Вообще-то продовольствия уже не было — люди питались,'кто чем мог: ловили раков, собирали коренья болотных трав, срывали барашки с ивняка; дело дошло до того, что снимали с себя кожаные ремни и разваривали их В горячей воде... У Риты на этот раз сохранился кусок лошадиной шкуры, и она напоследок решила угостить своих друзей. У каждого уже стоял наготове котелок с водой, и Рита, разрезая шкуру на мелкие части, отпускала в каждый по кусочку со спичечный коробок. Вскоре над огнем повисло пять котел-
ков; партизаны в предвкушении ужина расселись вокруг костра и старались не думать о еде: когда не думаешь, тогда меньше хочется есть. Яков откуда-то принес полусгнившее, но уже высохшее дерево и, положив его в костер, тоже подсел и задумался. Вот так же когда-то уезжали в ночное и сторожили коней на пожнях. Разведешь, бывало, костер, напечешь свежей, рассыпчатой, с искорками, картошки, с подгоревшей хрустящей кожуркой... Вспомнилась чудесная песенка, когда-то звучавшая, как своеобразный гимн «картошке», и Яков тихонько, чуть-чуть слышно, затянул:
...Здравствуй, милая картошка, тошка-тошка.. Пионеров идеал, ал, ал...
И вдруг эту песню подхватили, сначала звонкоголосая Рита, потом Колька Бадунь, голос его — густой, бархатистый, как-то по-особенному торжественно дополнял хор, и на некоторое время показалось, что они не в окружении, а снова у пионерского костра. Только один Заов-ражный, привалившись к дереву, хмурился и не пел. Казалось, он был чем-то недоволен, но никто на это не обращал внимания. Когда закончили петь, Яков взглянул на Заовражного.
— Хорошая песенка, не правда ли, Юрий?
— Не знаю...
—Пионером был?
— Был.
— Был и не знаешь этой песни? А «Варшавянку?» тоже не знаешь? Плохо, брат, плохо.
Похлебку съели быстро, но зато разваренные пухлые куска кожи долго жевали, словно стараясь продлить этот необычный ужин. Рита, взяв котелки, пошла за водой. Опустившийся туман густой пеленой закрыл ближние островки, словно они потонули совсем, и только слышалось многоголосое кваканье лягушек. Рита зачерпнула воды и услышала позади себя чьи-то шаги; оглянулась — и увидела Заовражного. Он был высок и худ, на бледном лице, заросшем густой рыжей бородой, блестели воспаленные глаза и, казалось, они о чем-то умоляли ее...
— Рита, ты знаешь, что я хотел тебе сказать, я, кажется... кажется, заболел, — сказал он чуть слышно упавшим голосом, в котором, как показалось ей, были и
обида, и раскаяние, и чувство какой-то неотвратимой беды.
Рита вытерла руку и дотронулась тыльной стороной до его, по-прежнему еще красивого, обрамленного пышными волосами лба.
— Думаю, нельзя ли... нельзя ли остаться здесь, с вами... Ведь желающих идти много... найдется.,.
Лицо Риты помрачнело, и он невольно замолчал.
— Испугался?
— Нет, не испугался.
— Врешь, Юрий.
Рита презрительно усмехнулась.
— Оставайся, я пойду, — она повернулась и пошла от него прочь.
Утром партизаны под прикрытием густого тумана, увязая в жидком иле, направились на юго-восток, где, считали, было легче прорвать цепь противника. Рита шла рядом с Яковом. Славчук не разрешал ей идти на прорыв, но Рита упросила и сейчас не жалела; у всех чувствовался внутренний подъем, каждый был уверен, что вражеское кольцо будет прорвано, и они наконец-то выйдут из засады и помогут выбраться остальным. Вскоре послышался незнакомый чужой разговор. Все насторожились. Рита увидела перед собой группу немецких солдат. Показалось, что они все целятся в нее, — и она, -словно желая опередить их, первой дала очередь из автомата. Яков вырвался вперед и, размахнувшись, кинул гранату. Секунда и — взрыв, — вверх взлетели куски дерева, какие-то пестрые клочья... Правее разнеслось «ура» — и вот они уже на бревнах, — первое кольцо прорвано. Партизаны двинулись дальше. Яков видел, как впереди его упал Колька Бадунь, сунулся в грязь Вася Кошелев — партизанский гармонист, — но сейчас некогда задерживаться, вперед, только вперед на прорыв!.. И вот они лицом к лицу с врагом; короткая рукопашная схватка, крик, шум, хряст железа, крепкая ругань — и немцы не выдержали, бросились к редкому березняку.
«А где же Рита? Где Рита?»
Яков оглянулся.
Но в это время оправа, заполняя лощину, показались немцы, их было в несколько раз больше партизан, и в тот же миг где-то в стороне послышался треск пулемета.
