Я стал разглядывать сундуки и обнаружил на деревянной крышке самого старого из трех, среди надписей красным, поблекший геральдический символ. Присмотревшись, я узнал хорошо знакомую четырехлепестковую Розу.
– А в этом вы искали?
– Нет, молодой человек, конечно же нет, – нетерпеливо отозвался мистер Эдваусон. – Эти бумаги не имеют никакого отношения к документам прихода. – Поправив свой парик, он добавил: – Видите ли, мастер Мелламфи, они из старого Хафем-Холла и касаются только одноименной семьи.
Так вот откуда взялся символ розы.
– Мистера Барбеллиона они не интересовали?
– Во всяком случае, он не упоминал эту фамилию. Вам они тоже неинтересны, мастер Мелламфи, ведь эта семья жила здесь в далеком прошлом. Им принадлежали нынешние владения Момпессонов. Помню, мой дед служил у них кучером. Много лет назад они разорились из-за необдуманной спекуляции и продали все отцу сэра Персевала.
– Мне случайно известна эта фамилия, – сказал я. – И я заметил их гробницу. Если земля была продана всего поколение или два назад, почему после тысяча шестьсот четырнадцатого года их перестали здесь хоронить?
– С того года у них существовала в Холле собственная часовня. Вне прихода, конечно. Записи, должно быть, очень старые, ведь часовня давным-давно была заброшена – говорят, после убийства.
– Убийства? – повторил я, вспомнив рассказ миссис Белфлауэр об отцеубийстве, тайном бегстве и дуэли и задавшись вопросом, не содержится ли в них крупица истины. – Кто был убит?
– Не помню, – отозвался он так быстро, что я не заподозрил его в уклончивости. – По словам здешних жителей, часовня в результате перестала быть освященным местом, но это все пустые речи. Как бы то ни было, приблизительно в это время документы были перемещены на хранение сюда. А часовня ныне лежит в руинах, потому что Момпессоны ею не пользуются.
– Это потому, что они не живут поместье? Он повозил париком по своей лысой голове:
– Не живут, и это тем более жаль, потому что деньги за аренду идут прямиком в Лондон, а их и без того немного. Я уважаю сэра Персевала как лендлорда, хотя многие, как мне известно, со мной не согласны. Ведь Стоук-Момпессон, соседняя с имением деревня, место превосходное, вовсю процветает. Ну да, это закрытая деревня, в том-то вся штука. Рано или поздно Мелторп, наверное, последует ее примеру – я на это надеюсь, поскольку другого выхода нет. Видите ли, из-за высокого налога в пользу бедных в деревне не развиваются ни торговля, ни ремесла.
Речь его лилась сплошным потоком – мне показалось, он боится, как бы разговор не перешел на другую тему.
– Не нравится мне жадность фермеров. Во времена моей юности батраков нанимали на целый год, и жили они вместе со своей семьей. А теперь, после того как в войну вздорожало продовольствие, работников начали нанимать поденно, чтобы не кормить. Понятно, люди не могут содержать семьи – в особенности теперь, когда общинные земли огорожены. В приходах введена система пособий, так что фермерам рабочая сила достается дешево, чуть ли не все работники в приходе теперь переходящие. А это значит, что фермерских работников содержат лавочники – им приходится платить налог в пользу бедных. Из-за этого, а еще потому, что у населения на руках мало денег, многие лавочники разоряются и уезжают. К примеру, мистер Киттермастер распродал все и уехал. Вот почему они с такой готовностью ввязались в судебное преследование вашей матушки. Но, как я уже сказал, положение может и улучшиться: самые бедные из фригольдеров хотят продать свои хижины, хотя возникает опасность, что они сядут на шею приходов и налог в пользу бедных еще вырастет. Но теперь управляющий Момпессонов нашел способ скупать фригольды, не увеличивая при этом нагрузку на приход.
Справедливо и благородно с их стороны, – нехотя признал я.
– Ну, будем надеяться, что это поможет, а то на деревню остается махнуть рукой. Но все равно торговцы не имели права так поступить с вашей матушкой. Да, это была скверная история.
– Значит, это все, что вы можете мне сказать?
Мистер Эдваусон молча смерил меня странным взглядом. Я уже собрался уходить, но он вдруг добавил торопливо:
– Еще кое-что. Мистер Барбеллион хотел взглянуть на книгу крещений.
– За последние пятьдесят-шестьдесят лет?
– Ничего подобного. На недавние. Несколько последних лет.
Лицо его ярко пылало, парик елозил по голове так стремительно, что мне казалось, он вот-вот загорится.
– Чтобы не ходить вокруг да около, мастер Мелламфи, он интересовался вашим крещением. Ну вот, теперь все.
