Хотелось пить, но Яков, не останавливаясь, торопился вперед. Проехав километров десять, он свернул к сосняку и, бросив лошадь,, скрылся в лесу.
Через день Яков встретил пастуха.
— Слушай, отец, где тут партизаны?
Сухонький, с редкой сивой бородкой, подслеповатый старичок пристально посмотрел на незнакомца и злорадно усмехнулся:
— Какие тут, господин полицай, партизанты.
— Я, отец, не полицай.
— А я и не спрашиваю, кто ты. Мое дело коров пасти, а не партизантов ваших ловить.
Старик взял топор и, не обращая внимания на «полицая», принялся обтесывать березовую плашку.
Дорогу к партизанам найти было не так-то легко. Яков свернул в одну сторону и, обогнув болотце, вернулся к шалашу; повернул в другую сторону — и снова. дорожка привела на прежнее место.
— Слышь, парень, полно глаза мозолить. Ступай своей дорогой.
— Где она, дорога-то? — спросил ослабевший Яков-и упал на колени..— Ради бога, скажи, где дорога? Сил нет больше!
Старик не спеша набил старенькую, с обгорелыми краями, трубку и протянул Якову табак. Руки Якова дрожали, газетная бумага рвалась и табачные крошки сыпались обратно в кисет. Свернув самокрутку, он затянулся; закружилась голова, и он чуть-чуть не упал.
— Ослаб, что ли? — спросил старик и покосился: — А еще полицай.
— Какой я, к черту, полицай.
— Какой... а шкура-то чья?
— Вот она,—Яков стянул с шеи окровавленную тряпку и указал на шею: — Навылет прошита...
— Вижу, вояка тоже... Ты лучше скажи, кто ты такой?
Когда Яков рассказал о себе, о том, как его вели на расстрел и при побеге ранили, и как потом он оглушил полицая и переоделся в его одежду, старик заметно подобрел, достал из корзинки хлеб, картошку.
— Ты думаешь, я не вижу, что шкура-то на тебе не своя. А все же для порядку знать надо. Теперь у кото душонка слаба — быстро перекрашиваются. Ешь, «полицай», — утро вечера мудренее.
Ночью старик проводил Якова через тряскую болотину и на полянке указал тропинку, уходящую в лес.
— Ступай прямиком, не сворачивай. Верст пятнадцать оттопаешь, там другие дорогу укажут.
На рассвете сквозь редкий березнячок показался голубой кусочек. Присмотрелся — палатка. Из-под палатки торчат две пары сапог. «Неужели наскочил на немцев?»
Рядом — потухший костер, ведерко и прислоненная к дереву винтовка. Затаив дыхание, Яков подкрался к дереву и, схватив винтовку, что есть мочи крикнул: — Руки вверх!
И вдруг перед ним выросли две молодые женщины — одна, та, что была пониже ростом, черноглазая, в серой мужской гимнастерке, замахнулась гранатой.
— Ты кто?
— А ты кто?
— Вот кину — и узнаешь, кто. Брось винтовку, ни к чему — холостая.
Женщина в гимнастерке, шагнув к Якову, вдруг замерла: ей показалось в этом худом голубоглазом человеке что-то" знакомое, будто она где-то видела его, но где—
не могла сразу вспомнить. Яков опустил к ногам винтовку и тоже удивленно посмотрел на женщину.
— Никак свои?
— Какие свои?
— Ну, свои, партизаны, значит, — ответил Яков, и вдруг белые ровные зубы женщины напомнили Риту. И глаза — черные, как две спелые смородинки, омытые дождем — тоже были Ритины. Только волосы низко подстриженные, были не как у Риты — в них уже, словно изморозь, пробивалась седина.
— Как звать?
— Яков.
— Яко-о-в... — прошептала черноглазая женщина и вдруг, все поняв, бросилась к нему, ухватилась за плечи, заглянула в лицо, словно хотела сличить, тот ли Яков, каким она видела его в последний раз у железнодорожной кассы.
Да, это была Рита! И Рита, и, к удивлению Якова, Марга — Маргарита, и товарищ Кряж — пулеметчица партизанского отряда «Ураган». Сколько неожиданных новостей узнал Яков в это солнечное утро!
Угощая завтраком, Рита рассказала Якову, что она, как только получила извещение о гибели мужа, ни дня не могла оставаться дома, и вместе с подругами ушла в партизаны.
— Я не раз вспоминала тебя, — призналась Рита. — Очень хорошо, что встретились. Теперь шагай к нашему Бате. Пароль — «Ураган». А мы с Клавкой идем на задание.
— А может, и мне с вами?
— Силенок у тебя не хватит, подкормить надо, — Рита взяла Якова за руку, заглянула в худое, изможденное лицо и припала к его колючему подбородку.
На сотни километров растянулось букское болото, и напрасно гитлеровское командование собиралось оцепить его и переловить всех партизан — сделать это было невозможно. Да и силы немцев были уже не те, как в начале войны, с каждым днем они заметно таяли. Это хорошо понимали партизаны и наносили врагу то здесь, то там
новые ощутимые удары. Повсюду горела земля под ногами немецких оккупантов, и залить этот пожар уже было нельзя..
