— Славчук смял в кулаке немецкий приказ и, вскинув голову, громко закончил:— Смерть немецким оккупантам!
Партизаны дружно подняли вверх руки с винтовками, пистолетами, гранатами, — подняли руки с тем оружием, какое было у каждого из них, и Яков тоже поднял две руки — две винтовки, его первые трофеи, и вместе со всеми в один тысячеустый голос произнес, как клятву:
— Смерть немецким оккупантам!
Однажды в партизанский штаб была передана радиограмма:
«В ночь с 4 на 5 августа 1943 года на всем протяжении от города Н. до города С. взорвать железнодорожное полотно и остановить передвижение немецких солдат и вооружения на восток».
В тот же день Славчук выехал на совещание командиров партизанских бригад. Вернувшись с совещания, он собрал командиров отрядов и сообщил, что от выполнения этой операции зависит успех продвижения советских войск на центральном участке фронта. Каждому отряду было дано задание, определено место операции, назначено время. Партизанам выдали толовые шашки, бикфордовы шнуры, саперные спички, патроны, гранаты.
До железнодорожной линии было неблизко, приходилось идти стороной, болотом. В предрассветных сумерках показалась длинная железнодорожная насыпь, она была приподнята и, казалось, сторожила болото, с чавкавшим под ногами мхом. Партизаны незаметно рассы-пались вдоль полотна, залегли в кусты, в канавки, в некошеную чахлую траву.. Командир отряда Колька Бадунь, оглядывая свой участок, решил немедленно овладеть железнодорожной будкой, которая была на другой стороне насыпи — убрать охрану и сразу же приступить к установке толовых шашек. В стороне, справа, послышались паровозные гудки, стук колес, и вскоре на горизонте развернулся, как гусеница, железнодорожный состав.
— Эх бы, под колеса шоколадку, и ваших нет,—прошептал Яков.
— Рановато, — ответил Колька.. — Спугнуть можем.
— Да и паровоз-то с востока — одних калек тащит, — добавила Рита. — Надо с другой стороны ждать.
— Все равно без сигнала нельзя... Операция по минутам рассчитана. Вначале за будочку возьмемся.
— Разрешите мне...
Яков все еще считал себя в долгу перед другими и каждый раз напрашивался выполнять задание первым, — это заметил не только командир отряда, но и Рита. И сейчас ей почему-то захотелось выполнить поручение вместе с ним.
— Ну, что же, браток, давай попробуем, — согласился Колька. — Видишь будочку? Ну вот, пробраться надо... И тихо-мирно часового прикокнуть... Понимаешь, только без шума, тихо-мирно.
— Есть тихо-мирно! — ответил Яков и на прощанье сжал Ритину руку.
— Возьми на всякий случай еще кого-нибудь, — посоветовал Бадунь, — может, там не один часовой окажется.
— Разрешите, я пойду, — попросила Рита.
— Валяйте, ни пуха, ни пера! Только смотри, ребята, тихо-мирно... и через полотно чтобы ящерицей.
— Есть ящерицей!
Две тени скользнули по белесому откосу насыпи. Яков высунул голову, оглянулся — ни души. В стороне чернела будка с единственным, светившимся в темноте, как красный глазок, окошечком, да глухо гудели рельсы под колесами уходившего поезда.
Сжимая в руках автомат, пригибаясь, Яков бросился к железнодорожной будке. Вдруг будка распахнулась,, и в дверях показался немецкий солдат. Яков выстрелил, и солдат рухнулся на землю, распластав руки. На выстрел из будки выскочили еще двое, и Яков снова выстрелил. В этот момент словно кто-то ударил в плечо тяжелым молотком, и Яков, стиснув зубы, ткнулся на землю. Рита выстрелила в немца и, убедившись, что больше никого в будке не осталось, бросилась на помощь Якову. Перевязав его, она приподнялась и увидела: с противоположной стороны от леса отделились какие-то. люди и стали приближаться.
«Немцы... не справимся», — подумала она; Яков, словно поняв ее мысли, прошептал:
— Только бы выиграть время... Скоро начнут наши. Но немцы были уже близко, вот они спустились в лощину, пересекли ее...
— Подпустить поближе, поближе, — шептал Яков и сжимал дрожащей окровавленной рукой автомат.
Немцы поднялись на холмик. Впереди бежал низенький офицер, поблескивая очками и размахивая пистолетом, за ним цепочкой растянулись человек двадцать.
«Только бы выиграть время», — снова подумал Яков; и вдруг крикнул:
— Ого-о-нь!
Первая очередь подкосила нескольких солдат, а очкастый офицер, словно завороженный, все еще бежал с поднятым в небо пистолетом, не обращая внимания на то, что позади его падали солдаты. Вдруг он схватился за грудь, качнулся в сторону и упал навзничь. Остальные смешались, залегли. Через минуту-две опять поднялись, но новая очередь из автомата снова прижала их к земле.
