Бежимте к нам» нас много...
Пленные ободрились, но решили подумать и дать ответ через несколько дней. Вечером они обсудили предложение и решили бежать. Составили план, занялись затотовкой продуктов на дорогу, тем более, что резервы бы» ли—недавно «сдохли» еще две свиньи. Но накануне не
ожиданно прибежала встревоженная Люда и передала записку. В записке она просила не варить этому партизану, писала, что это не партизан, а подосланный провокатор. Яков долго колебался, но, наконец, поверил. Решили к побегу готовиться, но «партизана» схватить. Желая заручиться доварием, они на другой день привезли его к помещику мертвым. Помещик позеленел—это был действительно подосланный им человек для слежки. Но делать было нечего. Граве поблагодарил пленных за верную службу и отпустил.
Ночью в барак влетело восемь немцев с автоматами:
— Русанов здесь?
— Здесь.
— Сюда!..
Яков слез с нар. Кроме его, вызвали Володю Капусто, Данилу и еще двух человек. Не говоря ни слова, их вывели на улицу, посадили в кузов по углам машины и уперли в грудь каждого автоматы. Машина бешено неслась по шоссе—никто не знал, куда их везут. Но вот у каменного трехэтажного здания машина остановилась.
Первым на допрос привели Якова. Пузатый здоровенный офицер, видимо с похмелья, сидел в жарко натопленной комнате и тер рукой голову. Он встал, бегло взглянул на Якова и, увидев за отворотом шапки торчащий лоскут бумаги (это была бумага для раскурки), в бешенстве подскочил к нему и сорвал с него шапку чуть не с волосами.
— А-а, большевицка пропаганд! — крикнул он и, размахнувшись, ударил своим кулачищем по лицу пленного; Яков выплюнул на пол два зуба. Потом офицер развернулся и ударил с другой стороны.
— Это же ваша листовка,—прошептал Яков.
Немец посмотрел на Якова и еще отвесил ему кулачищем за «свою листовку».
Так начался допрос в гестапо. Это было во втором этаже. После допроса его бросили в сырой, неотапливаемый подвал, где сидело человек пятьдесят и ждало своей участи. Назавтра — снова допрос:
— Кто сообщники партизан?
— Не знаю.
— Хорошо. Мы развяжем язык,— и Якова повели «развязывать язык» на третий этаж. Здесь был разговор короток. Его тут же привязали к скамейке и начали •бить резиновой палкой. Били до тех пор, пока он не поте-
рял сознание. Потом Якова облили водой и спустили из «бани» в подвал для «просушки». А через неделю, не добившись ничего, вместе с другими отвезли в лагерь к добряку Краузу.
Ночью Яков увидел во сне чаек и белокурую девушку Люду, которая подзывала к себе птиц и кормила их хлебом. Только было это не в лагере Крауза, а на родном огоньковском поле. И вдруг у девушки вместо подстриженных волос выросли косы, она подбежала к Якову и он удивился—это была голубоглазая Еленка. Он пытался схватить ее за руку, обнять, но она увертывалась, отбегала от него. И тут Яков проснулся и, проснувшись, пожалел, что сон уже кончился, наяву высились вдоль стен нары в три яруса, мерцал тусклый огонек ночника, слышались тяжелые стоны больных.
Февраль 1943 года для Гитлера явился роковым. Ликвидация 330-тысячной ударной немецкой группировки под Сталинградом и успешное наступление Красной Армии на Ростов и Харьков, на Белгород и Курок сорвали планы гитлеровского командования. Но Гитлер не хотел с этим мириться. Он грозился начать новое контрнаступление и поставить русских на колени. Потребовались подкрепления. А где их взять? И словно предполагая, что союзники русских еще долго задержатся с открытием обещанного «второго фронта», а также видя ослабление наступления англо-американских войск в Тунисе, Гитлер пошел на «реванш»—спешно перебросил из Франции, Бельгии, Голландии и из самой Германии на восточный фронт двадцать семь дивизий, в том числе пять танковых. Теперь уже в дело пошли не только «отцы семейств», но и «браковка», чудом удержавшаяся в тылу.
Тотальная мобилизация не обошла и лагерь Краузаз всех, кого можно было послать на фронт—послали, поснимали со сторожевых вышек; в охране появились старики, даже кое-кого стали привлекать для службы из военнопленных.
Как-то Яков, возвращаясь с работы, в узких дверях зацепился полой шинели за гвоздь и на некоторое время задержал движение остальных. Стоявший здесь
охранник сердито ткнул его в бок прикладом и выругался:
— Корова лешева.
В этих двух словах сказалось свое, «вятское», и Яков невольно оглянулся. Круглое, дряблое лицо охранника показалось знакомым, и Яков спросил о нем у Данилы. — Какой-то холуй, Жорж Иванович,... Ишь, отъел морду... сволочь...—выругался тот, и оба вскоре забыли про него.
