— Ты мне другое принеси. Видишь, за леском озимь зеленеется. Выкопай кусочек и — в ящичек. Вот на окошечко и приладим.
К вечеру у Андрея Петровича поднялась температура. Он начал бредить. Несколько раз заходил врач, щупал пульс, делал уколы.
На другой день пришла навестить Елена. Тягостное предчувствие вдруг охватило ее, и она тревожно спросила сестру:
— Легче ли стало?
— Заходите, заходите, — уклонилась от ответа сестра. — Доктор у него.
Когда вошла Елена, врач кивнул ей головой, отошел к окну и, сняв очки, стал протирать их кончиком халата, словно говоря этим: «Все возможное мы уже сделали». Елена взглянула на неподвижное, восковое лицо свекра и поняла — надежды нет.
Андрей Петрович медленно, с трудом открыл глаза. Взгляд его поразил Елену необычным выражением. В нем уже не было всегдашней хозяйственной озабочен, ности. Казалось, что старик, покончив с многочисленными делами, думал о чем-то другом, известном только ему одному.
— Ну, как дела? — шепотом произнес он.
— Все хорошо, папа, — ответила Елена и, присев на табурет, взяла за руку — рука свекра была длинная и тонкая, только кисть с растопыренными пальцами казалась необычно большой и узловатой. — Ты как?
— Ничего... Сплю только плохо... — и, помолчав, добавил: — матери скажи, пришла бы. Али и она слегла? Алешка-то где?
Он попросил пить, глотнул и отвел рукой стакан.
Похоронили Андрея Петровича, как пожелал он, возле самой ограды, под старой сосной. Отсюда, как на ладони, Шолга, огоньковские поля, луга, строящаяся гидростанция. Во время похорон пошел легкий снежок, потом он зачастил, и вскоре все кругом побелело. Только на свежем холмике, зеленея, лежал венок из пихтовых веток.
Последними покинули кладбище убитая горем Кузь-мовна, заплаканная Елена и высокий ссутулившийся Пчелинцев.
«Кого выбирать председателем?»
Такой вопрос задавали себе огоньковшы. Русанов руководил колхозом бессменно с самого его возникновения, пользовался общим уважением и доверием, — трудно было представить себе кого-то другого на месте Андрея Петровича.
Лишь один человек оживился и частенько осведомлялся, когда состоится колхозное собрание. Это был Гоголь-моголь. Такое звучное прозванье Егорко Рожков получил еще в первые годы, когда ступил на свою, как он называл, «заготовительскую стезю». Бывало, проголодается, забежит к какой-нибудь старушке и начальственно распорядится:
— Бабушка, тащи три яйца, сахарного песку и стакан.
— На што тебе, милый?
— Увидишь.
Егорко отделял желток в стакан, клал туда несколько ложек сахарного песку и мешал до тех пор, пока желток не сбивался. Когда желтая масса, пенясь, наполняла стакан до краев, Егорко восторженно пояснял:
— Вот и гоголь-моголь!
— А белок-то не любишь, что ли?
— Ни к чему!
И как только Егорко появлялся в деревне, бабы уже знали, чем угощать его, и одна другой передавали: «Гоголь-моголь идет».
Гоголь-моголь считал себя многосторонним специалистом и, переходя на новую работу, самоуверенно говаривал: «Не бойтесь, у Егора Рожкова бывали рога в торгу».
Впрочем, бывая под хмельком, он иногда жаловался на свою судьбу: с его способностями ему бы далеко шагать, да семья привязала к Огонькову.
После похорон Русанова Гоголь-моголь направился в сельсовет к Арсентию Злобину. Расстегнув меховую куртку и поглаживая рыжий телячий картуз, он начал издалека:
— Принесли, к слову сказать, яйцо. Распознай и «тумак», и «пятно». А «пятно» это что? Это злющий вреди тель. А когда яйцо примешь, надо еще его рассортировать, упаковать, отправить. Отгрузишь и сидишь, ждешь какой-нибудь неприятности...
Гоголь-моголь закурил надушенный одеколоном табак, вытер лицо платком и тихо, вкрадчиво продолжал:
— Огоньково-то наше без хозяина. Дисциплина пошатнулась, прямо не верится. — Он покачал головой, вздохнул. — Рука требуется, Арсентий Кириллович Твердую руку надо, чтоб колхоз не покачнулся под гору. Помозговать бы...
— А чего мозговать? — удивился Арсентий Зло-бин. — Завтра собрание — колхозники сами решат. Тут. братец мой, полнейшая демократия.
— Знаю, что демократия. А подсказать? Ведь может Советская власть подсказать этой демократии? А не подскажешь вовремя, провалишь и линию.
В тот же день Гоголь-моголь, прихватив бутылку водки, отправился в Огоньково. По дороге встретил пастуха Трофима. Он сидел у речки и жевал хлеб, запивая водой из берестяного черпака. Хотя он и имел избушку в Заборье, но никогда не занимался хозяйством. Зимой охотился с шомполкой и петлями на зверя, а ле-
том нанимался в пастухи. Увидев Гоголя-моголя, ста рик просиял:
— Да куда ты торопишься-то, Павлиныч? Ну-кось, отдохни. Спеши, не спеши — там будешь.
— Там то там, да видишь ли, обстановочка какая — без руководства колхоз. Хочется помочь...
Пастух взглянул на оттопыренный карман Гоголя-моголя и заискивающе поддержал:
— Тебе бы вот в руководстве ходить, Егор Павлиныч!
У того заблестели глаза.
— А думаешь, выберут?
— Кого же тогда и выбирать? Человек ты на виду: который год блестишь, как бляха на ремне. Я первый крикну.
Гоголь-моголь потер руки, оглянулся.
— Холодновато стало, — сказал он и вытянул из кармана бутылку. Трофим радостно осклабился:
— Не сумневайся... Я уж агитировал Максимовну. Еще кой-кого сагитируем.
Угостив пастуха, Гоголь-моголь заторопился домой. Проходя мимо кузницы, он решил заглянуть туда и потолковать с кузнецом.
— А ты все такой же, и не старишься, Матвей, —«' присаживаясь на порог, начал гость. — Оно, конечно, работа работе рознь...
Матвей не ответил и ловко принялся бить молотом по накаленному докрасна куску железа.
— Садись-ко, пропустим по маленькой. За успехи, за дела. Говорят, наши крепко дерутся.
Гоголь-моголь достал недопитую бутылку и завернутый в газету огурец.
Матвей Кульков пил редко, раз-два в год, но, как говорят, редко, да метко; либо веселье заведет, либо скандал. Выпив, он говорил про себя: «Я лесной человек и живу по-медвежьи». И впрямь, его фигура, лицо, заросшее черной пышной бородой, с горящими, как угли, глазами, говорили: какая силища в этом молчаливом человеке! Стоит ему поднести еще стаканчик, — и пойдет ломать, как медведь. Тут уж его не остановишь. Такой он, Матвей-кузнец, — «лесной человек».
Выпили, разговорились. Сначала, как и следует, войне, о тяжелых боях, затем о колхозных делах.
— Свалила нашего Петровича болезнь,—с деланным сожалением говорил Гоголь-моголь. — Был человек, и нет. Чудно устроено на свете. Как говорится: руководители приходят и уходят, а люди остаются. Ты не слыхал, кого метят?
— Нет.
— Правильно: найти человека в колхозе трудно. Прямо сказать, человека тут надо с опытом, — говорил Рожков, то и дело заглядывая в глаза собеседника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92