— Запрещаю именем закона компрометировать меня. Я председатель, а ты мой заместитель, и такие бумаги про меня строчишь. Я самолично сегодня же сажусь в сани и еду к самому товарищу Лысакову и к товарищу Шагилину, и доложу все...
— Ну, ежели, золотко, доложишь, — мы можем обождать, — пошел на попятную Мусник, видя, что дело, раздутое им, зашло очень далеко.
— Не об этом речь — «дождем-подождем», — сурово перебил Федор Вешкин. — Опечатать склады, вот как надо. Вторые замки повесить.
— И ревизировать шайку-лейку, — добавила кума Марфида.
Но тут опять заговорил Гоголь-моголь. Однако, хотя он и уговаривал колхозников порвать акт, как «не имеющий под собой законной почвы», колхозники все же в эту ночь повесили на склады двойные замки: один — кладовщика, другой — ревизионной комиссии.
Через несколько дней Гоголь-моголь выехал в рай-земотдел на собрание. Вороной жеребец легко нес по первопутку сани с ковровым задком. Подняв воротник мехового полушубка й накрывшись тулупом, Гоголь-моголь чинно сидел в санях и беспечно поглядывал на широкий круп лошади, на аккуратно пригнанную с начищенным набором шлею, из-под ремней которой выступала белая пена. Он, казалось, был всем доволен, — кроме своего заместителя Кости Рассохина. Если бы не он, кто бы устроил такой ералаш? Поговорили, поговорили и бросили бы. А он давай составлять акт. Хорошо, что шуганул его на лесозаготовки. Пусть с Рудостойкой спорит. Глядишь, и пообкатается малость, сделается гладеньким, как камень-голыш...
Дорога повернула к реке и затерялась в кустарнике. На повороте сани набросило на пень, тряхнуло, — и вот уже показался спуск на реку. Лед, не в пример другим годам, был ровный, слегка припорошенный снегом.
Только в стороне от дороги на самой стрежи, как бы для острастки ребятишек, вероломно чернела вытянутая полынья. От воды, поднимался еле заметный пар. «Вынырнем», — подумал Гоголь-моголь о предстоящем отчете и, тряхнув вожжами, в один миг перемахнул через
Шолгу.
На собрании, как обычно, слушались отчеты председателей колхозов. Отчитывался и Гоголь-моголь. Ему казалось, что он докладывает очень толково, не только перечисляет цифры, но и дает им свой анализ, свою оценку с точки зрения и зоотехнической, и агрономической. Он заверял присутствующих, что коровы у него в колхозе должны доить в новом квартале больше — доярк» делают усиленный массаж вымени; что свиньи откарм-ливаются по новому- рациону; что навоз из дворов вывозится по подвесной дороге и сваливается в огромные кучи,— так проводится, как он выразился, «вызревание» удобрений. Что же касается полеводства, тут Гоголь-моголь развернул большую, как скатерть, бумагу и принялся пояснять свои перспективы. Даже такой, как Залесов, видавший виды и не раз выходивший из воды сухим, удивился находчивости своего «собрата по профессии», — Залесов должность председателя считал профессией.
Под конец своего длинного отчета Гоголь-моголь, изрядно утомив и себя, и других, уверенно заявил:
— Народ в моем колхозе чувствует бодро и готов идти в бой.
После собрания Гоголь-моголь решил заглянуть кое в какие организации и учреждения. Он побывал и в рай-потребсоюзе (разыскал, конечно, Долгоаршинного и снова уговорил его молчать о «бестоварке» — погасим!), и в райкожсырье (по старой памяти, нельзя ли достать хрому на реглан — пусть щеголяет не только один Лы-саков!); когда уже начало темнеть, он направился в райисполком.
Лысакова он встретил на верхней площадке винтообразной лестницы, — «врио» спускался вниз и давал наспех какие-то указания сопровождавшему его человеку.
«Эх, подзапоздал малость!»,—с сожалением подумал Гоголь-моголь и приподнял шапку:
— Добрый вечер, Степан Михайлович!
- Для кого вечер, а для меня все еще день... да-да... рабочий день. Ты, наверное, товарищ Рожков, не только пообедал, но дважды уж поужинал?
— Какое там, Степан Михайлович, без пищи бегаю.
— Ну что же, пойдем попитаемся...
Заведующая столовой — женщина с белыми сахарными зубами и тонкими подрисованными бровями — раскланялась, услужливо провела в комнату с стоявшими на столах в бутылках яркими, из стружки, цветами и кивнула Залесову, сидевшему уже под хмельком: «Закругляйся, мол, неудобно при начальстве». Затем обратилась к Лысакову:
— Конечно, закажете рассольник свеженький со сметаной?
— Видали? — улыбнулся Лысаков. — Не вызови на исполком, в Теплых Горах и теперь бы щи варили...
— Верно, Степан Михайлович... Я даже вашу методу у себя дома применил,—вступил в разговор придвинувшийся Залесов. — Как, то есть? Когда ни приезжаю домой, жена мне — щи да кашу. Ну, что ты сделаешь, пропади она пропадом, эта каша. У меня же профессия председательская, не терпит этой меню. Говорю, ты мне изжарь рагу или голубки.. И вот лопнуло терпенье. И как я поступил, товарищи? А вот как... составил я меню в разрезе недели... понимаете, чередование этих каш. Попробуй она теперь у меня не выполнить!
Все рассмеялись. Заведующая столовой, лукаво посматривавшая то на Лысакова, то на Залесова, снова пропела:
— А под огурчики что прикажете?
— По русскому обычаю...
— Понятно, — не дав докончить Залесову, уже взявшему инициативу в свои руки, улыбнулась та своим сахарным ртом и, не теряя времени, удивительно быстро унесла за перегородку свое грузное тело.
Русский обычай затянулся. Хотя давно уже ушел Лысаков на какое-то заседание, два собрата по профессии все еще сидели и угощали друг друга.
Кажется, все переговорено, — но нет, Залесов неистощим, он пересидит любого, и уже, лукаво щурясь, рассказывает об охоте на лису.
— Хитрая бестия эта лиса. По всему лесу выводила, а увидеть себя не дала. Уморился, ноги, кажись, не дер-
жат. Но все же иду по следу. И вдруг — провалился. А там, в яме-то, медведица, понимаешь, с медвежатами. Что ты поделаешь, — я за сук цап, и повис, как некий физкультурник. А потом она выскочила и давай меня теснить. Я ружьем отбиваюсь, да как схвачу ее за горло, медведицу-то эту, она и глаза закатила...
— Ну, это ты врешь, — возразил Гоголь-моголь. — Нахально врешь...
— Не вру, Егорко, хочешь, свидетелей приведу, -распаляясь все больше, шумел Залесов.
И тут начался снова спор; они и спорили, и мирились, хлопали по плечу, тискали руки, обнимались, и даже целовали друг друга.
Под конец, изрядно нагрузившись, они завели разговор о лошадях.
«Чья быстрее?» — исконный спор любителей быстрой езды. А тут еще у столовой стояли два жеребца — один лучше другого, и нетерпеливо дробили копытами мерзлую, твердую, как камень, землю, словно негодуя на долго засидевшихся хозяев.
А хозяева:
— Твоего Воронка на хвосте унесу.
— На-кось, выкуси, Гаврила! — Спробуем?
— Об заклад бьюсь!
Гоголь-моголь выбросил на стол красную руку с зажатыми в кулак червонцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92