В глубине леса, на сухом возвышенном месте, выстроились десятки шалашей. Крыши сделаны из еловой я березовой коры, на земле настланы ветки, солома, и все это сверху покрыто дерюжками, одеялами. Здесь и жили партизаны. Несколько в стороне, в лесной чаще, размещалась хозяйственная часть: тут хранили продукты, приготовляли пищу.
Командир партизанской бригады Григорий Славчук находился здесь же. Это был высокий, плечистый, лет сорока пяти человек с крупными чертами лица. В недавнем прошлом он был здешним секретарем райкома партии, и его все называли запросто Батей. Встретил он Якова сухо.
— Удрал, говоришь?.
— Так точно, удрал.
— А от нас не удерешь?
— Нет, товарищ командир.
— Смотри, кто не оправдает доверия народа, тот не достоин ходить по земле. Понял?
— Повял.
— А теперь накормить, дать отоспаться —-и в путь, за оружием. Это первое крещение. А пока — в отряд «Ураган».
— Есть в отряд «Ураган»! — вытянулся было Яков, приставив руку к виску, но Батя взял его за руку и слегка улыбнулся серыми, вдруг сделавшимися необычно добрыми глазами.
— Козырять будешь перед товарищем Кряж... Завтра познакомишься.
Яков хотел сказать, что он уже познакомился, но Славчук повернулся к подбежавшему низенькому кареглазому подростку, перехваченному поверх пиджака широким охотничьим ремнем, и отдал какое-то распоряжение.
Проходили дни, а лагерь Крауз а не забывался. Даже по ночам Якова преследовали кошмарные сны, будто его снова допрашивает в канцелярии с железными тяжелыми шторами сам Крауз, прижигает горящей папироской губы, вонзает под кожу большие иглы, и кажется ему все мало, — тогда Крауз берет свою трость, накаляет ее до-
красна и, пронзив насквозь Якова, поднимает его, над собой, словно овсяный сноп, и хочет швырнуть, как когда-то они в детстве швыряли за Шолгу с тонких ивовых прутьев глиняные шарики. Яков от ужаса взмахивает руками, что-то кричит и... вскакивает, обливаясь холодным потом. Тихонько, стараясь не разбудить товарищей, он выбирается наружу и долго курит.
После всех испытаний, пережитых в плену, Якову все еще не верилось, что он на свободе, среди своих людей, вместе с Ритой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Через день Яков встретил пастуха.
— Слушай, отец, где тут партизаны?
Сухонький, с редкой сивой бородкой, подслеповатый старичок пристально посмотрел на незнакомца и злорадно усмехнулся:
— Какие тут, господин полицай, партизанты.
— Я, отец, не полицай.
— А я и не спрашиваю, кто ты. Мое дело коров пасти, а не партизантов ваших ловить.
Старик взял топор и, не обращая внимания на «полицая», принялся обтесывать березовую плашку.
Дорогу к партизанам найти было не так-то легко. Яков свернул в одну сторону и, обогнув болотце, вернулся к шалашу; повернул в другую сторону — и снова. дорожка привела на прежнее место.
— Слышь, парень, полно глаза мозолить. Ступай своей дорогой.
— Где она, дорога-то? — спросил ослабевший Яков-и упал на колени..— Ради бога, скажи, где дорога? Сил нет больше!
Старик не спеша набил старенькую, с обгорелыми краями, трубку и протянул Якову табак. Руки Якова дрожали, газетная бумага рвалась и табачные крошки сыпались обратно в кисет. Свернув самокрутку, он затянулся; закружилась голова, и он чуть-чуть не упал.
— Ослаб, что ли? — спросил старик и покосился: — А еще полицай.
— Какой я, к черту, полицай.
— Какой... а шкура-то чья?
— Вот она,—Яков стянул с шеи окровавленную тряпку и указал на шею: — Навылет прошита...
— Вижу, вояка тоже... Ты лучше скажи, кто ты такой?
Когда Яков рассказал о себе, о том, как его вели на расстрел и при побеге ранили, и как потом он оглушил полицая и переоделся в его одежду, старик заметно подобрел, достал из корзинки хлеб, картошку.
— Ты думаешь, я не вижу, что шкура-то на тебе не своя. А все же для порядку знать надо. Теперь у кото душонка слаба — быстро перекрашиваются. Ешь, «полицай», — утро вечера мудренее.
Ночью старик проводил Якова через тряскую болотину и на полянке указал тропинку, уходящую в лес.
— Ступай прямиком, не сворачивай. Верст пятнадцать оттопаешь, там другие дорогу укажут.
На рассвете сквозь редкий березнячок показался голубой кусочек. Присмотрелся — палатка. Из-под палатки торчат две пары сапог. «Неужели наскочил на немцев?»
