Когда он делал операцию и кость, хрустя, скрипела под железными зубьями, — Проша, корчась от боли, не проронил ни одного слова, он только тихо-тихо, приглушенно стонал, впиваясь пальцами в доски топчана. После операции он подозвал сестру и попросил перевязать ему руки—пальцы были исцарапаны в кровь. Три дня Проша лежал безмолвным, на четвертый раскрыл глаза и сказал будто сам себе:
— Говорят, скотина вынослива. Да разве она столько перенесла, сколько человек в эту войну? Ни в жизнь... Неужели за все не рассчитаемся?
Яков, оберегая раненое плечо, приподнял голову и взглянул на парня:
— С войной-то?
— Да. Победим, и неужели снова разразится? Опять сыновьям нашим так же отпиливать ноги будут, а? Как думаешь, товарищ?
— Не дадим больше!..
— Я тоже так думаю, — и Проша в первый раз за эти дни улыбнулся. — Может, с того я и оживать начал, друг... А то думал концы отдать. Теперь хоть и без ноги, а жить буду.
Кроме фельдшера и молоденькой кареглазой сестры, которая делала раненым перевязки, в палатку каждый день заходила Рита. Когда она опаздывала почему-либо, Яков скучал, а если Рита долго не возвращалась с боевого задания — волновался. Рождались новые чувства, иногда они радовали его, иногда тревожили. Он пробовал от них уйти, освободиться, но не мог. С каждым днем
Рита отвоевывала для себя в его сердце все больше и больше места.
Вначале, когда Яков попал в партизанский отряд, между ним и Ритой было какое-то внутреннее отчуждение, словно они что-то скрывали друг от друга. Все, что они говорили, казалось, было уложено в определенные рамки, и Якову думалось, что ему не доверяют. Он иногда обижался: «Уж кто-кто, а Рита-то должна знать меня; хотя., хотя она, может быть, и права, — война явилась лучшей проверкой людей, и присмотреться ко мне, как к новичку, и узнать, кто я и что я, это обязанность каждого партизана. Иначе же нельзя, любой непроверенный новичок может подвести весь партизанский отряд...»
Вскоре Яков заметил, что с Ритой часто бывает один партизан с пышной черной шевелюрой — местный адвокат Заовражный. Хотя Якову по-прежнему была близка Рита, но той любви, которая была раньше между ними, не было и не могло быть, — опавшие листья не отрастают; тем не менее, внутренне он досадовал не столько на Риту, сколько на красавца-адвоката, и эта досада рождала неприязнь к нему, словно бы дружба Риты и Заовражного почему-то оскорбляла память о ее муже, капитане Кряжеве. Яков никак не мог поставить этих двух людей рядом; ему казалось, что этот, с пухлыми щеками красавчик стоит намного ниже бесстрашного капитана, и он, Заовражный, не достоин Риты, которая, он знал, любила своего мужа.
Как-то Яков, идя в разведку, спросил Риту, что ей нравится в этом странном человеке? Рита, помолчав, не сразу ответила: «Для ясности, Яша, оставим этот разговор...» Так, «для ясности», они больше не вспоминали об этом. Яков смирился, а та неприязнь, которая была раньше к Заовражному, сама собой рассеялась; они даже подружились и иногда вместе проводили свободное время.
Однажды вечером Яков рассказал ему о том, как он попал к помещику Граве, как в лесу они встретили «партизана» и чуть не угодили в ловушку.
— Интересно, где этот партизан? — оживился Заовражный.
— Известное дело, к праотцам отправили, — ответил Яков и пояснил, что это был за «партизан». Яков рассказал и о том, как у Граве дохли свиньи, и «добрый помещик» разрешал этих свиней «лопать»; все смеялись находчивости пленных и, пожалуй, больше всех смеялся Заовражный.
Через неделю после этого разговора Яков и Рита возвращались с боевого задания. Было совсем темно, и они шли тихо, почти на ощупь. Задание было выполнено удачно — они сами видели, как большой железнодорожный состав с шумом и грохотом рухнул под откос и загорелся. Но это уже была не новинка, а обычное дело —теперь бугские партизаны почти каждый день то в одном месте, то в другом так «пропускали» немецкие поезда с подкреплением на восточный фронт.
Переходя речку, Рита схватилась за руку Якова.
— Устала... -Честное слово, Яша, устала; отдохнем, — попросила она.
Они присели на бугорок; в теле разлилась приятная истома, и ноги, казалось, онемели. Они некоторое время сидели молча, смотря, как под осколком выплывшей из-за тучи луны холодной сталью отливала в речке вода.
— У нас в Кожухове лучше. И вода чище, светлее,— сказал Яков и закурил.
