— Все захохотали. — Выпить кто не любит. Пусть на здо ровье, только бы работа шла. С бригадой, говорю, справляется. А с колхозом? Как, Федор, согласишься ли ты?— и кума Марфида наклонилась к сидящему рядом бригадиру.
— Ты вот что, Марфа Степановна, не разыгрывай меня здесь.
— Ну вот, я так и знала, что тебе трудно будет. Может, и справился бы, но трудно, говорю. О Егоре много нечего. Хитрый он человек. Принесла я в прошлый раз в сельпо яйца. Так он чуть не все забраковал. То «пятно», то опять «пятно». Вот и поди, разберись с ним.
— Ты покороче.
— Как покороче? Нельзя короче, бабы! Председателя выбираем. Большой воз тащить ему придется. А тащить этот воз только Елена Никитична сможет. Ей под силу будет, бабы. А насчет Егора, так я думаю, вычеркнуть его из списка. Чтоб колхоз наш не позорил, да и список тоже.
Нашлись и сторонники Вешкина. Некоторые предлагали Арсентия Злобина. Только о Гоголе-моголе никто не сказал доброго слова.
Выступила и Елена, пробовала отказываться, но ей кричали:
— Не отказывайся!
— Поддержим тебя!
Когда стали голосовать, все колхозники подняли руки за Елену. Даже Гоголь-моголь и тот, видя, как дружно голосовали за нее, неохотно поднял свою руку и смущенно замигал глазами.
Первые дни Елена приходила в контору и не знала, за что взяться. Она перекладывала бумаги, по нескольку раз читала их. Тут и срочная отгрузка хлеба для фронта, и подвозка материалов для стройки, и заявка животновода, и личные просьбы колхозников: одному надо отпустить сена, другому привезти дров, третьему—съездить в больницу. Нужны были лошади, люди... Елена выслушивала просьбы, записывала на бумажку, вызывала бригадира, и оказывалось—не хватало ни лошадей, ни людей. И вдруг Елена удивилась: как же раньше свекор успевал везде, и у него, казалось, все шло гладко и все было в порядке? Она спрашивала об этом свекровь, та отвечала:
- Всяко бывало и у него. Другой раз придет, и уснуть Не может. Всю ночь крутится. Встанет, да с теми же глазами и убежит.
Видя, как трудно приходится дочери, Никита, как-то увидев ее, сказал:
- Ты, слышь-ко, девка, зря взялась...
— Да разве я сама напросилась?
— А как же, насильно не вправе. «По вправе...»
А тут еще Гоголь-моголь ходит по пятам с документом «уполномоченного по отгрузке картофеля». Елена пообещала выполнить наряд, а он не отстает:
- Я должон контролировать, товарищ председатель, ваши действа.
И тут Елена не пытерпела, запрягла лошадь и по-
ехала к секретарю райкома,
Ермаков только что вернулся из командировки. Хо-телось отдохнуть, но у негоела не ждали. Он вызвал машинистку, лил ей несколько поручений, что-то записал ни бумаге. По усталость давала о себе знать, и он,, облокотившись на руку, невольно закрывал глаза.
Вчера ночью, возвращаясь с железнодорожной станции, он встретил увязшую в грязи телегу. Телега сломались, и около нес возился подросток лет двенадцати. Ермаков помог починить телегу. Обрадованный мальчик поблагодарил секретаря райкома и заторопился:
- Сидеть-то некогда, хлеб везу — вагоны ждут...
«Сколько таких ребят рано повзрослели! Война, война», — подумал Ермаков и опять невольно вспомнил своего Володеньку...
Ермаков открыл глаза, откинулся на спинку кресла. Лицо его приняло сухое, почти злое выражение. Он боролся с собой, не хотел поддаться слабости, но горе хватало за душу, безжалостно терзало.
Известие о гибели сына пришло недавно. Как всегда в таких случаях, казалось, что это, возможно, ошибка, и сын еще вернется. То был голос чувства, не желавшего поверить в смерть. Но трезвый, беспощадный голос рассудка говорил, что это правда, и что он уже никогда не увидит больше сына. О горе Ермакова никто не знал. Он не сказал об этом даже своей жене. Решил, пока не получит окончательного известия, молчать. Сам он узнал из необычного письма. Перед началом заседания
бюро райкома среди пачки писем он увидел твердый, неуклюже свернутый пакетик и на нем размашистая надпись карандашом. «Село Теплые Горы, Ермаковым». Ермаков осторожно развернул — и серебристая кайма, герб вверху и столбик надписей и цифр удивили его. «Это же Володькино свидетельство об окончании школы!» Почувствовав что-то неладное, он взглянул на оборотную сторону, и вдруг глаза перехватили последнюю размашистую строчку: «Похоронен в братской могиле...» Ермаков опустился на диван. Дрожащими руками он свернул свидетельство и, сунув его в карман гимнастерки, молча вышел из кабинета. Спустился с крыльца, пересек дорогу, прошел в сосновую рощу, холодно и глухо шумевшую. Он шел, не думая о том, куда и зачем идет, не замечая ничего, как слепой, — но и оставаться в привычном кабинете он не мог, ему надо было идти, куда угодно, но только бы идти...
