Поэтому-то и решил Русанов начать сенокос не с петровок, как всегда, а раньше недельки на полторы. Старики было ворчали, дескать, трава молода, на солнышке свернется листок — и весной бескормицы не миновать. Андрей Петрович настоял на своем, да и женщины поддержали: пока мужики дома—подвалить луговья. В назначенный день на покос выходили все разом, Обычно впереди всех в белых рубахах шли мужики и несли на плечах косы для всей семьи. Бабы же, принаряженные, будто на большой праздник, в белых вышитых кофточках и легких цветных сарафанах, шли следом с корзинками, бурачками, чайниками. Каждой хочется угостить друг друга на покосе в обед окрошкой, квашеным творогом со сметаной, свежим медком. а под конец — крепким квасом, а то и брагой. Девушки же шли отдельно и держались около какого-нибудь веселого гармониста.
Так в сегодня, еще до завтрака огонь-ковша дружно высыпали на покос. Над лугом стлался туман, сочные в цвету травы блестели от утренней росы. Выплывшее из-за Гребешка солнце сушило разнотравье. Воздух наполнился пряноприторным медовым запахом цветов. У ложбинки стояла пара лошадей, запряженных в косилку; Яков что-то поправлял у машины, а Елена, не выпуская уздечки, изредка взглядывая на мужа, ласково трепала мягкую подстриженную гриву коня.
— Ты осторожней, Яша, на машине-то...
— Ничего, — отозвался Яков и подошел к жене.
— Коса-то не тяжела, Леночка?
— Привыкну. Начинать будешь?
Яков, взял вожжи, вскочил на сиденье и машина весело застрекотала, оставляя за собой широкий пробор. Лошади, натягивая постромки, быстро уходили в глубь некошеного луга.
Пока Андрей Петрович разбирал косы, Елена, поправляя на голове косынку, смотрела вслед уезжавшему мужу. А он, покачиваясь на пружинистом сиденье, уже пересек ложбину и на конце повернул обратно.
Андрей Петрович осмотрел косы, поправил их слегка -бруском и, сбросив с головы картуз на примятую траву, проговорил:
— Ну, бабоньки, начали, что ли, — и, блеснув лысиной, первым повел прокос к озеру. За ним, как и полагалось, пошла сноха Елена, потом Петр Суслонов с женой, Кузьмовна...
Над ложбиной жалобно закричали чайки, у старицы закрякали утки, уводя от косарей к озерам свои выводки.
Елена чувствовала на себе любопытные взгляды людей и торопилась за свекром.
Острая коса, вжикая, казалось, сама летала в руках Елены, и высокая сочная трава покорно ложилась к ее ногам. Но думы о Якове, о близкой разлуке теперь не покидали ее. Она, как и Яков, со дня на день ожидала известия об отправке и знала, что не сегодня-завтра оно придет. Но ей хотелось, чтобы Яков побыл около нее хотя бы еще денек-два.
Пройдя до озера, Андрей Петрович обтер травой блеснувшую на солнце косу. По лицу его крупными горошинами катился пот, к мокрой спине прилипла голубая сатиновая рубаха. За ним кончали заходы и другие и, оглядываясь, будто оценивая свою работу, брались за бруски.
Под вечер, когда почти подвалили луг, пришел из Теплых Гор письмоносец, веснушчатый, с карими бойкими глазами подросток. Кто-то из огоньковцев образованно закричал:
— С новостями пришли!
— Ну-ка, что там, Гришенька, развертывай газету!
— Не повернули ли немцев обратно?
Но подбежавшая к нему Фаина вдруг вскрикнула:
— Петро! Повестки! — и, захватив лицо руками, грузно опустилась на землю.
Елена стояла в стороне, поглядывая на вдруг изменившихся посерьезневших людей, бесцельно перебирала ногой легкие пласты только что скошенной травы. Петр достал из кармана табак и долго свертывал цигарку. Раскурив, он взглянул на Елену и дотронулся до ее руки:
— Воевать, так воевать, сестричка!
Он старался быть веселым, глаза блестели, густые каштановые волосы опустились на лоб. Но во всем поведении его, в излишней суетливости, чувствовались волнение и тревога.
— Может, пора и кончать, Петрович? Сам знаешь, то. да се, — заметил кто-то из толпы.
Косари переглянулись. Андрей Петрович молча свертывал над кисетом цигарку, словно боясь рассыпать табак. Он мысленно прикидывал, кто же оставался дома, и никак не мог вспомнить всех: повестки получили тридцать два человека.
— Докосить надо, — проговорил подошедший Яков.— Своим же легче будет, — и взглянул на брата: — Эй, Алешка, уводи лошадей да вторую смену готовь!