Силы партизан с каждой минутой слабели, у многих уже не было патронов и, прижатые со всех сторон к воде, они стали отступать. Яков, отстреливаясь, бежал к бревнам и среди трупов заметил Риту, лежавшую на земле.
Обливаясь кровью, она умоляла пристрелить ее. Яков, не обращая внимания на просьбы, приподнял ее, хотел взвалить на себя и нести, но было уже поздно — из-за кустов выбежали немцы и бросились к нему. Яков пробовал сопротивляться, но три немецких солдата навалились на него и, обезоружив, скрутили руки.
Немецкий офицер с усиками под фасон своего фюрера распорядился: «Пленного русс отвести в штаб на допрос, а раненую русскую девку пристрелить». Распорядился, щелкнул рукой по хрустящей кожаной кобуре и ушел.
Два солдата, оставшись в качестве конвоиров, — один худосочный и злой, другой пожилой, низенький, крепкого телосложения, с осторожными крестьянскими голубыми глазами, — переглянулись и что-то сказали друг другу по-немецки. Потом пожилой шагнул к Рите и, ткнув ее в плечо стволом автомата, велел встать. Рита с трудом поднялась и еле держалась на ногах. Пожилой солдат сказал Якову, что хотя господин офицер и приказал прикончить партизанку, но они с Гансом решили не делать этого, а отвести пленных в штаб. Он тут же пояснил, что он сам в первую мировую войну был у русских в плену, русские не вешали и не казнили, и теперь на старости лет у него не поднимается рука стрелять в раненого беззащитного человека'. У солдата настроение было явно не воинственное. Угар первых лет войны у немцев давно прошел, и война ничего хорошего им не сулила, тем более — этому крестьянину, одетому в кургузую, давно осточертевшую ему шинель. Но военная служба для немца есть служба, — и солдаты, взяв наперевес измазанные грязью автоматы, повели Якова и Риту в штаб: там разберутся, как поступить с ними.
Часа через полтора, когда они отошли километра два, из-за поворота неожиданно показалась группа немецких солдат. Яков удивился: солдаты шли без оружия, в расстегнутых, без ремней, шинелях, а сзади их с автоматами человек пять русских. Еще не все понимая, Яков сжал Ритину руку и что-то сказал ей, но, высокий солдат ~ конвоир, вышагивавший рядом по обочине дороги, при-
крикнул — русские пленные в пути следования не должны разговаривать. И вот, группа немецких солдат, конвоируемая русскими в тыл, и двое русских, сопровождаемые немецкими солдатами в штаб, которого уже не существовало, поравнялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
ков; партизаны в предвкушении ужина расселись вокруг костра и старались не думать о еде: когда не думаешь, тогда меньше хочется есть. Яков откуда-то принес полусгнившее, но уже высохшее дерево и, положив его в костер, тоже подсел и задумался. Вот так же когда-то уезжали в ночное и сторожили коней на пожнях. Разведешь, бывало, костер, напечешь свежей, рассыпчатой, с искорками, картошки, с подгоревшей хрустящей кожуркой... Вспомнилась чудесная песенка, когда-то звучавшая, как своеобразный гимн «картошке», и Яков тихонько, чуть-чуть слышно, затянул:
...Здравствуй, милая картошка, тошка-тошка.. Пионеров идеал, ал, ал...
И вдруг эту песню подхватили, сначала звонкоголосая Рита, потом Колька Бадунь, голос его — густой, бархатистый, как-то по-особенному торжественно дополнял хор, и на некоторое время показалось, что они не в окружении, а снова у пионерского костра. Только один Заов-ражный, привалившись к дереву, хмурился и не пел. Казалось, он был чем-то недоволен, но никто на это не обращал внимания. Когда закончили петь, Яков взглянул на Заовражного.
— Хорошая песенка, не правда ли, Юрий?
— Не знаю...
—Пионером был?
— Был.
— Был и не знаешь этой песни? А «Варшавянку?» тоже не знаешь? Плохо, брат, плохо.
Похлебку съели быстро, но зато разваренные пухлые куска кожи долго жевали, словно стараясь продлить этот необычный ужин. Рита, взяв котелки, пошла за водой. Опустившийся туман густой пеленой закрыл ближние островки, словно они потонули совсем, и только слышалось многоголосое кваканье лягушек. Рита зачерпнула воды и услышала позади себя чьи-то шаги; оглянулась — и увидела Заовражного. Он был высок и худ, на бледном лице, заросшем густой рыжей бородой, блестели воспаленные глаза и, казалось, они о чем-то умоляли ее...
