопать в ладоши, подзадоривая танцорку непристойными выкриками.
Та продолжала кружиться в менуэте, наталкиваясь на спавших у камина людей. Молодой ирландец что-то крикнул и указал на младшую из женщин; она была в интересном – даже крайне интересном – положении. Старая карга только усмехнулась и понеслась вприпрыжку, размахивая кувшином.
Когда она споткнулась о кого-то из ребятишек, ирландец подскочил и ударил ее по лицу. Она набросилась на него, норовя стукнуть кувшином, но ирландец отнял кувшин, а старуху толкнул в угол. Она поднялась, ворча и ругаясь, похожая на бездомную кошку, столкнувшуюся с собакой. Матушка что-то пробормотала и открыла глаза, но не проснулась.
Наконец старая женщина, все еще сыпля ругательствами, улеглась в уголке на груду тряпья и вскоре громко захрапела.
Меня тоже, несмотря на шум бури и решение не спать, сморила усталость, и я, должно быть, заснул.
Глава 50
Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Я поднял голову и огляделся. Было еще очень рано, и через не закрытые ставнями, но очень грязные окна проникало мало света. В камине тлели угольки, там и сям в потемках вырисовывались на полу спавшие вповалку люди – ко мне вернулась память. Ветер и дождь еще не унялись, но непогода была на исходе. Я повернул голову и с радостью заметил, что матушкины глаза глядят на меня спокойно и как будто разумно. Она полусидела у стены, опираясь головой на кучу тряпья.
Взгляд ее был странен. За ночь она переменилась, но к добру или к худу, я сказать не мог. К ней вернулся ум, но глаза словно бы ввалились, скулы обозначились резче, поджатые губы покрывала нехорошая бледность. Она что-то сказала, я не расслышал; я вгляделся и понял, что она слаба и говорить ей трудно.
– Молчи. – Я привстал, чтобы подвинуться к ней поближе. – Береги силы.
Она попыталась поднять руку и притянуть меня за рукав, чтобы я сел, но не смогла. Я сел и взял ее ладонь.
– Я кое-что должна сделать, – с усилием пробормотала она.
– Позднее, – отозвался я. – Отложи до завтра.
Она еле-еле покачала головой и заговорила так тихо, что мне пришлось наклониться к самым ее губам.
– Обещай, что никогда не пойдешь в тот дом.
– Какой дом? – спросил я, но не получил ответа. – Ты говоришь о старом доме твоего отца? Но ты забыла: я не знаю, где он. Где же он?
Она молчала.
– Почему мне туда нельзя?
Она только покачала головой.
– Скажи, – настаивал я.
– Это опасно из-за него.
– Из-за кого? О ком ты говоришь?
С огромным трудом она выговорила всего одно слово:
– Обещай!
– Как я могу обещать сам не знаю что? И почему ты хочешь, чтобы я дал обещание именно сейчас? – Тут у меня внезапно открылись глаза: – Нет, мама! Все будет хорошо.
Ее голова откинулась назад, но через несколько мгновений она вновь попыталась заговорить.
– Моя записная книжка, – прошептала она наконец.
Рукой, жутко сходной с лапой попавшего в капкан животного, она слабо цеплялась за карман. Я вынул оттуда книжечку в кожаном переплете, которую так часто видел. Из книжки выпал кусок карты, который я в свое время дал матушке; там по-прежнему что-то лежало – сложенная пополам бумага или письмо. Меня осаждали противоречивые чувства. Неужели я узнаю наконец тайну, о которой так долго гадал? Я показал матушке книжку, она слегка кивнула и повернула голову к камину.
– Сожги ее, – сказала она.
Грудь мою сдавило, я с трудом дышал.
– Нет! – воскликнул я.
– Пожалуйста, Джонни.
В ужасе на нее вытаращившись, я затряс головой. Что же, мне не суждено узнать тайну моего рождения?
– Тогда дай мне.
Я протянул ей книжку, она слабой рукой стала ее листать, нашла, вероятно, то, что искала, ухватила несколько страниц и попыталась их вырвать. Это потребовало всех ее сил; она в изнеможении откинулась назад.
Дав мне вырванные страницы, она потребовала:
– Сожги хотя бы эти.
Я подошел к очагу и положил листки на самый краешек, рядом с едва теплившимся огнем. Оглянулся – матушка наблюдала. Тогда я сунул листки в глубину, и их охватило пламенем. Последив, как на почерневшей бумаге проступают серебристые следы чернил, я вернулся к матушке и опустился рядом с ней на колени.
– Дорогой мой мальчик, – чуть слышно прошептала она, – Мне не хочется вот так тебя покидать.
– И не нужно, – взвился я. – О чем ты только говоришь? – Немного успокоившись, я добавил: – А теперь постарайся заснуть. Еще почти ночь. Днем я выйду и куплю нам еды. У меня есть еще немного денег.
