— Эй, вы, — крикнул кто-то по-русски из немецких пленных, — давай с нами. В кошеле сидим...
Только теперь два немецких солдата, сопровождавшие Якова и Риту, поняли, что они сами окружены советскими войсками.
— Отвоевались, пусть господин фюрер воюет, — сказал по-немецки пожилой солдат и передал винтовку Якову, — держи, руссишь, — и под общее оживление присоединился к колонне пленных.
Высокий остолбенел и несколько минут колебался, не зная, как ему поступить. Потом, крепко по-русски выругался, хватил свою винтовку о камень и, кинув обломки: в канаву, последовал примеру товарища.
Больных и раненых партизан, в том числе и Риту отправили в госпиталь, а всех остальных вывезли на отдых в местечко Еловое. Яков сразу же написал домой письмо и стал с нетерпением ждать ответа. Он уже представлял, как получит письмо Елена, как все обрадуются, какой поднимется переполох, сбегутся соседи... и в то же время где-то в душе закрадывалось сомнение: «Как отнесутся соседи к тому, что я был в плену, поймут ли меня,или это ляжет черным пятном на честь русановской семьи». И сам себе отвечал: «Я смыл это позорное пятно, заплатил за это своей кровью, и сейчас готов идти в бой, как равный со всеми бойцами...»
По ночам Якову не спалось. Он закрывал глаза к снова видел Елену, мать, отчима. Большой дом, крылечко с точеными перильцами, тропочка,к погребу, скрипучие ворота в огород к черемухам, — все так дорого, все-незабываемо. Иногда Якову кажется, что он уже дома,. в этой родной, знакомой с детства обстановке, и того, что он пережил за эти последние страшные годы, совсем не было, это только кошмарный сон. Но нет, это не был сон....Яков каждый раз в полночь аккуратно прослуши-
вал последние известия: сводни Оовинформбюро напоминали, что война не кончилась, она только вступила в новую фазу, — советские войска приближались к логову врага.
Однажды Яков попросил разрешения съездить к Рите. Ему разрешили, и он на попутной машине легко добрался до госпиталя. Операция у Риты прошла удачно, и Рита могла уже сама подниматься с кровати. Обрадовавшись приезду Якова, она усадила его рядом с собой, трогала его руку, заглядывала в глаза, улыбалась... А когда Яков заговорил о своем доме, о том, что он написал письмо домашним и теперь с нетерпением ждет ответа от жены, она склонила голову, вздохнула.
— Счастливые...
Потом достала из тумбочки письмо и протянула Якову, — письмо было от Заовражного. Не дав дочитать, Рита, взяла его обратно и, разорвав, бросила.
— Твои храню, а его рву.
— Почему?
— Так надо.
Прощаясь, Рита просила Якова не забывать ее, присылать хотя бы коротенькие письма, а в следующее воскресенье — снова навестить.
Но выполнить просьбу ему не удалось. Дня через два Якова вызвали в штаб. Высокий, молодой, уже начавший полнеть капитан вежливо пригласил его к столу, угостил папиросами и попросил Якова рассказать, как он попал в плен. Якову неприятно было вспоминать об этом, но он рассказал все, как случилось.
Капитан молча слушал его, изредка кивая головой в знак согласия или одобрения, и Якову казалось, что ему хотелось всего лишь узнать о тех нечеловеческих тяготах и лишениях, которые пришлось перенести пленным. Когда Яков закончил рассказ, капитан одобрительно кивнул головой, стряхнул пепел с кончика папиросы и, слетка откинувшись на спинку стула, спросил:
— Так, значит, вы все рассказали мне? Ничего не скрыли?
— Да, все.
— А скажите, пожалуйста, вы на усадьбе Граве не встречались с одним партизаном?
Яков насторожился: это уже было похоже на допрос. Якову сделалось как-то не по себе, и он пожалел, что так
доверчиво отнесся ко всему этому. И, словно заметив эту неловкость, капитан повторил свой вопрос и что-то записал на листе бумаги.
— С партизаном в кавычках...
— А нельзя ли снять эти кавычки?
— Это не партизан, а предатель был.
— И вы его убили?
— Да. Я и теперь бы с ним поступил точно так же,— ответил Яков, все еще недоумевая, откуда мог знать капитан о схваченном ими в лесу провокаторе, которого капитан старался сейчас выдавать за настоящего партизана?
Через день беседа повторилась. Теперь уже посерьезневший капитан был более строг и не только слушал Якова, но и записывал все подробности разговора о встрече с этим «партизаном». Яков пробовал было возмущаться, но напрасно — чувствовалось, что в руках у капитана находились какие-то нити, и он старательно пытался распутывать этот клубок. Яков снова возмущался, требовал назвать факты, свидетелей, на что капитан спокойно отвечал: в свое время все будет представлено. И словно чувствуя, что у него улик недостаточно, он спрашивал Якова, а какие у него есть свидетели, кто бы мог подтвердить, что это был действительно не партизан, а провокатор — немецкий лазутчик. Яков припоминал пленных, но где они сейчас: Володя Капусто погиб, других он уже давно потерял из виду, он позабыл даже их фамилии; мог бы подтвердить Данила, но вряд ли он остался в живых. Свидетелей у Якова не было. «А были ли свидетели у капитана?» — спрашивал себя Яков, и уверял, что их тоже не было. И чтобы покончить с этим, как ему казалось, вымышленным.обвинением, он все чаще и чаще требовал очной ставки.
И вот однажды капитан встал, прошелся по кабинету, приоткрыл дверь. Через минуту в дверях показался Заов-ражный.
— Да, я подтверждаю все, что показал ранее, — глухо проговорил Заовражный, пряча глаза в пол. — Этот человек, которого вы допрашиваете, мне сам признался, что он убивал партизан.
— Сволочь! — не сдержавшись, крикнул Яков и, схватив со стола чернильницу, запустил в Заовражного, в того Юрия Заовражного, с которым он еще недавно
дружил, делил скудную похлебку, сваренную Ритой из куска конской шкуры, и мечтал о дне, когда они с боями выйдут на большую землю и поздравят друг друга с победой.
В работе Виктор Ильич забывал о своих семейных неудобствах, — он все еще жил с Еленой врозь, — но тем не менее они все чаще напоминали о себе и беспокоили его.
Он не раз советовал жене переехать в Теплые Горы, но она, работая председателем колхоза, сделать этого не могла. В свою очередь, она приглашала его переселиться к ним, в Огоньково, — Ермаков тоже не соглашался: трудно руководить районом. Так и приходилось жить на два дома.
Виктор Ильич каждый день утром звонил Елене, говорил «с добрым утром», оправлялся о ее здоровье, о» Яше, давал свои наказы. А вечером, когда кончался рабочий день, Елена сама звонила Виктору Ильичу, расспрашивала его о делах, о том, не слишком ли натрудил он за день ногу, потом подносила к телефону Яшу — и Ермаков слышал в трубке какие-то необычные звуки, словно кто-то рядом ворковал, потом раздавался отрывистый и звонкий крик, иногда среди этих непонятных звуков слышалось четкое па-па-па.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92