В ту минуту Рита почему-то вспомнила железнодорожную кассу и неожиданную встречу с Яковом, и такое же неожиданное холодное расставание. Сколько раз она жалела, что это произошло именно так. И даже сейчас, когда прошло много лет и она с Яковом встретилась снова, Рита не могла себе простить этого поступка и почему-то стыдилась Якова.
— А ты любишь свою жену? — вдруг неожиданно спросила Рита, и сама же удивилась своему вопросу.
Яков помолчал, потом взял маленькую теплую Ритму руку в свою и тихонько спросил:
— А на что тебе это знать?
— Так... интересно. Я о себе думаю. Ведь бывает: человек и хороший, и ты вроде уважаешь его, а вот не прилегает к душе... понимаешь, стоит, вроде, как на расстоянии...
— Бывает... зато сама выбирала...
— Сама... Говорят: прошлое вспоминать, только душу бередить. — Рита вздохнула: — Счастливые вы.
— Неизвестно...
— Конечно, все может быть, — согласилась Рита.— Ведь, помнишь, я тебе посылала карточку. И что-то еще писала на ней, помнится, карандашом. Тогда решалась моя судьба. Дмитрия я не знала — он приехал из части в отпуск, и встретились с ним на нашем «пятачке». Это танцевальную площадку так называли у нас. Встретились, пригласил танцевать — застеснялась, но пошла. После этого раз проводил домой, второй, а потом — к отцу: так мол и так. Вот и выскочила. Не пожалуюсь, хороший был человек. Когда я узнала о гибели — места не находила. Его смерть меня и сюда привела. Хотелось отомстить за него. Только понимаешь, Яша, то чувство, которое появилось впервые на танцах, все время не покидало меня. Чего бы, кажется, ведь он мне муж, а я стеснялась его. И любила его, а вот стеснялась... А это, знаешь, уже не то... будто рядом со мной — наставник какой или учитель, а не равный мне.
— Значит, между вами не было взаимной любви?
— Да, такой, какую я испытала раньше, не было. Яков понял, на что намекнула Рита и, словно желая проверить ее чувства сейчас, спросил:
— А Заовражный?
— Если ты хочешь сделать мне больно, снова назови этого человека, — с нескрываемой обидой ответила Рита и, вдруг вскочив на колени, положила Якову руки на плечи и, приблизившись к его лицу, сказала:
— А хочешь — я не отдам тебя никому?!
Якову запомнились эти слова Риты, и сейчас, находясь в санитарной палатке, он все больше думал о сво ей судьбе. Перед ним вставали две женщины:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Говорят, скотина вынослива. Да разве она столько перенесла, сколько человек в эту войну? Ни в жизнь... Неужели за все не рассчитаемся?
Яков, оберегая раненое плечо, приподнял голову и взглянул на парня:
— С войной-то?
— Да. Победим, и неужели снова разразится? Опять сыновьям нашим так же отпиливать ноги будут, а? Как думаешь, товарищ?
— Не дадим больше!..
— Я тоже так думаю, — и Проша в первый раз за эти дни улыбнулся. — Может, с того я и оживать начал, друг... А то думал концы отдать. Теперь хоть и без ноги, а жить буду.
Кроме фельдшера и молоденькой кареглазой сестры, которая делала раненым перевязки, в палатку каждый день заходила Рита. Когда она опаздывала почему-либо, Яков скучал, а если Рита долго не возвращалась с боевого задания — волновался. Рождались новые чувства, иногда они радовали его, иногда тревожили. Он пробовал от них уйти, освободиться, но не мог. С каждым днем
Рита отвоевывала для себя в его сердце все больше и больше места.
Вначале, когда Яков попал в партизанский отряд, между ним и Ритой было какое-то внутреннее отчуждение, словно они что-то скрывали друг от друга. Все, что они говорили, казалось, было уложено в определенные рамки, и Якову думалось, что ему не доверяют. Он иногда обижался: «Уж кто-кто, а Рита-то должна знать меня; хотя., хотя она, может быть, и права, — война явилась лучшей проверкой людей, и присмотреться ко мне, как к новичку, и узнать, кто я и что я, это обязанность каждого партизана. Иначе же нельзя, любой непроверенный новичок может подвести весь партизанский отряд...»
Вскоре Яков заметил, что с Ритой часто бывает один партизан с пышной черной шевелюрой — местный адвокат Заовражный. Хотя Якову по-прежнему была близка Рита, но той любви, которая была раньше между ними, не было и не могло быть, — опавшие листья не отрастают; тем не менее, внутренне он досадовал не столько на Риту, сколько на красавца-адвоката, и эта досада рождала неприязнь к нему, словно бы дружба Риты и Заовражного почему-то оскорбляла память о ее муже, капитане Кряжеве. Яков никак не мог поставить этих двух людей рядом; ему казалось, что этот, с пухлыми щеками красавчик стоит намного ниже бесстрашного капитана, и он, Заовражный, не достоин Риты, которая, он знал, любила своего мужа.