По большаку прошла уже не одна тысяча мобилизованных. Прошли городецкие, усть-алексеевские, струг-ские. Каждый день двигались через Огоньково все новые обозы, люди ехали на машинах, на лошадях, шли пешком. Андрей Петрович подолгу стоял у окна, молча провожая глазами уходящих людей. Решение сына идти добровольцем на фронт не удивило Андрея Петровича. Если бы он сам был моложе, разве отстал бы от своих односельчан? Но отцовскому сердцу все же было тяжело, — растил, надеялся, а теперь уходит, и кто знает, вернется ли домой? Стараясь не выдать своих тяжелых чувств, Андрей Петрович бодрился, пытался даже шутить, но шутка как-то сама собой выходила невеселой.
Кузьмовна была удручена предстоящей разлукой с сыном. Слезы сами подступали к ее глазам, но только-оставаясь наедине с собой, она опускалась на лавку и плакала. Провозясь всю ночь у печки, утром Кузьмовна не вытерпела и, вызвав мужа на кухню, тихонько спросила:
— А что, Андрей, уже никак нельзя остаться Яше-то? Али шибко надо, ведь не посылают его, сам изъявился? И Шагилин звонил... Да и Виктор Ильич тоже: мол, электростанция... Поговорил бы, а?
Андрей Петрович бросил было на жену осуждающий взгляд, но, увидев осунувшееся и похудевшее за эти дни лицо ее, смягчился:
— Сама видишь, что творится на тракту. Сколько прошло уж... А чем хуже других наш парень? Разве не на одной земле с другими родился, не вместе рос, не одним хлебом питался? Навернулось горе... Всем миром нести надо тяжелую ношу, чтоб под силу была. Так-то, мать. Да ведь помнишь, и отец-то какой был?
Кузьмовна увидела, как из-под нахмуренных выцветших бровей блеснули глаза. Андрей Петрович провел рукой по бритому подбородку, дотронулся до свисавших усов и в смущении неловко вытер глаза.
— Кому легко теперь, Александра, всех задела война. Всех. Может, подмочь тебе чего, а? На самовар водички принести? Или дровец? Ребята-то, того и гляди, проснутся, — и Андрей Петрович поспешно вышел в сени.
Русанов решил сам отвезти сына на станцию. У крыльца стоял запряженный в тарантас Орлик и нетерпеливо бил копытом в каменную плиту. В избе шел прощальный обед.
Кузьмовна принесла в большой плошке жаркое и не знала, куда поставить. Весь стол был заставлен кушаньями. Андрей Петрович на дорожку угощал сына вином.
Из-за Гребешка, с западной стороны, медленно надвинулась черная, с малиновым оттенком по краям, лохматая туча. Вдалеке раздавались глухие раскаты грома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Так в сегодня, еще до завтрака огонь-ковша дружно высыпали на покос. Над лугом стлался туман, сочные в цвету травы блестели от утренней росы. Выплывшее из-за Гребешка солнце сушило разнотравье. Воздух наполнился пряноприторным медовым запахом цветов. У ложбинки стояла пара лошадей, запряженных в косилку; Яков что-то поправлял у машины, а Елена, не выпуская уздечки, изредка взглядывая на мужа, ласково трепала мягкую подстриженную гриву коня.
— Ты осторожней, Яша, на машине-то...
— Ничего, — отозвался Яков и подошел к жене.
— Коса-то не тяжела, Леночка?
— Привыкну. Начинать будешь?
Яков, взял вожжи, вскочил на сиденье и машина весело застрекотала, оставляя за собой широкий пробор. Лошади, натягивая постромки, быстро уходили в глубь некошеного луга.
Пока Андрей Петрович разбирал косы, Елена, поправляя на голове косынку, смотрела вслед уезжавшему мужу. А он, покачиваясь на пружинистом сиденье, уже пересек ложбину и на конце повернул обратно.
Андрей Петрович осмотрел косы, поправил их слегка -бруском и, сбросив с головы картуз на примятую траву, проговорил:
— Ну, бабоньки, начали, что ли, — и, блеснув лысиной, первым повел прокос к озеру. За ним, как и полагалось, пошла сноха Елена, потом Петр Суслонов с женой, Кузьмовна...
Над ложбиной жалобно закричали чайки, у старицы закрякали утки, уводя от косарей к озерам свои выводки.
Елена чувствовала на себе любопытные взгляды людей и торопилась за свекром.
Острая коса, вжикая, казалось, сама летала в руках Елены, и высокая сочная трава покорно ложилась к ее ногам. Но думы о Якове, о близкой разлуке теперь не покидали ее. Она, как и Яков, со дня на день ожидала известия об отправке и знала, что не сегодня-завтра оно придет. Но ей хотелось, чтобы Яков побыл около нее хотя бы еще денек-два.