Вдруг Яков охнул, как-то сразу обмяк и уронил на автомат голову.
Очнулся он от сильного грома, словно взорвалась сама земля, и огромные черные столбы встали в полнеба.
— Наши? — чуть слышно спросил Яков.
— Наши, наши! — почти крикнула Рита, и новый взрыв, совсем рядом, оглушил их; в небо взлетели кучи земли, куски развороченных шпал и тяжелым градом опустились на землю.
И вдруг немцы закричали на своем языке: «Окруженье, окруженье!» и повернули обратно, оставив на холмике, за который они так жадно цеплялись, убитых солдат и того очкастого офицерика, который еще совсем недавно бежал с поднятым в небо пистолетом.
А взрывы нескончаемой волной перекидывались с одного места на другое, уходили вдоль железнодорожного полотна на запад — в это утро на десятки километров дорога была в руках бугских партизан.
В партизанский госпиталь Якову Русанову попасть не удалось — было слишком далеко, к тому же противник предпринял против партизан контрнаступление и, овладев несколькими населенными пунктами, перерезал главную дорогу. Якова на некоторое время поместили в санитарную палатку, которая находилась тут же, при штабе отряда. На топчанах, сколоченных наспех из досок, лежали раненые; у одного худощавого, с красными воспаленными глазами, парня, видимо, уже начиналась гангрена левой ноги, и он, бледный, с перекошенным от нестерпимой боли лицом, просил фельдшера:
— Богом молю, отпили ее.
— Что я сделаю, Проша, ножовкой-то? — ответил фельдшер, тучный и неповоротливый, и склонился над парнем с распухшей ногой.
— Потерпи, милок, через день-другой очистят — переправим...
— На тот свет? — парень закрыл глаза, с минуту полежал тихо, не шевелясь, потом поднял руку и, вцепившись в заросшую рыжеватой щетиной щеку, с остервенением заскреб ее, словно этим хотел унять нестерпимую боль в ноге.
Потом, схватившись за толстую руку фельдшера, снова просил отпилить ногу — и он по-своему был прав, иного выхода не было.
На другой день, рано утром, когда боль стала невыносимой и Проша, не спавший уже третьи сутки, просил пристрелить его, фельдшер, собрав свои нехитрые инструменты, решил ампутировать ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Партизаны дружно подняли вверх руки с винтовками, пистолетами, гранатами, — подняли руки с тем оружием, какое было у каждого из них, и Яков тоже поднял две руки — две винтовки, его первые трофеи, и вместе со всеми в один тысячеустый голос произнес, как клятву:
— Смерть немецким оккупантам!
Однажды в партизанский штаб была передана радиограмма:
«В ночь с 4 на 5 августа 1943 года на всем протяжении от города Н. до города С. взорвать железнодорожное полотно и остановить передвижение немецких солдат и вооружения на восток».
В тот же день Славчук выехал на совещание командиров партизанских бригад. Вернувшись с совещания, он собрал командиров отрядов и сообщил, что от выполнения этой операции зависит успех продвижения советских войск на центральном участке фронта. Каждому отряду было дано задание, определено место операции, назначено время. Партизанам выдали толовые шашки, бикфордовы шнуры, саперные спички, патроны, гранаты.
До железнодорожной линии было неблизко, приходилось идти стороной, болотом. В предрассветных сумерках показалась длинная железнодорожная насыпь, она была приподнята и, казалось, сторожила болото, с чавкавшим под ногами мхом. Партизаны незаметно рассы-пались вдоль полотна, залегли в кусты, в канавки, в некошеную чахлую траву.. Командир отряда Колька Бадунь, оглядывая свой участок, решил немедленно овладеть железнодорожной будкой, которая была на другой стороне насыпи — убрать охрану и сразу же приступить к установке толовых шашек. В стороне, справа, послышались паровозные гудки, стук колес, и вскоре на горизонте развернулся, как гусеница, железнодорожный состав.
— Эх бы, под колеса шоколадку, и ваших нет,—прошептал Яков.
— Рановато, — ответил Колька.. — Спугнуть можем.
— Да и паровоз-то с востока — одних калек тащит, — добавила Рита. — Надо с другой стороны ждать.
— Все равно без сигнала нельзя... Операция по минутам рассчитана. Вначале за будочку возьмемся.
— Разрешите мне...
Яков все еще считал себя в долгу перед другими и каждый раз напрашивался выполнять задание первым, — это заметил не только командир отряда, но и Рита. И сейчас ей почему-то захотелось выполнить поручение вместе с ним.
