Как-то на стене Тимопипого дома, в котором теперь размещалась контора огоньковского колхоза, появилась стенная сатирическая газета с красочным разрисованным заголовком «Вилы в бок». Вывешена она была под вечер, и колхозники, возвращаясь с покосу, обступили ее.
Саввахина жена — языкастая Мавра долго разглядывала рисунок, изображавший женщину, бегущую с большим мешком за плечами, и вдруг, прочитав по слогам подпись, вскрикнула:
— Бабы, да меня-то за что же на вилы? Я же не колхозница, — и, сорвав с головы платок, побежала по деревне, кому-то угрожая кулаками.
А по деревне ребятишки уже распевали:
Кажду ночь жена Саввахи С огромадиейшим мешком. Наберет травы колхозной И бежит домой тайком.
Колхозники всполошились — и сразу к Саввахе на поветь. Мавра легла на сено и, обхватив его руками, заревела:
— Не отдам, мое сено, с моей прежней полоски. Вечером Мавра подкараулила за углом Еленку и преградила ей дорогу:
— Это ты про меня частухи пишешь?
— Я.
— Бессовестная! На себя оглянись.. Отец-то твои где, а?
Еленка отшатнулась, словно ее ударили по лицу, и быстро, не оглядываясь, побежала домой. Не поужинав, она поднялась на поветь и бросилась на соломенную постель.
«Всю жизнь корить будут. Что же делать? Куда бежать, кому высказать свое горе? — всхлипывая, думала Еленка.—Написать Яше: посоветуй, как жить? Ведь я же ни в чем не виновата. Надо уходить отсюда, куда глаза глядят... Чтоб никто не видел, не знал...»
На другой день Еленка пошла в сельсовет за справкой. Председатель Арсентий Злобим удивился:
— Бежать хочешь из колхоза?
— Нет, не хочу.
— Тогда зачем справку?
— Поеду.
— Куда?
— Не знаю.
И вдруг Еленка разрыдалась.
Когда она рассказала о случившемся, Арсентий усадил ее рядом, сказал:
— Слушай, и отца твоего знаю, и тебя. Всю твою семью знаю. — Он достал трубку, молча набил ее. — Скажу не в похвалу — ты неплохо начала. Такие бойцы, Елена, нужны нам.
Он сказал ей как взрослой. Еленка второй раз услышала, что ее назвали не просто Еленкой, а Еленой — первый раз в Народном доме, когда вызывали свидетельницей по делу отца, а второй — здесь, в сельсовете.
— Не сворачивай с пути, — Арсентий встал, положил на плечо девушки большую руку, улыбнулся.— Будем воевать, Елена, воевать со всеми, кто против новой жизни. И с Маврой тоже. Помни: старое без бою не сдается...
Не сразу найдешь этот город на карте — слишком мал кружочек и мелка надпись: «Великий Устюг». Но когда впервые увидишь его с Медвежьей горы, ты невольно проникаешься уважением к незнакомому городу, и кто бы ты ни был — обязательно побываешь и в музее,
я на земляном мосту, и под Щетинкой; пройдешь по набережной, где вперемежку с добротными каменными домами высятся церкви, увенчанные и пятиглавием, и Шатровыми колокольнями, — одна не похожая на другую. И не только древними памятниками славится этот скромный город, но и даровитыми умельцами по глине, по дереву, по серебру. Кто не знает о «северной черни» — искусно разрисованных браслетах, брошках, перстнях, давно прославившихся за пределами этого края? И еще славится старый город молодежью: здесь учатся будущие педагоги и водники, медики и кооператоры, агрономы и зоотехники, и, конечно, техники-строители.
Полюбил этот город и Яков Русанов. Но разве можно забыть Огоньково, родной дом, Еленку, которая каждую неделю посылала ему письма.
«Старое без бою не сдается», — читал Яков письмо Еленки, ерошил волосы, завидовал. «Вот это настоящая жизнь, борьба... Скорей бы кончилась учеба, и— домой! Тогда бы Мавру мы не так разрисовали... во весь лист, как «окна РОСТА».
Яков вскочил с жёсткой кровати, схватил гирю и ловко поднял ее на плечо, выжал пять раз, опустил. Лицо, покрытое легким юношеским пушком, порозовело, широко раскрытые глаза блестели.
«Скорей бы домой!..»
И вот Яков дома. Шестьдесят километров отмахал без отдыху и не устал. Он уже разыскал Еленку. Как она выросла и похорошела! Ее было трудно узнать в этом голубеньком стареньком смывшемся платьице. Уже не было за плечами косичек-хвостиков, русые, слегка вьющиеся волосы волнами спадали на загорелые плечи. Лицо округлилось, стало вдумчивым. Даже глаза, по-прежнему голубые и улыбающиеся, стали иными, они смотрели па Якова пристально, с тем доверием, которого, в свою очередь, взаимно ждешь от любимого человека. Взявшись за руки, они шли по знакомой в Борку тропинке — здесь, в лесу, когда-то собирали белые грибы. Тропинка уже начала зарастать, рядом вымахали подростки-сосенки, елочки раздвинули ветки в стороны и зеленые лапки их дотрагивались до обнаженных рук Еленки.
— Надолго ли, Яша? — спросила Елена.
— На месяц.
— Мало дали отдохнуть.
— Как мало — тридцать дней.
— Все же мало...
Еленка была права — месяца не хватило, и Яков еще задержался дома на два дня. Как раз в верховьях Шолги прошли дожди, река поднялась, неожиданно пошли пароходы.
Провожала Елена Якова до пристани. Сколько воспоминаний оставило лето! Поездка в Заосичье — на дальний лесной сенокос, раскорчевка Митиной дачи, прозванной теперь «Тракторным полем», уборка клевера... И среди всех этих воспоминаний — незабываемый вечер на озере. Они плыли в широком плоском дубасе, проверили морды — рыба не ловилась, по покидать озеро, усеянное белыми и желтыми кувшинками, не хотелось. Раздвигая носом дубаса густые, тянувшиеся вдоль берега хвощи, Яков ловко отмеривал шестом. Неожиданно взлетела чайка, взмыла в небо и с криком бросилась вниз, пролетела над самой головой Якова.
Чем ближе подъезжали к берегу, тем сильнее кри-, чала чайка; она теперь была не одна, их слетелось несколько. Почуяв опасность, чайки бросались вниз поочередно и словно хотели вцепиться своими острыми клювами в Якова.
— Дурешки, мы же не тронем вас, — отмахивалась Еленка букетом из кувшинок, будто и в самом деле назойливые птицы, защищая свое гнездо, жизнь своих птенцов, вот-вот вцепятся в нее.
А когда Яков и Елена вылезли из дубаса и миновали сломленный бурей осокорь, чайки отступились и, все еще кружа в воздухе, кричали, но кричали по-другому — в крике их уже не чувствовалось тревоги; они, провожая молодых людей, словно благодарили их за то, что те не причинили им вреда. Лена оглянулась, помахала букетом и с восторгом сказала:
— Как охраняют гнездо!
— Вот так же и я буду тебя охранять, — Яков дотронулся до, Елены, — Я бы за тебя заступился в сто раз сильнее... в тысячу...
— Почему? — заглядывая в глаза ему, тихо спросила она.
— И ты еще спрашиваешь, Лена! — так же тихо ответил Яков и обнял девушку,
В глухую осень 1935 года, ночью, Никита Суслонов перебрался по жердочкам за Кожухово, поднялся на угорчик и, почувствовав как ослаб за дорогу, навалился на угол кузницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92