Через неделю Яков снова встретил Жоржа Ивановича; он уже не стоял в охране у дверей, а сопровождал пленных на работу в карьере.
— Не из наших краев?
— Из каких это ваших?
— С Вятки.
— Не бывал...—обронил Жорж Иванович и, отвернувшись, крикнул, чтобы пленные поживее работали.
Вечером Яков, идя на кухню с консервной банкой за порцией жидких помоев, снова встретился с Жоржем Ивановичем.
— А ты все-таки по разговору-то вроде наш...
— Ты не «тыкайся!»
— Извиняюсь.
Жорж Иванович оглянулся и негромко спросил:
— Откуда?
— Теплогорский...
— Случайно, не Русановых?
И вдруг Яков вытаращил глаза: да ведь это он— сбрить рыжие усы и присадить на лысый череп русые кудри, и перед ним ни дать, ни взять Тимоня. Он, правда, постарел. Но глаза, лицо с хитрой ухмылкой—остались прежними. Жорж Иванович, казалось, и обрадовался этой встрече, и испугался. Он привык на пленных смотреть свысока, разговаривать с ними пренебрежительно-начальническим тоном (так воспитывал своих помощников добряк Крауз); малейшее ослушание или возражение расценивалось, как вызов против начальства. Теперь же перед Жоржем Ивановичем стоял не обычный пленный, а пленный-земляк. Земляк смотрел на него удивленными, широко раскрытыми глазами и, наверное.ждал поддержки, помощи. «И надо помочь—таков неписаный закон землячества. Но будет ли от этого мне польза, не станет ли этот землячок поперек дороги, не бросит ли на меня тень?»—с тре-
вогой подумал Жорж Иванович, силясь одарить своего-земляка снисходительно-покровительственной улыбкой, от которой Якову почему-то стало неловко. И Жорж Иванович поторопился закончить разговор.
— Тимони здесь нет,— сказал он не громко, но внушительно, как учитель провинившемуся ученику.—Есть Жорж Иванович Парамонов. Понял? Встретимся—поговорим.
И ушел, придерживая на боку неуклюже висевшую «телячью ногу».
С этого дня Жорж Иванович потерял покой. Он вспомнил, как убежал ив дому тринадцать лет назад. Сколько исколесил дорог, а земляков не встречал. И вдруг здесь, в чужом логове... И он почему-то пожалел, что встретил земляка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Пленные ободрились, но решили подумать и дать ответ через несколько дней. Вечером они обсудили предложение и решили бежать. Составили план, занялись затотовкой продуктов на дорогу, тем более, что резервы бы» ли—недавно «сдохли» еще две свиньи. Но накануне не
ожиданно прибежала встревоженная Люда и передала записку. В записке она просила не варить этому партизану, писала, что это не партизан, а подосланный провокатор. Яков долго колебался, но, наконец, поверил. Решили к побегу готовиться, но «партизана» схватить. Желая заручиться доварием, они на другой день привезли его к помещику мертвым. Помещик позеленел—это был действительно подосланный им человек для слежки. Но делать было нечего. Граве поблагодарил пленных за верную службу и отпустил.
Ночью в барак влетело восемь немцев с автоматами:
— Русанов здесь?
— Здесь.
— Сюда!..
Яков слез с нар. Кроме его, вызвали Володю Капусто, Данилу и еще двух человек. Не говоря ни слова, их вывели на улицу, посадили в кузов по углам машины и уперли в грудь каждого автоматы. Машина бешено неслась по шоссе—никто не знал, куда их везут. Но вот у каменного трехэтажного здания машина остановилась.
Первым на допрос привели Якова. Пузатый здоровенный офицер, видимо с похмелья, сидел в жарко натопленной комнате и тер рукой голову. Он встал, бегло взглянул на Якова и, увидев за отворотом шапки торчащий лоскут бумаги (это была бумага для раскурки), в бешенстве подскочил к нему и сорвал с него шапку чуть не с волосами.
— А-а, большевицка пропаганд! — крикнул он и, размахнувшись, ударил своим кулачищем по лицу пленного; Яков выплюнул на пол два зуба. Потом офицер развернулся и ударил с другой стороны.
— Это же ваша листовка,—прошептал Яков.
Немец посмотрел на Якова и еще отвесил ему кулачищем за «свою листовку».
Так начался допрос в гестапо. Это было во втором этаже. После допроса его бросили в сырой, неотапливаемый подвал, где сидело человек пятьдесят и ждало своей участи. Назавтра — снова допрос:
— Кто сообщники партизан?
— Не знаю.
— Хорошо. Мы развяжем язык,— и Якова повели «развязывать язык» на третий этаж. Здесь был разговор короток. Его тут же привязали к скамейке и начали •бить резиновой палкой. Били до тех пор, пока он не поте-
рял сознание. Потом Якова облили водой и спустили из «бани» в подвал для «просушки». А через неделю, не добившись ничего, вместе с другими отвезли в лагерь к добряку Краузу.