По правде говоря, у меня оставалось всего пять с половиной пенни. Когда мы их израсходуем, подумал я, придется просить милостыню, хотя оставалась еще одна возможность, казавшаяся мне самой многообещающей.
– Мама, я знаю, ты не согласилась с тем, чтобы обратиться за помощью к сэру Персевалу. Но ты тогда была испугана, запуталась. Теперь-то ты понимаешь, для них самое главное, чтобы мы были живы и благополучны? В его интересах, чтобы мы спаслись от нашего врага и жили в надежном тайном месте. Понимаешь, правда, мама? – повторил я.
Она что-то пробормотала, и я наклонился, чтобы расслышать.
– Нет, – тихо проговорила она.
– Да, – настаивал я. – Я понимаю лучше, чем ты. В этом, по крайней мере, мистер Степлайт не врал; я уверен, сэру Персевалу действительно нужно, чтобы мы были живы и благополучны, особенно теперь, когда кодицилл попал в руки нашему врагу. Послушай, что я скажу. Скоро мы к нему пойдем и попросим помощи. Много денег мы у него не потребуем. Каких-нибудь сто фунтов в год. Для такого богатого джентльмена это безделица…
Уже совсем рассвело, народ в комнате зашевелился. Я заметил, что старуха Лиззи наблюдала за нами из своего угла.
Матушка внезапно привстала и устремила на меня страшно напряженный взгляд.
– Глупости! Зачем ты это говоришь? Мистер Ассиндер сказал мне: сэра Персевала и его жену сейчас не заботит наша судьба. Им не нужно, чтобы мы были живы. – Из глубины ее груди вырвался жуткий кашель. – Ты тоже считаешь меня дурочкой? – с трудом выдохнула она. – Зачем все вокруг лгут мне?
– Мама, я тебя не понимаю. Это я, Джонни. Я тебе не лгал.
– Я знаю, кто ты. – Она смотрела на меня все так же напряженно. – Ты всегда меня презирал, для тебя я дурочка.
– Нет! – выкрикнул я.
Она жестоко закашлялась, почти до рвоты, закрыла рот руками, и я с ужасом заметил на ее ладонях пятна крови.
Я схватил ее за руку, и моя рука почти сомкнулась на ее запястье, такое оно было тонкое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
– Уймись наконец! Вот чертовка! – рявкнул один из мужчин, выпивавших с распорядителем. Но его приятели принялись хлопать в ладоши, подзадоривая танцорку непристойными выкриками.
Та продолжала кружиться в менуэте, наталкиваясь на спавших у камина людей. Молодой ирландец что-то крикнул и указал на младшую из женщин; она была в интересном – даже крайне интересном – положении. Старая карга только усмехнулась и понеслась вприпрыжку, размахивая кувшином.
Когда она споткнулась о кого-то из ребятишек, ирландец подскочил и ударил ее по лицу. Она набросилась на него, норовя стукнуть кувшином, но ирландец отнял кувшин, а старуху толкнул в угол. Она поднялась, ворча и ругаясь, похожая на бездомную кошку, столкнувшуюся с собакой. Матушка что-то пробормотала и открыла глаза, но не проснулась.
Наконец старая женщина, все еще сыпля ругательствами, улеглась в уголке на груду тряпья и вскоре громко захрапела.
Меня тоже, несмотря на шум бури и решение не спать, сморила усталость, и я, должно быть, заснул.
Глава 50
Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Я поднял голову и огляделся. Было еще очень рано, и через не закрытые ставнями, но очень грязные окна проникало мало света. В камине тлели угольки, там и сям в потемках вырисовывались на полу спавшие вповалку люди – ко мне вернулась память. Ветер и дождь еще не унялись, но непогода была на исходе. Я повернул голову и с радостью заметил, что матушкины глаза глядят на меня спокойно и как будто разумно. Она полусидела у стены, опираясь головой на кучу тряпья.
Взгляд ее был странен. За ночь она переменилась, но к добру или к худу, я сказать не мог. К ней вернулся ум, но глаза словно бы ввалились, скулы обозначились резче, поджатые губы покрывала нехорошая бледность. Она что-то сказала, я не расслышал; я вгляделся и понял, что она слаба и говорить ей трудно.
– Молчи. – Я привстал, чтобы подвинуться к ней поближе. – Береги силы.
Она попыталась поднять руку и притянуть меня за рукав, чтобы я сел, но не смогла. Я сел и взял ее ладонь.
– Я кое-что должна сделать, – с усилием пробормотала она.
– Позднее, – отозвался я. – Отложи до завтра.
Она еле-еле покачала головой и заговорила так тихо, что мне пришлось наклониться к самым ее губам.
– Обещай, что никогда не пойдешь в тот дом.