— Ну, что же, браток, давай попробуем, — согласился Колька. — Видишь будочку? Ну вот, пробраться надо... И тихо-мирно часового прикокнуть... Понимаешь, только без шума, тихо-мирно.
— Есть тихо-мирно! — ответил Яков и на прощанье сжал Ритину руку.
— Возьми на всякий случай еще кого-нибудь, — посоветовал Бадунь, — может, там не один часовой окажется.
— Разрешите, я пойду, — попросила Рита.
— Валяйте, ни пуха, ни пера! Только смотри, ребята, тихо-мирно... и через полотно чтобы ящерицей.
— Есть ящерицей!
Две тени скользнули по белесому откосу насыпи. Яков высунул голову, оглянулся — ни души. В стороне чернела будка с единственным, светившимся в темноте, как красный глазок, окошечком, да глухо гудели рельсы под колесами уходившего поезда.
Сжимая в руках автомат, пригибаясь, Яков бросился к железнодорожной будке. Вдруг будка распахнулась,, и в дверях показался немецкий солдат. Яков выстрелил, и солдат рухнулся на землю, распластав руки. На выстрел из будки выскочили еще двое, и Яков снова выстрелил. В этот момент словно кто-то ударил в плечо тяжелым молотком, и Яков, стиснув зубы, ткнулся на землю. Рита выстрелила в немца и, убедившись, что больше никого в будке не осталось, бросилась на помощь Якову. Перевязав его, она приподнялась и увидела: с противоположной стороны от леса отделились какие-то. люди и стали приближаться.
«Немцы... не справимся», — подумала она; Яков, словно поняв ее мысли, прошептал:
— Только бы выиграть время... Скоро начнут наши. Но немцы были уже близко, вот они спустились в лощину, пересекли ее...
— Подпустить поближе, поближе, — шептал Яков и сжимал дрожащей окровавленной рукой автомат.
Немцы поднялись на холмик. Впереди бежал низенький офицер, поблескивая очками и размахивая пистолетом, за ним цепочкой растянулись человек двадцать.
«Только бы выиграть время», — снова подумал Яков; и вдруг крикнул:
— Ого-о-нь!
Первая очередь подкосила нескольких солдат, а очкастый офицер, словно завороженный, все еще бежал с поднятым в небо пистолетом, не обращая внимания на то, что позади его падали солдаты. Вдруг он схватился за грудь, качнулся в сторону и упал навзничь. Остальные смешались, залегли. Через минуту-две опять поднялись, но новая очередь из автомата снова прижала их к земле.
Вдруг Яков охнул, как-то сразу обмяк и уронил на автомат голову.
Очнулся он от сильного грома, словно взорвалась сама земля, и огромные черные столбы встали в полнеба.
— Наши? — чуть слышно спросил Яков.
— Наши, наши! — почти крикнула Рита, и новый взрыв, совсем рядом, оглушил их; в небо взлетели кучи земли, куски развороченных шпал и тяжелым градом опустились на землю.
И вдруг немцы закричали на своем языке: «Окруженье, окруженье!» и повернули обратно, оставив на холмике, за который они так жадно цеплялись, убитых солдат и того очкастого офицерика, который еще совсем недавно бежал с поднятым в небо пистолетом.
А взрывы нескончаемой волной перекидывались с одного места на другое, уходили вдоль железнодорожного полотна на запад — в это утро на десятки километров дорога была в руках бугских партизан.
В партизанский госпиталь Якову Русанову попасть не удалось — было слишком далеко, к тому же противник предпринял против партизан контрнаступление и, овладев несколькими населенными пунктами, перерезал главную дорогу. Якова на некоторое время поместили в санитарную палатку, которая находилась тут же, при штабе отряда. На топчанах, сколоченных наспех из досок, лежали раненые; у одного худощавого, с красными воспаленными глазами, парня, видимо, уже начиналась гангрена левой ноги, и он, бледный, с перекошенным от нестерпимой боли лицом, просил фельдшера:
— Богом молю, отпили ее.
— Что я сделаю, Проша, ножовкой-то? — ответил фельдшер, тучный и неповоротливый, и склонился над парнем с распухшей ногой.
— Потерпи, милок, через день-другой очистят — переправим...
— На тот свет? — парень закрыл глаза, с минуту полежал тихо, не шевелясь, потом поднял руку и, вцепившись в заросшую рыжеватой щетиной щеку, с остервенением заскреб ее, словно этим хотел унять нестерпимую боль в ноге.
Потом, схватившись за толстую руку фельдшера, снова просил отпилить ногу — и он по-своему был прав, иного выхода не было.
На другой день, рано утром, когда боль стала невыносимой и Проша, не спавший уже третьи сутки, просил пристрелить его, фельдшер, собрав свои нехитрые инструменты, решил ампутировать ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92