в горенке, кроме их двоих да бабочки, надоедливо метавшейся около засиженного мухами лампового стекла, никого не было. — Тихонько, говорю. — Он взял парусиновую сумку с нашитым на боку красным крестом, раскрыл ее и, порывшись, достал маленький пузырек, на донышке которого лежали белые кристаллы. Он протянул пузырек к лампе, словно проверяя — «тот ли»? и, убедившись, что пузырек «тот», еле слышно сказал: — С грамма уснешь.
— С грамма? Это чего... сколь крупинок?
Иона взял бумажку и, отсыпав из пузырька, ловко свернул порошок и протянул Никите.
— Действуй.
Никита дрожащими руками боязливо взял порошок и сунул в карман.
— Действуй, говорю. Чуть чего, за анализом придут ко мне же. Скажу, известно, грудная жаба, приступ... Исход ясен... и делу крышка.
Засиделись до третьих петухов, хлопали друг друга по плечу, Иона что-то бормотал и тыкал лиловым носом в густую, давно не чесанную, продымленную табаком бороду братана.
Девять возов хлеба, увезенных в голодный год, а по том злая статья в газете Никите не давали покоя и тяжелым камнем давили сердце. Иногда он кипел, казалось, готов был своими руками, — только попадись, ему, — задушить этого ершистого комсомольца, ставшего ему на пути. Но как это сделать? И когда Иона, отдавая порошок с отравой сказал: «действуй», Никита почувствовал поддержку и ожил: «Надо действовать.... действовать, пока не поздно». Назавтра он опомнился-— «Нет, действовать так нельзя» — и прежнюю обиду снова запрятал на самое донышко души.
Как-то зимой Иона встретил свояка у магазина в сообщил, что на днях па собрание в Огоньково приедет Медуница.
Никиту бросило в жар, он помолчал, подошел к Цин-балу, выправил из-под хомута рыжую гриву, сухо ответил:
— Легко сказать.
— А уговор? — Иона, низенький, узкоплечий, в меховом полушубке, подскочил к Никите: — Увиливаешь, братан?..
Собрание на этот раз проходило у Русановых. Долго» говорили об уплате страховых взносов, о выгоде, которую получают и крестьяне, и государство, и одним словом, говорили все то, что было записано в инструкции; к счастью, за последние годы пожаров не было, посевы не выбивало градом, скот не падал, и огоньковцы. хотя и страховали свое имущество от огня и других стихийных бед, но по простоте душевной думали: «Авось, пронесется беда и на этот раз мимо», — и ждали конца собрания.
Савваха Мусник, зевая, уже который раз утверждал:
— Градобитие у нас, золотки, бывает раз в пятнадцать годов. Последнее было в двадцать втором — теперь эдак жди годков через восемь.
Арсентий Злобин возражал. Он приводил какие-то данные, чудно рассказывал о неизвестных односельчанам электрических зарядах, о происхождении дождя и града, на что Савваха только утвердительно кивал головой.
Никита не вступал в споры, озирался, сидел, как на иголках. В начале собрания он ждал приезда Медуницы, но настороженное нетерпение постепенно проходило, и он примирился с мыслью: «Пусть не приезжает — по-дальше от греха».
Но вот под конец собрания распахнулась дверь, в? в избу ввалился в тулупе занесенный снегом человек-Медуница поздоровался и, прихрамывая, прошел к столу.
— Собрание, вижу, к концу подходит? — спросил он и смущенно окинул взглядом собравшихся, словно извиняясь, что помешал им.
— Да уж пожалуй, Ефим Игнатьич, закруглились,—-за всех ответил Русанов. — Теперь можно и с вами посидеть.
— Ехал мимо, увидел огонек — дай, думаю, загляну К тому же, и новостей куча.
Савваха Мусник даже привскочил.
— Неужели опять что с мировой революцией? Огоньковцы, зная своего доморощенного политика;.
засмеялись, а сидевший рядом Матюша Кульков поддал» Саввахе кулаком в бок: «Помешкай, дескать, малость,, дай хорошего человека послушать». Но Савваха и неподумал молчать.
— Газетки ваши, дорогой селькор, наскрозь читаем — от корки до корки. У меня парнишка нынче из Нардома даже «Лапоть» притащил. Интересная газетка, вся в картинках.
— Это журнал, — пояснил Медуница.
— А газеток, пожалуюсь вам, Ефим Игнатьевич, недостаточно, — сказал Русанов. — Хотелось бы и ту выписать, и другую — не дают. Бумаги, что ли, мало?
Медуница достал тетрадку и, что-то записав, ответил:
— Это я могу устроить. Уж что-что, а насчет газеток помогу.
— А ты, Орефьич, чего молчишь, подписуйся, — усмехнувшись, посоветовал Кульков. — Смотри, денег не берут, а газет обещают. Совсем дешевка.