– Какой дом? – спросил я, но не получил ответа. – Ты говоришь о старом доме твоего отца? Но ты забыла: я не знаю, где он. Где же он?
Она молчала.
– Почему мне туда нельзя?
Она только покачала головой.
– Скажи, – настаивал я.
– Это опасно из-за него.
– Из-за кого? О ком ты говоришь?
С огромным трудом она выговорила всего одно слово:
– Обещай!
– Как я могу обещать сам не знаю что? И почему ты хочешь, чтобы я дал обещание именно сейчас? – Тут у меня внезапно открылись глаза: – Нет, мама! Все будет хорошо.
Ее голова откинулась назад, но через несколько мгновений она вновь попыталась заговорить.
– Моя записная книжка, – прошептала она наконец.
Рукой, жутко сходной с лапой попавшего в капкан животного, она слабо цеплялась за карман. Я вынул оттуда книжечку в кожаном переплете, которую так часто видел. Из книжки выпал кусок карты, который я в свое время дал матушке; там по-прежнему что-то лежало – сложенная пополам бумага или письмо. Меня осаждали противоречивые чувства. Неужели я узнаю наконец тайну, о которой так долго гадал? Я показал матушке книжку, она слегка кивнула и повернула голову к камину.
– Сожги ее, – сказала она.
Грудь мою сдавило, я с трудом дышал.
– Нет! – воскликнул я.
– Пожалуйста, Джонни.
В ужасе на нее вытаращившись, я затряс головой. Что же, мне не суждено узнать тайну моего рождения?
– Тогда дай мне.
Я протянул ей книжку, она слабой рукой стала ее листать, нашла, вероятно, то, что искала, ухватила несколько страниц и попыталась их вырвать. Это потребовало всех ее сил; она в изнеможении откинулась назад.
Дав мне вырванные страницы, она потребовала:
– Сожги хотя бы эти.
Я подошел к очагу и положил листки на самый краешек, рядом с едва теплившимся огнем. Оглянулся – матушка наблюдала. Тогда я сунул листки в глубину, и их охватило пламенем. Последив, как на почерневшей бумаге проступают серебристые следы чернил, я вернулся к матушке и опустился рядом с ней на колени.
– Дорогой мой мальчик, – чуть слышно прошептала она, – Мне не хочется вот так тебя покидать.
– И не нужно, – взвился я. – О чем ты только говоришь? – Немного успокоившись, я добавил: – А теперь постарайся заснуть. Еще почти ночь. Днем я выйду и куплю нам еды. У меня есть еще немного денег.
По правде говоря, у меня оставалось всего пять с половиной пенни. Когда мы их израсходуем, подумал я, придется просить милостыню, хотя оставалась еще одна возможность, казавшаяся мне самой многообещающей.
– Мама, я знаю, ты не согласилась с тем, чтобы обратиться за помощью к сэру Персевалу. Но ты тогда была испугана, запуталась. Теперь-то ты понимаешь, для них самое главное, чтобы мы были живы и благополучны? В его интересах, чтобы мы спаслись от нашего врага и жили в надежном тайном месте. Понимаешь, правда, мама? – повторил я.
Она что-то пробормотала, и я наклонился, чтобы расслышать.
– Нет, – тихо проговорила она.
– Да, – настаивал я. – Я понимаю лучше, чем ты. В этом, по крайней мере, мистер Степлайт не врал; я уверен, сэру Персевалу действительно нужно, чтобы мы были живы и благополучны, особенно теперь, когда кодицилл попал в руки нашему врагу. Послушай, что я скажу. Скоро мы к нему пойдем и попросим помощи. Много денег мы у него не потребуем. Каких-нибудь сто фунтов в год. Для такого богатого джентльмена это безделица…
Уже совсем рассвело, народ в комнате зашевелился. Я заметил, что старуха Лиззи наблюдала за нами из своего угла.
Матушка внезапно привстала и устремила на меня страшно напряженный взгляд.
– Глупости! Зачем ты это говоришь? Мистер Ассиндер сказал мне: сэра Персевала и его жену сейчас не заботит наша судьба. Им не нужно, чтобы мы были живы. – Из глубины ее груди вырвался жуткий кашель. – Ты тоже считаешь меня дурочкой? – с трудом выдохнула она. – Зачем все вокруг лгут мне?
– Мама, я тебя не понимаю. Это я, Джонни. Я тебе не лгал.
– Я знаю, кто ты. – Она смотрела на меня все так же напряженно. – Ты всегда меня презирал, для тебя я дурочка.
– Нет! – выкрикнул я.
Она жестоко закашлялась, почти до рвоты, закрыла рот руками, и я с ужасом заметил на ее ладонях пятна крови.
Я схватил ее за руку, и моя рука почти сомкнулась на ее запястье, такое оно было тонкое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172