Пройдя до озера, Андрей Петрович обтер травой блеснувшую на солнце косу. По лицу его крупными горошинами катился пот, к мокрой спине прилипла голубая сатиновая рубаха. За ним кончали заходы и другие и, оглядываясь, будто оценивая свою работу, брались за бруски.
Под вечер, когда почти подвалили луг, пришел из Теплых Гор письмоносец, веснушчатый, с карими бойкими глазами подросток. Кто-то из огоньковцев образованно закричал:
— С новостями пришли!
— Ну-ка, что там, Гришенька, развертывай газету!
— Не повернули ли немцев обратно?
Но подбежавшая к нему Фаина вдруг вскрикнула:
— Петро! Повестки! — и, захватив лицо руками, грузно опустилась на землю.
Елена стояла в стороне, поглядывая на вдруг изменившихся посерьезневших людей, бесцельно перебирала ногой легкие пласты только что скошенной травы. Петр достал из кармана табак и долго свертывал цигарку. Раскурив, он взглянул на Елену и дотронулся до ее руки:
— Воевать, так воевать, сестричка!
Он старался быть веселым, глаза блестели, густые каштановые волосы опустились на лоб. Но во всем поведении его, в излишней суетливости, чувствовались волнение и тревога.
— Может, пора и кончать, Петрович? Сам знаешь, то. да се, — заметил кто-то из толпы.
Косари переглянулись. Андрей Петрович молча свертывал над кисетом цигарку, словно боясь рассыпать табак. Он мысленно прикидывал, кто же оставался дома, и никак не мог вспомнить всех: повестки получили тридцать два человека.
— Докосить надо, — проговорил подошедший Яков.— Своим же легче будет, — и взглянул на брата: — Эй, Алешка, уводи лошадей да вторую смену готовь!
По большаку прошла уже не одна тысяча мобилизованных. Прошли городецкие, усть-алексеевские, струг-ские. Каждый день двигались через Огоньково все новые обозы, люди ехали на машинах, на лошадях, шли пешком. Андрей Петрович подолгу стоял у окна, молча провожая глазами уходящих людей. Решение сына идти добровольцем на фронт не удивило Андрея Петровича. Если бы он сам был моложе, разве отстал бы от своих односельчан? Но отцовскому сердцу все же было тяжело, — растил, надеялся, а теперь уходит, и кто знает, вернется ли домой? Стараясь не выдать своих тяжелых чувств, Андрей Петрович бодрился, пытался даже шутить, но шутка как-то сама собой выходила невеселой.
Кузьмовна была удручена предстоящей разлукой с сыном. Слезы сами подступали к ее глазам, но только-оставаясь наедине с собой, она опускалась на лавку и плакала. Провозясь всю ночь у печки, утром Кузьмовна не вытерпела и, вызвав мужа на кухню, тихонько спросила:
— А что, Андрей, уже никак нельзя остаться Яше-то? Али шибко надо, ведь не посылают его, сам изъявился? И Шагилин звонил... Да и Виктор Ильич тоже: мол, электростанция... Поговорил бы, а?
Андрей Петрович бросил было на жену осуждающий взгляд, но, увидев осунувшееся и похудевшее за эти дни лицо ее, смягчился:
— Сама видишь, что творится на тракту. Сколько прошло уж... А чем хуже других наш парень? Разве не на одной земле с другими родился, не вместе рос, не одним хлебом питался? Навернулось горе... Всем миром нести надо тяжелую ношу, чтоб под силу была. Так-то, мать. Да ведь помнишь, и отец-то какой был?
Кузьмовна увидела, как из-под нахмуренных выцветших бровей блеснули глаза. Андрей Петрович провел рукой по бритому подбородку, дотронулся до свисавших усов и в смущении неловко вытер глаза.
— Кому легко теперь, Александра, всех задела война. Всех. Может, подмочь тебе чего, а? На самовар водички принести? Или дровец? Ребята-то, того и гляди, проснутся, — и Андрей Петрович поспешно вышел в сени.
Русанов решил сам отвезти сына на станцию. У крыльца стоял запряженный в тарантас Орлик и нетерпеливо бил копытом в каменную плиту. В избе шел прощальный обед.
Кузьмовна принесла в большой плошке жаркое и не знала, куда поставить. Весь стол был заставлен кушаньями. Андрей Петрович на дорожку угощал сына вином.
Из-за Гребешка, с западной стороны, медленно надвинулась черная, с малиновым оттенком по краям, лохматая туча. Вдалеке раздавались глухие раскаты грома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92