Никита зыркнул на Кулькова глазами.
— Чего вы ему лапти навязываете? Орефьич век бе-рестенников не видел. Того и гляди ножку сотрет,— засмеялась звонкоголосая кума Марфида.
Никита выругался, пересел на другую скамью и, запустив руку в карман, нащупал порошок.
Медуница хотя и сказал, что заехал просто «на огонек», но приехал он по делу, которое не требовало отлагательства.
В редакцию губернской газеты поступило два письма о том, что фельдшер Иона Башлыков лечит плохо, занимается взяточничеством, выдает дружкам-приятелям фиктивные справки о нетрудоспособности. В одном письме указывалось, что, пока не поздно, надо ускорить расследование, а то Башлыков кое-что пронюхал и принимает меры, чтобы своим «пушистым хвостом» замести следы.
В числе людей, которые могли бы подтвердить факты, были два крестьянина из Огонькова. Один из них — Василий Рассохин — был на собрании.
Решив подготовить почву, Медуница завел разговор о том, какое большое внимание сейчас обращается на школы, на клубы и, конечно, на медицинское обслуживание.
Мужики внимательно слушали, задавали вопросы, но о том, о чем бы хотел услышать здесь, на собрании, Медуница, — о плохой работе Башлыкова, — никто не говорил. Наоборот, Савваха Мусник даже похва--лил Иону: «Порошки фельшерские слишком пользительны», — и Савваха не утерпел, рассказал, как он в прошлом году лечился от лихорадки, и что теперь не только «трясогузка» не берет Савваху, но и никакая прочая хворь не подступается к нему.
Сидевший в углу Никита насторожился. Разговор клонился именно к тому, о чем предостерегал Иона. Распахнув полушубок, Никита сунулся на пол к заборке и, припав на колено, закурил.
Медуница сидел у стола и, жадно слушая говоривших мужиков, что-то урывками заносил в свою маленькую тетрадку.
«Пишет, может, обо мне пишет...» — подумал опять Никита.
Заговорили о ТОЗе. Медуница рассказал о машинах, о кредитах крестьянам, объединившимся в товарищества, о новой жизни...
Никита в немой злобе сжимал кулаки и что-то шептал бабам.
— А ты сам скажи, Орефьич, — засмеялась Анюшка Серебрушка и, встав, уперла руки в бока. — Вот хоть он и старик, а антересуется, как тут спать-то будем?
— Кто интересуется?
Никита было дернул бабу за полу, но та огрызнулась:
— Ты, Никта, свою лапай, а меня не трожь. Ишь, ко-белина... в бороде седина, а о чем думает — спать-то, говорит, под одним одеялом с тобой будем, аль нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— С грамма? Это чего... сколь крупинок?
Иона взял бумажку и, отсыпав из пузырька, ловко свернул порошок и протянул Никите.
— Действуй.
Никита дрожащими руками боязливо взял порошок и сунул в карман.
— Действуй, говорю. Чуть чего, за анализом придут ко мне же. Скажу, известно, грудная жаба, приступ... Исход ясен... и делу крышка.
Засиделись до третьих петухов, хлопали друг друга по плечу, Иона что-то бормотал и тыкал лиловым носом в густую, давно не чесанную, продымленную табаком бороду братана.
Девять возов хлеба, увезенных в голодный год, а по том злая статья в газете Никите не давали покоя и тяжелым камнем давили сердце. Иногда он кипел, казалось, готов был своими руками, — только попадись, ему, — задушить этого ершистого комсомольца, ставшего ему на пути. Но как это сделать? И когда Иона, отдавая порошок с отравой сказал: «действуй», Никита почувствовал поддержку и ожил: «Надо действовать.... действовать, пока не поздно». Назавтра он опомнился-— «Нет, действовать так нельзя» — и прежнюю обиду снова запрятал на самое донышко души.
Как-то зимой Иона встретил свояка у магазина в сообщил, что на днях па собрание в Огоньково приедет Медуница.
Никиту бросило в жар, он помолчал, подошел к Цин-балу, выправил из-под хомута рыжую гриву, сухо ответил:
— Легко сказать.
— А уговор? — Иона, низенький, узкоплечий, в меховом полушубке, подскочил к Никите: — Увиливаешь, братан?..
Собрание на этот раз проходило у Русановых. Долго» говорили об уплате страховых взносов, о выгоде, которую получают и крестьяне, и государство, и одним словом, говорили все то, что было записано в инструкции; к счастью, за последние годы пожаров не было, посевы не выбивало градом, скот не падал, и огоньковцы. хотя и страховали свое имущество от огня и других стихийных бед, но по простоте душевной думали: «Авось, пронесется беда и на этот раз мимо», — и ждали конца собрания.
Савваха Мусник, зевая, уже который раз утверждал:
— Градобитие у нас, золотки, бывает раз в пятнадцать годов. Последнее было в двадцать втором — теперь эдак жди годков через восемь.