— Рита, ты знаешь, что я хотел тебе сказать, я, кажется... кажется, заболел, — сказал он чуть слышно упавшим голосом, в котором, как показалось ей, были и
обида, и раскаяние, и чувство какой-то неотвратимой беды.
Рита вытерла руку и дотронулась тыльной стороной до его, по-прежнему еще красивого, обрамленного пышными волосами лба.
— Думаю, нельзя ли... нельзя ли остаться здесь, с вами... Ведь желающих идти много... найдется.,.
Лицо Риты помрачнело, и он невольно замолчал.
— Испугался?
— Нет, не испугался.
— Врешь, Юрий.
Рита презрительно усмехнулась.
— Оставайся, я пойду, — она повернулась и пошла от него прочь.
Утром партизаны под прикрытием густого тумана, увязая в жидком иле, направились на юго-восток, где, считали, было легче прорвать цепь противника. Рита шла рядом с Яковом. Славчук не разрешал ей идти на прорыв, но Рита упросила и сейчас не жалела; у всех чувствовался внутренний подъем, каждый был уверен, что вражеское кольцо будет прорвано, и они наконец-то выйдут из засады и помогут выбраться остальным. Вскоре послышался незнакомый чужой разговор. Все насторожились. Рита увидела перед собой группу немецких солдат. Показалось, что они все целятся в нее, — и она, -словно желая опередить их, первой дала очередь из автомата. Яков вырвался вперед и, размахнувшись, кинул гранату. Секунда и — взрыв, — вверх взлетели куски дерева, какие-то пестрые клочья... Правее разнеслось «ура» — и вот они уже на бревнах, — первое кольцо прорвано. Партизаны двинулись дальше. Яков видел, как впереди его упал Колька Бадунь, сунулся в грязь Вася Кошелев — партизанский гармонист, — но сейчас некогда задерживаться, вперед, только вперед на прорыв!.. И вот они лицом к лицу с врагом; короткая рукопашная схватка, крик, шум, хряст железа, крепкая ругань — и немцы не выдержали, бросились к редкому березняку.
«А где же Рита? Где Рита?»
Яков оглянулся.
Но в это время оправа, заполняя лощину, показались немцы, их было в несколько раз больше партизан, и в тот же миг где-то в стороне послышался треск пулемета.
Силы партизан с каждой минутой слабели, у многих уже не было патронов и, прижатые со всех сторон к воде, они стали отступать. Яков, отстреливаясь, бежал к бревнам и среди трупов заметил Риту, лежавшую на земле.
Обливаясь кровью, она умоляла пристрелить ее. Яков, не обращая внимания на просьбы, приподнял ее, хотел взвалить на себя и нести, но было уже поздно — из-за кустов выбежали немцы и бросились к нему. Яков пробовал сопротивляться, но три немецких солдата навалились на него и, обезоружив, скрутили руки.
Немецкий офицер с усиками под фасон своего фюрера распорядился: «Пленного русс отвести в штаб на допрос, а раненую русскую девку пристрелить». Распорядился, щелкнул рукой по хрустящей кожаной кобуре и ушел.
Два солдата, оставшись в качестве конвоиров, — один худосочный и злой, другой пожилой, низенький, крепкого телосложения, с осторожными крестьянскими голубыми глазами, — переглянулись и что-то сказали друг другу по-немецки. Потом пожилой шагнул к Рите и, ткнув ее в плечо стволом автомата, велел встать. Рита с трудом поднялась и еле держалась на ногах. Пожилой солдат сказал Якову, что хотя господин офицер и приказал прикончить партизанку, но они с Гансом решили не делать этого, а отвести пленных в штаб. Он тут же пояснил, что он сам в первую мировую войну был у русских в плену, русские не вешали и не казнили, и теперь на старости лет у него не поднимается рука стрелять в раненого беззащитного человека'. У солдата настроение было явно не воинственное. Угар первых лет войны у немцев давно прошел, и война ничего хорошего им не сулила, тем более — этому крестьянину, одетому в кургузую, давно осточертевшую ему шинель. Но военная служба для немца есть служба, — и солдаты, взяв наперевес измазанные грязью автоматы, повели Якова и Риту в штаб: там разберутся, как поступить с ними.
Часа через полтора, когда они отошли километра два, из-за поворота неожиданно показалась группа немецких солдат. Яков удивился: солдаты шли без оружия, в расстегнутых, без ремней, шинелях, а сзади их с автоматами человек пять русских. Еще не все понимая, Яков сжал Ритину руку и что-то сказал ей, но, высокий солдат ~ конвоир, вышагивавший рядом по обочине дороги, при-
крикнул — русские пленные в пути следования не должны разговаривать. И вот, группа немецких солдат, конвоируемая русскими в тыл, и двое русских, сопровождаемые немецкими солдатами в штаб, которого уже не существовало, поравнялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92