Как-то Яков, идя в разведку, спросил Риту, что ей нравится в этом странном человеке? Рита, помолчав, не сразу ответила: «Для ясности, Яша, оставим этот разговор...» Так, «для ясности», они больше не вспоминали об этом. Яков смирился, а та неприязнь, которая была раньше к Заовражному, сама собой рассеялась; они даже подружились и иногда вместе проводили свободное время.
Однажды вечером Яков рассказал ему о том, как он попал к помещику Граве, как в лесу они встретили «партизана» и чуть не угодили в ловушку.
— Интересно, где этот партизан? — оживился Заовражный.
— Известное дело, к праотцам отправили, — ответил Яков и пояснил, что это был за «партизан». Яков рассказал и о том, как у Граве дохли свиньи, и «добрый помещик» разрешал этих свиней «лопать»; все смеялись находчивости пленных и, пожалуй, больше всех смеялся Заовражный.
Через неделю после этого разговора Яков и Рита возвращались с боевого задания. Было совсем темно, и они шли тихо, почти на ощупь. Задание было выполнено удачно — они сами видели, как большой железнодорожный состав с шумом и грохотом рухнул под откос и загорелся. Но это уже была не новинка, а обычное дело —теперь бугские партизаны почти каждый день то в одном месте, то в другом так «пропускали» немецкие поезда с подкреплением на восточный фронт.
Переходя речку, Рита схватилась за руку Якова.
— Устала... -Честное слово, Яша, устала; отдохнем, — попросила она.
Они присели на бугорок; в теле разлилась приятная истома, и ноги, казалось, онемели. Они некоторое время сидели молча, смотря, как под осколком выплывшей из-за тучи луны холодной сталью отливала в речке вода.
— У нас в Кожухове лучше. И вода чище, светлее,— сказал Яков и закурил.
В ту минуту Рита почему-то вспомнила железнодорожную кассу и неожиданную встречу с Яковом, и такое же неожиданное холодное расставание. Сколько раз она жалела, что это произошло именно так. И даже сейчас, когда прошло много лет и она с Яковом встретилась снова, Рита не могла себе простить этого поступка и почему-то стыдилась Якова.
— А ты любишь свою жену? — вдруг неожиданно спросила Рита, и сама же удивилась своему вопросу.
Яков помолчал, потом взял маленькую теплую Ритму руку в свою и тихонько спросил:
— А на что тебе это знать?
— Так... интересно. Я о себе думаю. Ведь бывает: человек и хороший, и ты вроде уважаешь его, а вот не прилегает к душе... понимаешь, стоит, вроде, как на расстоянии...
— Бывает... зато сама выбирала...
— Сама... Говорят: прошлое вспоминать, только душу бередить. — Рита вздохнула: — Счастливые вы.
— Неизвестно...
— Конечно, все может быть, — согласилась Рита.— Ведь, помнишь, я тебе посылала карточку. И что-то еще писала на ней, помнится, карандашом. Тогда решалась моя судьба. Дмитрия я не знала — он приехал из части в отпуск, и встретились с ним на нашем «пятачке». Это танцевальную площадку так называли у нас. Встретились, пригласил танцевать — застеснялась, но пошла. После этого раз проводил домой, второй, а потом — к отцу: так мол и так. Вот и выскочила. Не пожалуюсь, хороший был человек. Когда я узнала о гибели — места не находила. Его смерть меня и сюда привела. Хотелось отомстить за него. Только понимаешь, Яша, то чувство, которое появилось впервые на танцах, все время не покидало меня. Чего бы, кажется, ведь он мне муж, а я стеснялась его. И любила его, а вот стеснялась... А это, знаешь, уже не то... будто рядом со мной — наставник какой или учитель, а не равный мне.
— Значит, между вами не было взаимной любви?
— Да, такой, какую я испытала раньше, не было. Яков понял, на что намекнула Рита и, словно желая проверить ее чувства сейчас, спросил:
— А Заовражный?
— Если ты хочешь сделать мне больно, снова назови этого человека, — с нескрываемой обидой ответила Рита и, вдруг вскочив на колени, положила Якову руки на плечи и, приблизившись к его лицу, сказала:
— А хочешь — я не отдам тебя никому?!
Якову запомнились эти слова Риты, и сейчас, находясь в санитарной палатке, он все больше думал о сво ей судьбе. Перед ним вставали две женщины:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92