Арсентий Злобин возражал. Он приводил какие-то данные, чудно рассказывал о неизвестных односельчанам электрических зарядах, о происхождении дождя и града, на что Савваха только утвердительно кивал головой.
Никита не вступал в споры, озирался, сидел, как на иголках. В начале собрания он ждал приезда Медуницы, но настороженное нетерпение постепенно проходило, и он примирился с мыслью: «Пусть не приезжает — по-дальше от греха».
Но вот под конец собрания распахнулась дверь, в? в избу ввалился в тулупе занесенный снегом человек-Медуница поздоровался и, прихрамывая, прошел к столу.
— Собрание, вижу, к концу подходит? — спросил он и смущенно окинул взглядом собравшихся, словно извиняясь, что помешал им.
— Да уж пожалуй, Ефим Игнатьич, закруглились,—-за всех ответил Русанов. — Теперь можно и с вами посидеть.
— Ехал мимо, увидел огонек — дай, думаю, загляну К тому же, и новостей куча.
Савваха Мусник даже привскочил.
— Неужели опять что с мировой революцией? Огоньковцы, зная своего доморощенного политика;.
засмеялись, а сидевший рядом Матюша Кульков поддал» Саввахе кулаком в бок: «Помешкай, дескать, малость,, дай хорошего человека послушать». Но Савваха и неподумал молчать.
— Газетки ваши, дорогой селькор, наскрозь читаем — от корки до корки. У меня парнишка нынче из Нардома даже «Лапоть» притащил. Интересная газетка, вся в картинках.
— Это журнал, — пояснил Медуница.
— А газеток, пожалуюсь вам, Ефим Игнатьевич, недостаточно, — сказал Русанов. — Хотелось бы и ту выписать, и другую — не дают. Бумаги, что ли, мало?
Медуница достал тетрадку и, что-то записав, ответил:
— Это я могу устроить. Уж что-что, а насчет газеток помогу.
— А ты, Орефьич, чего молчишь, подписуйся, — усмехнувшись, посоветовал Кульков. — Смотри, денег не берут, а газет обещают. Совсем дешевка.
Никита зыркнул на Кулькова глазами.
— Чего вы ему лапти навязываете? Орефьич век бе-рестенников не видел. Того и гляди ножку сотрет,— засмеялась звонкоголосая кума Марфида.
Никита выругался, пересел на другую скамью и, запустив руку в карман, нащупал порошок.
Медуница хотя и сказал, что заехал просто «на огонек», но приехал он по делу, которое не требовало отлагательства.
В редакцию губернской газеты поступило два письма о том, что фельдшер Иона Башлыков лечит плохо, занимается взяточничеством, выдает дружкам-приятелям фиктивные справки о нетрудоспособности. В одном письме указывалось, что, пока не поздно, надо ускорить расследование, а то Башлыков кое-что пронюхал и принимает меры, чтобы своим «пушистым хвостом» замести следы.
В числе людей, которые могли бы подтвердить факты, были два крестьянина из Огонькова. Один из них — Василий Рассохин — был на собрании.
Решив подготовить почву, Медуница завел разговор о том, какое большое внимание сейчас обращается на школы, на клубы и, конечно, на медицинское обслуживание.
Мужики внимательно слушали, задавали вопросы, но о том, о чем бы хотел услышать здесь, на собрании, Медуница, — о плохой работе Башлыкова, — никто не говорил. Наоборот, Савваха Мусник даже похва--лил Иону: «Порошки фельшерские слишком пользительны», — и Савваха не утерпел, рассказал, как он в прошлом году лечился от лихорадки, и что теперь не только «трясогузка» не берет Савваху, но и никакая прочая хворь не подступается к нему.
Сидевший в углу Никита насторожился. Разговор клонился именно к тому, о чем предостерегал Иона. Распахнув полушубок, Никита сунулся на пол к заборке и, припав на колено, закурил.
Медуница сидел у стола и, жадно слушая говоривших мужиков, что-то урывками заносил в свою маленькую тетрадку.
«Пишет, может, обо мне пишет...» — подумал опять Никита.
Заговорили о ТОЗе. Медуница рассказал о машинах, о кредитах крестьянам, объединившимся в товарищества, о новой жизни...
Никита в немой злобе сжимал кулаки и что-то шептал бабам.
— А ты сам скажи, Орефьич, — засмеялась Анюшка Серебрушка и, встав, уперла руки в бока. — Вот хоть он и старик, а антересуется, как тут спать-то будем?
— Кто интересуется?
Никита было дернул бабу за полу, но та огрызнулась:
— Ты, Никта, свою лапай, а меня не трожь. Ишь, ко-белина... в бороде седина, а о чем думает — спать-то, говорит, под одним одеялом с тобой будем, аль нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92