Ночью Яков увидел во сне чаек и белокурую девушку Люду, которая подзывала к себе птиц и кормила их хлебом. Только было это не в лагере Крауза, а на родном огоньковском поле. И вдруг у девушки вместо подстриженных волос выросли косы, она подбежала к Якову и он удивился—это была голубоглазая Еленка. Он пытался схватить ее за руку, обнять, но она увертывалась, отбегала от него. И тут Яков проснулся и, проснувшись, пожалел, что сон уже кончился, наяву высились вдоль стен нары в три яруса, мерцал тусклый огонек ночника, слышались тяжелые стоны больных.
Февраль 1943 года для Гитлера явился роковым. Ликвидация 330-тысячной ударной немецкой группировки под Сталинградом и успешное наступление Красной Армии на Ростов и Харьков, на Белгород и Курок сорвали планы гитлеровского командования. Но Гитлер не хотел с этим мириться. Он грозился начать новое контрнаступление и поставить русских на колени. Потребовались подкрепления. А где их взять? И словно предполагая, что союзники русских еще долго задержатся с открытием обещанного «второго фронта», а также видя ослабление наступления англо-американских войск в Тунисе, Гитлер пошел на «реванш»—спешно перебросил из Франции, Бельгии, Голландии и из самой Германии на восточный фронт двадцать семь дивизий, в том числе пять танковых. Теперь уже в дело пошли не только «отцы семейств», но и «браковка», чудом удержавшаяся в тылу.
Тотальная мобилизация не обошла и лагерь Краузаз всех, кого можно было послать на фронт—послали, поснимали со сторожевых вышек; в охране появились старики, даже кое-кого стали привлекать для службы из военнопленных.
Как-то Яков, возвращаясь с работы, в узких дверях зацепился полой шинели за гвоздь и на некоторое время задержал движение остальных. Стоявший здесь
охранник сердито ткнул его в бок прикладом и выругался:
— Корова лешева.
В этих двух словах сказалось свое, «вятское», и Яков невольно оглянулся. Круглое, дряблое лицо охранника показалось знакомым, и Яков спросил о нем у Данилы. — Какой-то холуй, Жорж Иванович,... Ишь, отъел морду... сволочь...—выругался тот, и оба вскоре забыли про него.
Через неделю Яков снова встретил Жоржа Ивановича; он уже не стоял в охране у дверей, а сопровождал пленных на работу в карьере.
— Не из наших краев?
— Из каких это ваших?
— С Вятки.
— Не бывал...—обронил Жорж Иванович и, отвернувшись, крикнул, чтобы пленные поживее работали.
Вечером Яков, идя на кухню с консервной банкой за порцией жидких помоев, снова встретился с Жоржем Ивановичем.
— А ты все-таки по разговору-то вроде наш...
— Ты не «тыкайся!»
— Извиняюсь.
Жорж Иванович оглянулся и негромко спросил:
— Откуда?
— Теплогорский...
— Случайно, не Русановых?
И вдруг Яков вытаращил глаза: да ведь это он— сбрить рыжие усы и присадить на лысый череп русые кудри, и перед ним ни дать, ни взять Тимоня. Он, правда, постарел. Но глаза, лицо с хитрой ухмылкой—остались прежними. Жорж Иванович, казалось, и обрадовался этой встрече, и испугался. Он привык на пленных смотреть свысока, разговаривать с ними пренебрежительно-начальническим тоном (так воспитывал своих помощников добряк Крауз); малейшее ослушание или возражение расценивалось, как вызов против начальства. Теперь же перед Жоржем Ивановичем стоял не обычный пленный, а пленный-земляк. Земляк смотрел на него удивленными, широко раскрытыми глазами и, наверное.ждал поддержки, помощи. «И надо помочь—таков неписаный закон землячества. Но будет ли от этого мне польза, не станет ли этот землячок поперек дороги, не бросит ли на меня тень?»—с тре-
вогой подумал Жорж Иванович, силясь одарить своего-земляка снисходительно-покровительственной улыбкой, от которой Якову почему-то стало неловко. И Жорж Иванович поторопился закончить разговор.
— Тимони здесь нет,— сказал он не громко, но внушительно, как учитель провинившемуся ученику.—Есть Жорж Иванович Парамонов. Понял? Встретимся—поговорим.
И ушел, придерживая на боку неуклюже висевшую «телячью ногу».
С этого дня Жорж Иванович потерял покой. Он вспомнил, как убежал ив дому тринадцать лет назад. Сколько исколесил дорог, а земляков не встречал. И вдруг здесь, в чужом логове... И он почему-то пожалел, что встретил земляка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92