Сначала я удивился, но потом подумал о кодицилле и о важности того, что мы с матушкой являемся наследниками заповедного имущества.
– Мне раньше хотелось рассказать обо всем вашей матушке, – продолжал мистер Эдваусон, – но мистер Барбеллион просил меня молчать. А он по-джентльменски отблагодарил меня за помощь. Да уж, как истинный джентльмен. Но теперь, видя, что произошло с вами и вашей бедной матушкой, я должен был все открыть, мне ведь известно, какую роль он сыграл в деле о долгах.
– Можно мне посмотреть эту запись?
На его лице снова выразилась неловкость, и это меня удивило, поскольку я думал, что ему больше нечего скрывать.
– Конечно, если желаете. Где же эта чертова книга? Напомните мне год.
Я сказал.
– А месяц и день вашего рождения?
– Седьмое февраля.
– Ну что ж, это был первый год, когда мы, соответственно акту сэра Джорджа Роуза, начали вести отдельные церковные книги крещений, браков и смертей. Не сомневаюсь, ваша запись окажется одной из первых.
Он открыл самый новый из сундуков, извлек на свет божий фолиант, переплетенный в пятнистую телячью кожу, подняв тучу пыли, шлепнул ее на стол и открыл. Я взглянул через его плечо: в самом деле, запись, относившаяся ко мне, стояла первой. Она была сделана тремя разными людьми: каллиграфический почерк принадлежал мистеру Эдваусону, другой, аккуратный, неизвестному, сделавшему приписку: «и отец», третий, несколько небрежный – моей матушке. Вся запись выглядела так: «10 февраля: Ясный морозный день. Великолепные новости о взятии Сьюдад-Родриго сэром А. Уэлсли. Крещен Джон, сын Мэри Мелламфи из этого прихода, в приватной обстановке, поскольку ребенок близок к смерти. Мистер Мартин Фортисквинс крестный отец и отец: Питер Клоудир из Лондона».
Пока я изучал запись, мистер Эдваусон нервно заговорил:
– Происходило это так: я написал все до слов «крестный отец» включительно, а потом указал вашей матушке, что нужно записать фамилию отца и его церковный приход. Мистер Фортисквинс добавил слова «и отец», и они переглянулись. Их поведение меня очень смутило. Ваша матушка взяла у него перо и добавила: «Питер Клоудир из Лондона». Но приход она назвать отказалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
– А в этом вы искали?
– Нет, молодой человек, конечно же нет, – нетерпеливо отозвался мистер Эдваусон. – Эти бумаги не имеют никакого отношения к документам прихода. – Поправив свой парик, он добавил: – Видите ли, мастер Мелламфи, они из старого Хафем-Холла и касаются только одноименной семьи.
Так вот откуда взялся символ розы.
– Мистера Барбеллиона они не интересовали?
– Во всяком случае, он не упоминал эту фамилию. Вам они тоже неинтересны, мастер Мелламфи, ведь эта семья жила здесь в далеком прошлом. Им принадлежали нынешние владения Момпессонов. Помню, мой дед служил у них кучером. Много лет назад они разорились из-за необдуманной спекуляции и продали все отцу сэра Персевала.
– Мне случайно известна эта фамилия, – сказал я. – И я заметил их гробницу. Если земля была продана всего поколение или два назад, почему после тысяча шестьсот четырнадцатого года их перестали здесь хоронить?
– С того года у них существовала в Холле собственная часовня. Вне прихода, конечно. Записи, должно быть, очень старые, ведь часовня давным-давно была заброшена – говорят, после убийства.
– Убийства? – повторил я, вспомнив рассказ миссис Белфлауэр об отцеубийстве, тайном бегстве и дуэли и задавшись вопросом, не содержится ли в них крупица истины. – Кто был убит?
– Не помню, – отозвался он так быстро, что я не заподозрил его в уклончивости. – По словам здешних жителей, часовня в результате перестала быть освященным местом, но это все пустые речи. Как бы то ни было, приблизительно в это время документы были перемещены на хранение сюда. А часовня ныне лежит в руинах, потому что Момпессоны ею не пользуются.
– Это потому, что они не живут поместье? Он повозил париком по своей лысой голове:
– Не живут, и это тем более жаль, потому что деньги за аренду идут прямиком в Лондон, а их и без того немного. Я уважаю сэра Персевала как лендлорда, хотя многие, как мне известно, со мной не согласны. Ведь Стоук-Момпессон, соседняя с имением деревня, место превосходное, вовсю процветает. Ну да, это закрытая деревня, в том-то вся штука. Рано или поздно Мелторп, наверное, последует ее примеру – я на это надеюсь, поскольку другого выхода нет. Видите ли, из-за высокого налога в пользу бедных в деревне не развиваются ни торговля, ни ремесла.
