и все, положительно все, что касалось этой милой женщины, для него сейчас имело значение и было
несравнимо дорого. Кажется, к нему вернулась молодость!
Но есть у него надежда? Ведь Елена замужем. Муж погиб, но она не хочет верить этому и, может быть, по-прежнему еще ждет его... Наконец, она молода, много моложе его, Пчелинцева. Так о чем же он думает, на что надеется? И он старался занять свои мысли чем-нибудь другим, брался за. работу, просиживал до поздней ночи за чертежами и расчетами, старался утомить себя, а затем уснуть. Но все-таки мысль о Елене все чаще овладевала им, и он с беспокойством спрашивал себя: чем это может кончиться?
Время шло. Пчелинцев уже год жил здесь, — строительство станции завершалось, и сама жизнь скоро ответит на мучивший его вопрос: в тот день, когда гидростанция даст ток, ему нечего будет здесь делать, он должен будет уехать. Такова судьба строителя: он сделал свое дело, и уже не нужен. Всегда Пчелинцеву бывало тяжело расставаться со своим детищем, которому он отдавал столько сил и времени, всегда работа сближала его с людьми, он привыкал к ним и к месту работы и с сожалением покидал их. На этот раз ему будет еще тяжелее расставаться. Он уже не обманывал себя, он знал, что любит Елену.
Сегодня Пчелинцев, как обычно, весь день провел на строительной площадке. Потом его сменил Фирсов, заступивший в ночную смену, а он отправился домой. Елены, — он знал, — дома нет. Он тщательно побрился, умылся, переоделся" и, посвежевший и помолодевший, вышел прогуляться. Разве не имеет он права хоть раз погулять, не думая о бетоне, о смете и прочем, — быть просто человеком, как все? Встречая людей, он здоровался и смущенно улыбался. Улыбка у него была добрая и делала приятным его сухощавое лицо с прямым длинным носом и тонкими бледными губами. На нем был давно не надеванный, слежавшийся по складкам синий костюм и белая рубашка с мягким воротом, открывавшая загорелую шею. Ветер шевелил белокурые, редеющие волосы на обнаженной голове, светлые глаза устало смотрели сквозь очки.
Сейчас Пчелинцев походил на учителя или на ученого, доктора, только не на инженера, начальника строительства. Там, в котловане, он был другим — строгим,
требовательным, быстрым в движениях. А вне работы, как сейчас, Пчелинцев производил впечатление человека неловкого и рассеянного.
Вечерело. Солнце уже село за Гребешок. С лугов ветер приносил густой медовый запах. Пчелинцев неторопливо шел, наслаждаясь красотой вечера. Вот и луг. Сколько цветов! Некоторое время он стоял, любуясь цветами, потом наклонился и начал рвать их, неумело собирая в букет. И опять на его лице появилась добрая, немного смущенная улыбка.
С букетом в руках Пчелинцев миновал луг и вышел не на большак, а на узкую тропинку, заросшую шиповником и дикой малиной. Этой тропинкой обычно ходила Елена. Хорошо бы встретить ее. При мысли, что он увидит Елену и скажет ей, да, да, выскажет все, что накопилось в его сердце, Пчелинцев невольно оглянулся, словно кто-то мог подслушать его. Ему вдруг стало стыдно. К чему этот букет? Что он — мальчишка, спешащий на первое свидание? И Елена не девочка. Она, возможно, и слушать его не захочет... Но он продолжал держать в руке букет и медленно поднимался по тропинке.
Так он взобрался на гору, присел на обросший мхом валун. Он почувствовал усталость — не оттого, что взбирался, а усталость всех этих дней, всего этого года, заполненного непрерывным трудом. Хотелось ни о чем не думать, а сидеть вот так, смотреть, слушать...
Уже наступили белые ночи. Было светло, как днем но как-то необычно, как бывает перед грозой, когда надвигается тяжелая туча. Свинцово-голубоватый бледный свет струился вокруг. И было так тихо, что можно было уловить под горой плеск воды в обмелевшей Шол-ге. Все, казалось, уснуло: поля и луга, деревни на той стороне реки, даже чайки на озере. Внезапно взлетит одна из них, взмахнет крылом, вскрикнет, будто спросонья, и опять неподвижно замрет, похожая издали на белый камешек на берегу. Тишина стояла всюду и постепенно овладела Пчелинцевым.
Он не заметил, сколько времени сидит здесь. Может быть, час, два, а может быть, больше. Позади него, в сосняке, тяжело захлопали крылья, посыпались шишки. Должно быть, проснулся старый тетерев. Точно в ответ, тревожно закричала чайка, поднялась над рекой, отразившей ее в своей зеркальной глади, и скрылась из виду.
Где же Елена? Кажется, напрасно он понадеялся, что она обязательно пойдет этой дорогой. Пчелинцев не трогался с места, словно что-то держало его. Может быть, держала его белая ночь, тишина, которая словно тоже Ждала чего-то вместе с ним.
