В ту же ночь похолодало, схватило осенние лужи тонким прозрачным ледком, а утром «отчетного числа» нежданно-негаданно повалил густой снег. К полудню поехали уже на санях. Только один бедняга Долгоаршин-ный, захваченный врасплох непогодой, снова тащился на своей колымаге в Огоньково. Колеса, — четыре больших сплошных снежных круга, каждый по пуду весом,— не вертелись, а тащились по снегу.
«За бестоваркой едет!» — испугался Гоголь-моголь и, быстро натянув свой рыжий телячий картуз, шепнул счетоводу:
— Скажи, что меня нет дома... и не будет, — и выбежал из конторы другим ходом.
Вначале Елена обиделась. «За что же сняли с работы? Ведь я заступилась за племенной скот, который нужен колхозу. Лысаков даже и слушать не хотел. А может быть, этот скот пойдет не на убой, а в племя для освобожденных районов, и тогда я не права». Потом Елена успокоилась: она одинокая женщина, к тому же с грудным ребенком, и ей работать председателем колхоза очень трудно, — мужчине куда легче. Только не надо было выбирать Гоголя-моголя: подвалит он колхоз, под самый корень подрежет. Жаль, что заболел Арсен-тий Кириллович, — его бы надо ставить председателем.
Видя, как- Гоголь-моголь рьяно взялся за свою новую работу, Елена успокоилась: «Может быть, он и неплохо поведет дело, надо помогать ему». Но как ни странно, Елене даже и встречаться с ним не хотелось. Она хорошо знала, и в обещания, которые он давал на колхозном собрании, не верила. Ей казалось, что в них не верили и другие колхозники, но под нажимом Лысакова все же выбрали его — другого подходящего человека не было. И Елена, смирившись, пошла работать дояркой, а все свое свободное время стала отдавать сыну.
Мальчик, которого она назвала в память первого мужа Яшей, рос здоровенький, спокойный, с широким матово-белым лбом и голубыми, как васильки, веселыми глазами. Носик был немного сплюснутый, пуговкой, и ко-
гда мальчик собирался плакать, он смешно морщил его и тер кулачками. Возвращаясь с работы, Елена садилась к качалке и начинала вслух разговаривать с сыном. «А лобик у тебя такой же, как у папки, только у него морщинок побольше. (А сама думала: «Где же наш папка?») И носик пуговкой, как у него. («Что же долго не пишет нам папка?») А глазки, глазки у тебя мамины. Ведь верно же? И волосики — тоже мои». Яша, словно радуясь тому, что волосики у него, действительно, мамины, весело взмахивал ручонками и хватался за свое розовое личико. Но мать тут же отнимала ручонки, полные, словно перехваченные в запястье ниточками, и продолжала разговаривать: «Нельзя ноготками царапаться, нельзя, мой птенчик. И папка твой не велит. Почему же нет от него весточки?» Елена поправила подушечку, мягкую, с вышитыми уголками, накрыла сына легким байковым одеяльцем и тихонько, вполголоса, запела давнишние, уже позабытые и теперь неожиданно приходившие на память, песенки:
Баю-баю баиньки, Не ходите, гуленьки, Не будите Яшеньку...
Притихший мальчик слушал эти импровизированные песенки-байки и все чаще и чаще закрывал глазки. А спокойный голос пел:
Станет Яша засыпать, Скорее подрастать...
Песенка сама собою слагалась и свободно лилась, словно весенняя реченька, и это будило в Елене воспоминания то далекие, то близкие, то веселые, то грустные, — теперь они были больше грустные. Вспомнила и о первом муже, его коротеньких письмах с фронта, о том, как она получила извещение о его гибели — сколько пришлось пережить!'
А теперь и от Виктора весточек нет.
«Яшенька, милый мой сыночек, не случилось ли что с нашим папкой?»
Елена наклонилась над сыном и, отогнав надоедливо жужжавшую муху, закрыла кроватку марлевым положком, и снова решила вечером написать письмо в Ми-
хайловку, откуда еще не так давно приходили белые треугольнички.
Уложив сына, Елена оделась и пошла на работу.
Подмыв вымя коровы и насухо вытерев его полотенцем, Елена подставила скамеечку и, присев, потянула за тугие соски. Брызнуло теплое парное молоко, и тонкие струйки запели о края эмалированного ведра. С непривычки болели руки, особенно пальцы, но Елена уже начинала привыкать, и ей нравилось, что она работает вместе с подругами.
На скотный двор часто заглядывал Костя Рассохин. Он, как и раньше, проверял, как работают доярки, давал какие-нибудь новые распоряжения, но как вскоре поняла Елена, он забегал больше по другой причине — хотелось чаще видеть Катю и лишний раз поговорить с ней. И Елена завидовала, какие они счастливые!
Вот и теперь за дверями послышался веселый Костив голос — это он пришел звать Катю в кино. Но Кати здесь не было, и Костя, делая строгий вид, принялся осматривать коров — все ли почищены. Елена не видит Костю, а чувствует, что он идет сзади и приближается к ней. Вот Костя подошел к Елене, поздоровался и, выждав минутку, сказал:
— Ну, вот и дождалась, Елена, — и он полез в свой щегольский офицерский планшет.
Елена остановилась доить и безвольно опустила руки. Она поняла, что Костя принес письмо, — конечно, эти было письмо «от него» или «о нем» — одно из двух, — и вдруг испугалась, что Костя скажет то, чего она боялась все эти дни. Может, потому она и смотрела на него не как всегда, а с затаенной тревогой: «Неужели опять беда?» Но Костя как на зло медлил, расстегнул планшет, долго рылся в бумагах и, наконец, нашел то, что-она так ждала и так боялась.
— От кого, Костенька? — почти шепотом спросила она. Но Костя был не тот почтальон, чтобы прямо сказать, он решил поиграть на сердечных струнах своей новой доярки и помахал 'письмом перед самыми глазами Елены.
«Это его рука»...— обрадовалась Елена и, придерживая ведро с молоком, выхватила письмо из рук озорного парня, бережно развернула треугольник — и вдруг выпустила из коленей ведро, белые ручейки потекли по тем-
ным половицам. В другой бы раз Костя прикрикнул на доярку, но сейчас он схватил ведро, виновато потоптался на месте и, дотронувшись до плеча Елены, участливо спросил:
— Что случилось-то?
Елена молча протянула ему письмо. Костя быстро прочитал и покачал головой: «Эх, война, война — никого не щадит», и в раздумье добавил:
— Значит, в Ярославле, в госпитале.
— Костенька, съездить бы мне? — Елена подняла на него глаза и сама же ответила себе, — сына-то как оставлю?...
На другой день Елена собрала посылку в госпиталь и, перевязав ящик дорожными ремнями, взвалила его на плечи и понесла в Теплые Горы. За деревней кто-то неожиданно окликнул: «Поберегись!» Елена посторонилась. На взмыленном вороном жеребце проехал Гоголь-моголь... проехал и не предложил ее подвезти. Елена опустила на землю ящик, присела и закрыла глаза руками.
Снег так и не растаял, и огоньковцы оставили картофель в земле. Долгоаршинный не раз приезжал к Го-голю-моголю и упрашивал его «погасить бестоварку».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92