Речь его лилась сплошным потоком – мне показалось, он боится, как бы разговор не перешел на другую тему.
– Не нравится мне жадность фермеров. Во времена моей юности батраков нанимали на целый год, и жили они вместе со своей семьей. А теперь, после того как в войну вздорожало продовольствие, работников начали нанимать поденно, чтобы не кормить. Понятно, люди не могут содержать семьи – в особенности теперь, когда общинные земли огорожены. В приходах введена система пособий, так что фермерам рабочая сила достается дешево, чуть ли не все работники в приходе теперь переходящие. А это значит, что фермерских работников содержат лавочники – им приходится платить налог в пользу бедных. Из-за этого, а еще потому, что у населения на руках мало денег, многие лавочники разоряются и уезжают. К примеру, мистер Киттермастер распродал все и уехал. Вот почему они с такой готовностью ввязались в судебное преследование вашей матушки. Но, как я уже сказал, положение может и улучшиться: самые бедные из фригольдеров хотят продать свои хижины, хотя возникает опасность, что они сядут на шею приходов и налог в пользу бедных еще вырастет. Но теперь управляющий Момпессонов нашел способ скупать фригольды, не увеличивая при этом нагрузку на приход.
Справедливо и благородно с их стороны, – нехотя признал я.
– Ну, будем надеяться, что это поможет, а то на деревню остается махнуть рукой. Но все равно торговцы не имели права так поступить с вашей матушкой. Да, это была скверная история.
– Значит, это все, что вы можете мне сказать?
Мистер Эдваусон молча смерил меня странным взглядом. Я уже собрался уходить, но он вдруг добавил торопливо:
– Еще кое-что. Мистер Барбеллион хотел взглянуть на книгу крещений.
– За последние пятьдесят-шестьдесят лет?
– Ничего подобного. На недавние. Несколько последних лет.
Лицо его ярко пылало, парик елозил по голове так стремительно, что мне казалось, он вот-вот загорится.
– Чтобы не ходить вокруг да около, мастер Мелламфи, он интересовался вашим крещением. Ну вот, теперь все.
Сначала я удивился, но потом подумал о кодицилле и о важности того, что мы с матушкой являемся наследниками заповедного имущества.
– Мне раньше хотелось рассказать обо всем вашей матушке, – продолжал мистер Эдваусон, – но мистер Барбеллион просил меня молчать. А он по-джентльменски отблагодарил меня за помощь. Да уж, как истинный джентльмен. Но теперь, видя, что произошло с вами и вашей бедной матушкой, я должен был все открыть, мне ведь известно, какую роль он сыграл в деле о долгах.
– Можно мне посмотреть эту запись?
На его лице снова выразилась неловкость, и это меня удивило, поскольку я думал, что ему больше нечего скрывать.
– Конечно, если желаете. Где же эта чертова книга? Напомните мне год.
Я сказал.
– А месяц и день вашего рождения?
– Седьмое февраля.
– Ну что ж, это был первый год, когда мы, соответственно акту сэра Джорджа Роуза, начали вести отдельные церковные книги крещений, браков и смертей. Не сомневаюсь, ваша запись окажется одной из первых.
Он открыл самый новый из сундуков, извлек на свет божий фолиант, переплетенный в пятнистую телячью кожу, подняв тучу пыли, шлепнул ее на стол и открыл. Я взглянул через его плечо: в самом деле, запись, относившаяся ко мне, стояла первой. Она была сделана тремя разными людьми: каллиграфический почерк принадлежал мистеру Эдваусону, другой, аккуратный, неизвестному, сделавшему приписку: «и отец», третий, несколько небрежный – моей матушке. Вся запись выглядела так: «10 февраля: Ясный морозный день. Великолепные новости о взятии Сьюдад-Родриго сэром А. Уэлсли. Крещен Джон, сын Мэри Мелламфи из этого прихода, в приватной обстановке, поскольку ребенок близок к смерти. Мистер Мартин Фортисквинс крестный отец и отец: Питер Клоудир из Лондона».
Пока я изучал запись, мистер Эдваусон нервно заговорил:
– Происходило это так: я написал все до слов «крестный отец» включительно, а потом указал вашей матушке, что нужно записать фамилию отца и его церковный приход. Мистер Фортисквинс добавил слова «и отец», и они переглянулись. Их поведение меня очень смутило. Ваша матушка взяла у него перо и добавила: «Питер Клоудир из Лондона». Но приход она назвать отказалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172