— Самого-то нет... Где пахать-то собрались? Не у Калинового ли лога?
— У Калинового.
— И Петрович там начинал. Первая борозда его была...
В Огонькове все от мала до велика знали, что первую весеннюю борозду всегда прокладывал Андрей Петрович. Так повелось с тех пор, как он вернулся с гражданской войны и взялся за плуг. Он считал, что в каж-
дом деле дорого начало, и твердо держался этого правила. Елене хотелось последовать его примеру.
— Побудка в два часа, а мне и того раньше, — сказала она.
— Тогда ложись, Ленушка, отдохни.
Спала Елена беспокойно. Боясь проспать, она несколько раз вставала среди ночи, выглядывала в окно. Еще до рассвета она оделась, наскоро поела и вышла. На серо-желтых стебельках прошлогодней травы, на изгородях и на крышах лежал иней. Но дальние вершины деревьев уже розовели под лучами невидимого солнца.
Елена разбудила Катю Петухову, и та побежала поднимать остальных. Впрочем, сегодня все встали спозаранку, проворно собрались в поле. Вскоре на Калиновом логу зачернела первая узкая полоса свежей пахоты. Это Елена сделала почин на быке Добром, которого обучил Петр и теперь шел рядом с ним. Несколько подальше, где земля была тверже, пахали на лошадях.
Федору Вешкину в эту ночь тоже не спалось. Он еще третьего дня присмотрел для себя участок подсохшей земли и решил поразить всех. Поэтому он никому не говорил о своем намерении, готовился тайком. Увы, Федору не повезло. Только он вывел из конюшни лошадь, как она испугалась вспорхнувшего у него из-под ног воробья и, вырвав из рук Вешкина повод, понеслась по деревне.
— Эк откормили! — разозлился Вешкин и накинул. ся на неуместно ухмыляющегося конюха: — Знал, что с норовом, надо было предупредить, вдвоем бы запрягли... а то стоит, как столб! Лови теперь!
Лишь спустя час выехал Вешкин со своими пахарями в поле. Поднявшись на увал, он с завистью воскликнул:
— Смотри ты... уже начали!
— Да ведь это Елена! — отозвался один из пахарей.
— Сам вижу, что она. А мы вот спать горазды. Смотрите, ныне не баловать! Без нормы на глаза не показываться.
Елена, помахивая в воздухе кнутом, весело покрикивала на черно-пегого быка. За ней пахала на белоногом бычке Катя Петухова, а еще дальше—Аня Фролова, а позади всех подборанивала под сев кума Марфида на своей Буренке.
Буренка с непривычки не шла, билась в ярме, и то кидалась из стороны в сторону, надеясь освободиться, то останавливалась, тяжело дыша. У кумы Марфиды изболелось сердце глядеть на нее. Она ласково гладила корову по лоснящейся на солнце спине и, дав немного отдохнуть, снова подстегивала ее кнутом. Буренка тяжело натягивала постромки, нехотя шла бороздой.
Вдруг она опять бросилась в сторону, завязла по колено в сырой жирной земле и упала. Тут уж кума Мар-фида не выдержала, прижалась к Буренке, заплакала.
Но слезами разве поможешь? Вокруг лежало поле, ждавшее, чтобы его вспахали, взборонили, посеяли. Кума Марфида поднялась с покрасневшими глазами, заботливо вытерла платком забрызганное грязью коровье вымя и принялась помогать Буренке встать на ноги.
Елена, дойдя до конца полосы, не спеша поворачивала возле редкого сосняка, затем, словно росчерком пера, делала новую борозду по прошлогоднему жнитву. Чайки пронзительно крича взлетали и опять садились позади нее на борозду, ища червяков в развороченной земле. Солнце щедро светило и грело землю, а она, свежая, мягкая, дымилась и словно дышала теплом этого чудесного весеннего утра.
После майских праздников подули северные ветры. По ночам морозило. Озими едва оживали, сев затягивался. Видя, как не спит дочь, как за плугами ходят женщины и подростки, Никита Суслонов не усидел и, превозмогая свою хворь, пошел в посевщики. Как-то утром, вставая с полатей, он посетовал:
— Худой год сулит весна. Николин день на носу, а на деревьях ни листка. В луговьях не токмо баламолку цвести, а пырейник, и тот не прощипнулся.
— Трава-то, может, и успеет, — отозвалась жена, —-другой раз за неделю-две вымахает. ' Вот хлебушко-то как? В сусеке-то донышко стучит.
Никита и сам беспокоился — хлеба убывало. Он привык жить полной чашей, и чтоб хлеба было в запасе, не на один год. А тут, видать, бабы пораструсили хлебец:
старуха не раз выменивала у эвакуированных какие-то вещи. И это злило его:
— Кочерга. Говорил — берега мучку, а тебе с Фаинкой барахло понадобилось.
— Ведь думаешь, без него-то как...
Никита крепко выругался, натянул на плечи рыжий дубленый полушубок и, сердито хлопнув дверями, уехал в поле.
До обеда Никита даже не присаживался курить. Следя за бороновальщиками, он, прихрамывая, ходил за сеялкой, хозяйски посматривал на сошники. «Посей плохо, с огрехами да плешинами—вся вина на меня ляжет. Да и Ленке опять же в глаза колоть будут: мол, отец сеял», — рассуждал он и старался сделать как можно
лучше.Перед последним загоном Никита решил отдохнуть. Засыпав в сеялку зерно, он подбросил лошади сена и присел.
Из-за куста стайкой вспорхнули воробьи. Посасывая трубку, Никита думал о жизни, о своих старческих годах, о разлетевшихся, как воробьи, детях. Тимо-ха как убежал, так и не заглядывал домой. Серега, тот по учености пошел, до кандидата достукался, три раза в году к праздникам по посылочке слал, а теперь и ему не до этого — эвакуировался в Алма-Ату. Только младший Петька держится за дом, но и тот с одной рукой немного заработает. А Еленка — известное дело: крутится, как белка в колесе. И он опять пожалел — рано отпустил замуж ее. Теперь бы одна прокормила стариков.
Воробьи, покружив над пахотой, сели у мешков. Никита сдвинул было лохматые брови и схватился за палку, но вдруг, подобрев, раздумал. «Каждая пичужка жить хочет» — и он засунул руку в лукошко, подбросил зерно на ладони, будто хотел сказать: «А ну, сюда, птахи малые, сюда. Много ли вам надо?» Но воробьи, вспорхнув, улетели. Никита нахмурился, заглянул в лукошко и вспомнил о своем опустевшем сусеке. «Хорошо бы на булки такой пшенички. А вдруг узнают? Срубит тогда Ленка мне голову. Уж лучше подальше от греха. А может, прихватить горстку-другую? Кто узнает? Колхоз от этого не обеднеет: каждая пичужка сама себя кормит».
Когда бороновальщики уехали на другой конец поля, Никита встал, оглянулся и, отсыпав пшеницы, заторопился к лесу. Сунув лукошко под кусты, и забросав его ветками, он пошел на другой конец. Повстречавшись е ребятами, крикнул:
— Эй, вы... Алешка, Васька! В мешке вон, на конце, зерно осталось, кладовщику сдайте. Под расписку, до зернышка. А я в другое поле поеду.
Доборонив загон, ребята выпрягли лошадей, задали им овса, развели костер. Наскоро поев, они растянулись на земле.
Алешка, подложив под голову охапку сена, было раскрыл книжку. Но хворост вскоре прогорел, и он побежал за новой охапкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92