Вдруг позади раздался шорох, чьи-то ловкие быстрые руки набросили Пчелинцеву на голову косынку, стянули ее, закрыв глаза и больно придавив к переносью очки. От неожиданности он не успел вымолвить ни слова. От шелковой косынки исходил приятный запах ландыша. «Кто это? Неужели Елена?»
Пчелинцева охватила радость, но тут же он усомнился: разве она позволит себе такую шутку? Нет, это кто-то другой. Он прислушался, и опять ему показалось, что это —она, ее дыхание, ее рука коснулась его лица. — Я сразу узнал... это вы, — шепотом произнес Пчелинцев, готовый вскочить и обнять любимую женщину. Но в это мгновение косынка соскользнула с его головы. Он поднялся и разочарованно воскликнул: — Это вы?
Перед ним стояли Катя Петухова и Аня Фролова, Катя весело рассмеялась:
— Это мы. А вы думали, кто другой? — глаза ее лукаво блеснули: — То-то видим, инженер наш о ком-то мечтает! Ну, счастливенько оставаться!
Девушки, смеясь, побежали вниз по тропинке. Пчелинцев подождал, пока они скрылись, и тоже побрел домой.
Поздно ночью вернулась домой Елена и нашла на тумбочке перед своей кроватью свежий букет цветов, «Кто бы это? Неужто Михаил Алексеевич?» Она прижалась к букету лицом, вздохнула, поставила на прежнее место.
Почему-то вспомнился недавний разговор по телефону с Виктором Ильичем. Переговорив о делах, он пожелал ей спокойной ночи. И произнес эти два коротеньких слова как-то по-особенному, тепло и ласково.
«Спокойной ночи», — повторила Елена, взяла цветы и поставила их на подоконник. И как всегда в такие минуты, встал перед глазами Яков: высокий, вихрастый, с белыми выцветшими бровями...
Она лежала в темноте и думала. О чем? Трудно передать словами то сложное, тонкое, едва уловимое движение: души человека, который сам еще не сознает, что
с ним, и лишь смутно догадывается, что должна наступить перемена в его жизни. Какая? Когда? И точно ли этот скромный букет—вестник перемены? А может, другое что? Кто знает... «И вам спокойной ночи... самой спокойной»...—пожелала она обоим и, повернувшись, обняла подушку, зарылась в нее головой.
Как-то Гаврил Залесов возвращался из Теплых Гор и увидел вдоль дороги недавно поставленные белые столбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
несравнимо дорого. Кажется, к нему вернулась молодость!
Но есть у него надежда? Ведь Елена замужем. Муж погиб, но она не хочет верить этому и, может быть, по-прежнему еще ждет его... Наконец, она молода, много моложе его, Пчелинцева. Так о чем же он думает, на что надеется? И он старался занять свои мысли чем-нибудь другим, брался за. работу, просиживал до поздней ночи за чертежами и расчетами, старался утомить себя, а затем уснуть. Но все-таки мысль о Елене все чаще овладевала им, и он с беспокойством спрашивал себя: чем это может кончиться?
Время шло. Пчелинцев уже год жил здесь, — строительство станции завершалось, и сама жизнь скоро ответит на мучивший его вопрос: в тот день, когда гидростанция даст ток, ему нечего будет здесь делать, он должен будет уехать. Такова судьба строителя: он сделал свое дело, и уже не нужен. Всегда Пчелинцеву бывало тяжело расставаться со своим детищем, которому он отдавал столько сил и времени, всегда работа сближала его с людьми, он привыкал к ним и к месту работы и с сожалением покидал их. На этот раз ему будет еще тяжелее расставаться. Он уже не обманывал себя, он знал, что любит Елену.
Сегодня Пчелинцев, как обычно, весь день провел на строительной площадке. Потом его сменил Фирсов, заступивший в ночную смену, а он отправился домой. Елены, — он знал, — дома нет. Он тщательно побрился, умылся, переоделся" и, посвежевший и помолодевший, вышел прогуляться. Разве не имеет он права хоть раз погулять, не думая о бетоне, о смете и прочем, — быть просто человеком, как все? Встречая людей, он здоровался и смущенно улыбался. Улыбка у него была добрая и делала приятным его сухощавое лицо с прямым длинным носом и тонкими бледными губами. На нем был давно не надеванный, слежавшийся по складкам синий костюм и белая рубашка с мягким воротом, открывавшая загорелую шею. Ветер шевелил белокурые, редеющие волосы на обнаженной голове, светлые глаза устало смотрели сквозь очки.
Сейчас Пчелинцев походил на учителя или на ученого, доктора, только не на инженера, начальника строительства. Там, в котловане, он был другим — строгим,
требовательным, быстрым в движениях. А вне работы, как сейчас, Пчелинцев производил впечатление человека неловкого и рассеянного.