Снова чувство горя и тоски охватило его. Он встал, походка утратила прежнюю легкость, во взгляде серых глубоко сидящих глаз появилось что-то тяжелое. Иногда лицо делалось прежним, спокойно внимательным, сосредоточенным. Только не было в нем знакомой всем веселой и доброй улыбки.
«Ладно», — сказал он вслух, хотя никого в кабинете не было, и опять сел за стол.
В дверь постучались, и на пороге показалась Елена Русанова. Ермаков пригласил ее к столу и стал расспрашивать о колхозных делах. Дорогой Елена думала, что она зайдет к Ермакову и сразу скажет, что она работать больше председателем не станет. Так и скажет и, если нужно, выложит на стол печать. А теперь сидела и постепенно рассказывала о своем колхозе. И вдруг, вспомнив Гоголя-моголя, призналась:
— Трудно мне приходится, Виктор Ильич, не справлюсь.
— Ничего, ничего. Сейчас легкой работы у нас нет. И долго не будет, Елена Никитична. Слышали новость— немцы под Москвой разбиты.
— Наконец-то...
— Наши войска продвинулись на сто пятьдесят километров, — и Виктор Ильич подошел к карте, висевшей та стене.
— Радость-то какая!
— Это еще начало, Елена Никитична, только начало. Вот почему и о легкой работе нам некогда думать.
Ермаков как-то виновато улыбнулся. И эта скупая улыбка еще сильнее подчеркнула его усталость, и Елене вдруг стало неловко, что она отнимает у него время своими мелкими вопросами. А Виктор Ильич снова расспрашивал:
— Ну, рассказывайте, как у вас Арсентий Кириллович?
— Помогает, очень помогает.
— Еще бы секретарь партийной организации, да не помогал...
— Нынче приняли в партию Федора Вешкина. — Ну, а вы?
— Тоже думаю вступать... Одна рекомендация уже есть.
— Вот это другой разговор. А то пришли, и первым словом — не справиться. Да ведь и я первый день сидел на секретарском месте и тоже думал так же, как вы. Вы неделю еще работаете. А я с полгодика ходил в таком вот тумане, пока район не узнал. А район Житлухинский тяжелый был.
Елена слушала Ермакова, и ей вдруг показалось, что она может и должна справиться, ведь не одна в колхозе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Ты вот что, Марфа Степановна, не разыгрывай меня здесь.
— Ну вот, я так и знала, что тебе трудно будет. Может, и справился бы, но трудно, говорю. О Егоре много нечего. Хитрый он человек. Принесла я в прошлый раз в сельпо яйца. Так он чуть не все забраковал. То «пятно», то опять «пятно». Вот и поди, разберись с ним.
— Ты покороче.
— Как покороче? Нельзя короче, бабы! Председателя выбираем. Большой воз тащить ему придется. А тащить этот воз только Елена Никитична сможет. Ей под силу будет, бабы. А насчет Егора, так я думаю, вычеркнуть его из списка. Чтоб колхоз наш не позорил, да и список тоже.
Нашлись и сторонники Вешкина. Некоторые предлагали Арсентия Злобина. Только о Гоголе-моголе никто не сказал доброго слова.
Выступила и Елена, пробовала отказываться, но ей кричали:
— Не отказывайся!
— Поддержим тебя!
Когда стали голосовать, все колхозники подняли руки за Елену. Даже Гоголь-моголь и тот, видя, как дружно голосовали за нее, неохотно поднял свою руку и смущенно замигал глазами.
Первые дни Елена приходила в контору и не знала, за что взяться. Она перекладывала бумаги, по нескольку раз читала их. Тут и срочная отгрузка хлеба для фронта, и подвозка материалов для стройки, и заявка животновода, и личные просьбы колхозников: одному надо отпустить сена, другому привезти дров, третьему—съездить в больницу. Нужны были лошади, люди... Елена выслушивала просьбы, записывала на бумажку, вызывала бригадира, и оказывалось—не хватало ни лошадей, ни людей. И вдруг Елена удивилась: как же раньше свекор успевал везде, и у него, казалось, все шло гладко и все было в порядке? Она спрашивала об этом свекровь, та отвечала:
- Всяко бывало и у него. Другой раз придет, и уснуть Не может. Всю ночь крутится. Встанет, да с теми же глазами и убежит.
Видя, как трудно приходится дочери, Никита, как-то увидев ее, сказал:
- Ты, слышь-ко, девка, зря взялась...
— Да разве я сама напросилась?
— А как же, насильно не вправе. «По вправе...»