Рядом — потухший костер, ведерко и прислоненная к дереву винтовка. Затаив дыхание, Яков подкрался к дереву и, схватив винтовку, что есть мочи крикнул: — Руки вверх!
И вдруг перед ним выросли две молодые женщины — одна, та, что была пониже ростом, черноглазая, в серой мужской гимнастерке, замахнулась гранатой.
— Ты кто?
— А ты кто?
— Вот кину — и узнаешь, кто. Брось винтовку, ни к чему — холостая.
Женщина в гимнастерке, шагнув к Якову, вдруг замерла: ей показалось в этом худом голубоглазом человеке что-то" знакомое, будто она где-то видела его, но где—
не могла сразу вспомнить. Яков опустил к ногам винтовку и тоже удивленно посмотрел на женщину.
— Никак свои?
— Какие свои?
— Ну, свои, партизаны, значит, — ответил Яков, и вдруг белые ровные зубы женщины напомнили Риту. И глаза — черные, как две спелые смородинки, омытые дождем — тоже были Ритины. Только волосы низко подстриженные, были не как у Риты — в них уже, словно изморозь, пробивалась седина.
— Как звать?
— Яков.
— Яко-о-в... — прошептала черноглазая женщина и вдруг, все поняв, бросилась к нему, ухватилась за плечи, заглянула в лицо, словно хотела сличить, тот ли Яков, каким она видела его в последний раз у железнодорожной кассы.
Да, это была Рита! И Рита, и, к удивлению Якова, Марга — Маргарита, и товарищ Кряж — пулеметчица партизанского отряда «Ураган». Сколько неожиданных новостей узнал Яков в это солнечное утро!
Угощая завтраком, Рита рассказала Якову, что она, как только получила извещение о гибели мужа, ни дня не могла оставаться дома, и вместе с подругами ушла в партизаны.
— Я не раз вспоминала тебя, — призналась Рита. — Очень хорошо, что встретились. Теперь шагай к нашему Бате. Пароль — «Ураган». А мы с Клавкой идем на задание.
— А может, и мне с вами?
— Силенок у тебя не хватит, подкормить надо, — Рита взяла Якова за руку, заглянула в худое, изможденное лицо и припала к его колючему подбородку.
На сотни километров растянулось букское болото, и напрасно гитлеровское командование собиралось оцепить его и переловить всех партизан — сделать это было невозможно. Да и силы немцев были уже не те, как в начале войны, с каждым днем они заметно таяли. Это хорошо понимали партизаны и наносили врагу то здесь, то там
новые ощутимые удары. Повсюду горела земля под ногами немецких оккупантов, и залить этот пожар уже было нельзя..
В глубине леса, на сухом возвышенном месте, выстроились десятки шалашей. Крыши сделаны из еловой я березовой коры, на земле настланы ветки, солома, и все это сверху покрыто дерюжками, одеялами. Здесь и жили партизаны. Несколько в стороне, в лесной чаще, размещалась хозяйственная часть: тут хранили продукты, приготовляли пищу.
Командир партизанской бригады Григорий Славчук находился здесь же. Это был высокий, плечистый, лет сорока пяти человек с крупными чертами лица. В недавнем прошлом он был здешним секретарем райкома партии, и его все называли запросто Батей. Встретил он Якова сухо.
— Удрал, говоришь?.
— Так точно, удрал.
— А от нас не удерешь?
— Нет, товарищ командир.
— Смотри, кто не оправдает доверия народа, тот не достоин ходить по земле. Понял?
— Повял.
— А теперь накормить, дать отоспаться —-и в путь, за оружием. Это первое крещение. А пока — в отряд «Ураган».
— Есть в отряд «Ураган»! — вытянулся было Яков, приставив руку к виску, но Батя взял его за руку и слегка улыбнулся серыми, вдруг сделавшимися необычно добрыми глазами.
— Козырять будешь перед товарищем Кряж... Завтра познакомишься.
Яков хотел сказать, что он уже познакомился, но Славчук повернулся к подбежавшему низенькому кареглазому подростку, перехваченному поверх пиджака широким охотничьим ремнем, и отдал какое-то распоряжение.
Проходили дни, а лагерь Крауз а не забывался. Даже по ночам Якова преследовали кошмарные сны, будто его снова допрашивает в канцелярии с железными тяжелыми шторами сам Крауз, прижигает горящей папироской губы, вонзает под кожу большие иглы, и кажется ему все мало, — тогда Крауз берет свою трость, накаляет ее до-
красна и, пронзив насквозь Якова, поднимает его, над собой, словно овсяный сноп, и хочет швырнуть, как когда-то они в детстве швыряли за Шолгу с тонких ивовых прутьев глиняные шарики. Яков от ужаса взмахивает руками, что-то кричит и... вскакивает, обливаясь холодным потом. Тихонько, стараясь не разбудить товарищей, он выбирается наружу и долго курит.
После всех испытаний, пережитых в плену, Якову все еще не верилось, что он на свободе, среди своих людей, вместе с Ритой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92