Вечерело. Солнце уже село за Гребешок. С лугов ветер приносил густой медовый запах. Пчелинцев неторопливо шел, наслаждаясь красотой вечера. Вот и луг. Сколько цветов! Некоторое время он стоял, любуясь цветами, потом наклонился и начал рвать их, неумело собирая в букет. И опять на его лице появилась добрая, немного смущенная улыбка.
С букетом в руках Пчелинцев миновал луг и вышел не на большак, а на узкую тропинку, заросшую шиповником и дикой малиной. Этой тропинкой обычно ходила Елена. Хорошо бы встретить ее. При мысли, что он увидит Елену и скажет ей, да, да, выскажет все, что накопилось в его сердце, Пчелинцев невольно оглянулся, словно кто-то мог подслушать его. Ему вдруг стало стыдно. К чему этот букет? Что он — мальчишка, спешащий на первое свидание? И Елена не девочка. Она, возможно, и слушать его не захочет... Но он продолжал держать в руке букет и медленно поднимался по тропинке.
Так он взобрался на гору, присел на обросший мхом валун. Он почувствовал усталость — не оттого, что взбирался, а усталость всех этих дней, всего этого года, заполненного непрерывным трудом. Хотелось ни о чем не думать, а сидеть вот так, смотреть, слушать...
Уже наступили белые ночи. Было светло, как днем но как-то необычно, как бывает перед грозой, когда надвигается тяжелая туча. Свинцово-голубоватый бледный свет струился вокруг. И было так тихо, что можно было уловить под горой плеск воды в обмелевшей Шол-ге. Все, казалось, уснуло: поля и луга, деревни на той стороне реки, даже чайки на озере. Внезапно взлетит одна из них, взмахнет крылом, вскрикнет, будто спросонья, и опять неподвижно замрет, похожая издали на белый камешек на берегу. Тишина стояла всюду и постепенно овладела Пчелинцевым.
Он не заметил, сколько времени сидит здесь. Может быть, час, два, а может быть, больше. Позади него, в сосняке, тяжело захлопали крылья, посыпались шишки. Должно быть, проснулся старый тетерев. Точно в ответ, тревожно закричала чайка, поднялась над рекой, отразившей ее в своей зеркальной глади, и скрылась из виду.
Где же Елена? Кажется, напрасно он понадеялся, что она обязательно пойдет этой дорогой. Пчелинцев не трогался с места, словно что-то держало его. Может быть, держала его белая ночь, тишина, которая словно тоже Ждала чего-то вместе с ним.
Вдруг позади раздался шорох, чьи-то ловкие быстрые руки набросили Пчелинцеву на голову косынку, стянули ее, закрыв глаза и больно придавив к переносью очки. От неожиданности он не успел вымолвить ни слова. От шелковой косынки исходил приятный запах ландыша. «Кто это? Неужели Елена?»
Пчелинцева охватила радость, но тут же он усомнился: разве она позволит себе такую шутку? Нет, это кто-то другой. Он прислушался, и опять ему показалось, что это —она, ее дыхание, ее рука коснулась его лица. — Я сразу узнал... это вы, — шепотом произнес Пчелинцев, готовый вскочить и обнять любимую женщину. Но в это мгновение косынка соскользнула с его головы. Он поднялся и разочарованно воскликнул: — Это вы?
Перед ним стояли Катя Петухова и Аня Фролова, Катя весело рассмеялась:
— Это мы. А вы думали, кто другой? — глаза ее лукаво блеснули: — То-то видим, инженер наш о ком-то мечтает! Ну, счастливенько оставаться!
Девушки, смеясь, побежали вниз по тропинке. Пчелинцев подождал, пока они скрылись, и тоже побрел домой.
Поздно ночью вернулась домой Елена и нашла на тумбочке перед своей кроватью свежий букет цветов, «Кто бы это? Неужто Михаил Алексеевич?» Она прижалась к букету лицом, вздохнула, поставила на прежнее место.
Почему-то вспомнился недавний разговор по телефону с Виктором Ильичем. Переговорив о делах, он пожелал ей спокойной ночи. И произнес эти два коротеньких слова как-то по-особенному, тепло и ласково.
«Спокойной ночи», — повторила Елена, взяла цветы и поставила их на подоконник. И как всегда в такие минуты, встал перед глазами Яков: высокий, вихрастый, с белыми выцветшими бровями...
Она лежала в темноте и думала. О чем? Трудно передать словами то сложное, тонкое, едва уловимое движение: души человека, который сам еще не сознает, что
с ним, и лишь смутно догадывается, что должна наступить перемена в его жизни. Какая? Когда? И точно ли этот скромный букет—вестник перемены? А может, другое что? Кто знает... «И вам спокойной ночи... самой спокойной»...—пожелала она обоим и, повернувшись, обняла подушку, зарылась в нее головой.
Как-то Гаврил Залесов возвращался из Теплых Гор и увидел вдоль дороги недавно поставленные белые столбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92