А тут еще Гоголь-моголь ходит по пятам с документом «уполномоченного по отгрузке картофеля». Елена пообещала выполнить наряд, а он не отстает:
- Я должон контролировать, товарищ председатель, ваши действа.
И тут Елена не пытерпела, запрягла лошадь и по-
ехала к секретарю райкома,
Ермаков только что вернулся из командировки. Хо-телось отдохнуть, но у негоела не ждали. Он вызвал машинистку, лил ей несколько поручений, что-то записал ни бумаге. По усталость давала о себе знать, и он,, облокотившись на руку, невольно закрывал глаза.
Вчера ночью, возвращаясь с железнодорожной станции, он встретил увязшую в грязи телегу. Телега сломались, и около нес возился подросток лет двенадцати. Ермаков помог починить телегу. Обрадованный мальчик поблагодарил секретаря райкома и заторопился:
- Сидеть-то некогда, хлеб везу — вагоны ждут...
«Сколько таких ребят рано повзрослели! Война, война», — подумал Ермаков и опять невольно вспомнил своего Володеньку...
Ермаков открыл глаза, откинулся на спинку кресла. Лицо его приняло сухое, почти злое выражение. Он боролся с собой, не хотел поддаться слабости, но горе хватало за душу, безжалостно терзало.
Известие о гибели сына пришло недавно. Как всегда в таких случаях, казалось, что это, возможно, ошибка, и сын еще вернется. То был голос чувства, не желавшего поверить в смерть. Но трезвый, беспощадный голос рассудка говорил, что это правда, и что он уже никогда не увидит больше сына. О горе Ермакова никто не знал. Он не сказал об этом даже своей жене. Решил, пока не получит окончательного известия, молчать. Сам он узнал из необычного письма. Перед началом заседания
бюро райкома среди пачки писем он увидел твердый, неуклюже свернутый пакетик и на нем размашистая надпись карандашом. «Село Теплые Горы, Ермаковым». Ермаков осторожно развернул — и серебристая кайма, герб вверху и столбик надписей и цифр удивили его. «Это же Володькино свидетельство об окончании школы!» Почувствовав что-то неладное, он взглянул на оборотную сторону, и вдруг глаза перехватили последнюю размашистую строчку: «Похоронен в братской могиле...» Ермаков опустился на диван. Дрожащими руками он свернул свидетельство и, сунув его в карман гимнастерки, молча вышел из кабинета. Спустился с крыльца, пересек дорогу, прошел в сосновую рощу, холодно и глухо шумевшую. Он шел, не думая о том, куда и зачем идет, не замечая ничего, как слепой, — но и оставаться в привычном кабинете он не мог, ему надо было идти, куда угодно, но только бы идти...
Снова чувство горя и тоски охватило его. Он встал, походка утратила прежнюю легкость, во взгляде серых глубоко сидящих глаз появилось что-то тяжелое. Иногда лицо делалось прежним, спокойно внимательным, сосредоточенным. Только не было в нем знакомой всем веселой и доброй улыбки.
«Ладно», — сказал он вслух, хотя никого в кабинете не было, и опять сел за стол.
В дверь постучались, и на пороге показалась Елена Русанова. Ермаков пригласил ее к столу и стал расспрашивать о колхозных делах. Дорогой Елена думала, что она зайдет к Ермакову и сразу скажет, что она работать больше председателем не станет. Так и скажет и, если нужно, выложит на стол печать. А теперь сидела и постепенно рассказывала о своем колхозе. И вдруг, вспомнив Гоголя-моголя, призналась:
— Трудно мне приходится, Виктор Ильич, не справлюсь.
— Ничего, ничего. Сейчас легкой работы у нас нет. И долго не будет, Елена Никитична. Слышали новость— немцы под Москвой разбиты.
— Наконец-то...
— Наши войска продвинулись на сто пятьдесят километров, — и Виктор Ильич подошел к карте, висевшей та стене.
— Радость-то какая!
— Это еще начало, Елена Никитична, только начало. Вот почему и о легкой работе нам некогда думать.
Ермаков как-то виновато улыбнулся. И эта скупая улыбка еще сильнее подчеркнула его усталость, и Елене вдруг стало неловко, что она отнимает у него время своими мелкими вопросами. А Виктор Ильич снова расспрашивал:
— Ну, рассказывайте, как у вас Арсентий Кириллович?
— Помогает, очень помогает.
— Еще бы секретарь партийной организации, да не помогал...
— Нынче приняли в партию Федора Вешкина. — Ну, а вы?
— Тоже думаю вступать... Одна рекомендация уже есть.
— Вот это другой разговор. А то пришли, и первым словом — не справиться. Да ведь и я первый день сидел на секретарском месте и тоже думал так же, как вы. Вы неделю еще работаете. А я с полгодика ходил в таком вот тумане, пока район не узнал. А район Житлухинский тяжелый был.
Елена слушала Ермакова, и ей вдруг показалось, что она может и должна справиться, ведь не одна в колхозе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92