Гоголь-моголь успокаивал: не горюй, расплатимся. А колхозников убеждал, что картошка в земле не пропадет, он доподлинно из своей практики знает, что она так спокойно может прозимовать и весной бери ее из земли свеженькой: к тому же и цены весной дороже! Он даже пробовал уговорить Долгоаршинного, чтобы тот отсрочил бестоварку — ведь весной для столовой свежая картошка — сплошной деликатес. Но тот не соглашался дожидать деликатеса и просил рассчитаться, пока прокурор не взял их обоих на мушку.
Услышав о прокуроре, Гоголь-моголь призадумался — он не раз имел с ним дело и теперь не хотел бы связываться, и уже без помощи Лысакова стал искать на всякий случай новые заменители на погашение бестоварки. Но какие у него заменители: план по молоку не выполнил (коров-то ведь уменьшилось!), сена нет (все излишки раздал колхозникам — теперь каждый благо-
дарит!), картошки нынче мало — семена не засыпал, лен еще на вешалах висит... Может, бестоварку взять да порвать? Но она уже вошла в план выполнения, и Долгоаршинный каждый день напоминал о ней. «Эх, дружок, была-не-была» — и Гоголь-моголь решил рассчитаться пшеницей, — до весны далеко. Придет время сеять — пшеницу заменю другой культурой. Но вот увезти-то ее мудрено, колхозники не согласятся, поднимут шум». А Гоголь-моголь больше всего боялся этого шума и операцию обдумал провести незаметно, втихаря. Вызвав ночью кладовщика, он сказал о каком-то срочном государственном задании и тотчас же предложил нагрузить мешки. Заодно Гоголь-моголь хотел выписать пшенички и себе на булки, как председательский аванс. Кладовщик поежился, пробовал что-то возражать, но председатель прикрикнул на него и тут же настрочил бумагу о «выдаче пшеницы в железный фонд обороны», и для большей важности приставил круглую печать с изображением трактора.
Как на зло, в ту ночь Саввахе Муснику не спалось. Чтобы как-нибудь «утомиться», он оделся и вышел на улицу. Огонек у колхозных амбаров удивил старика: «Уж не воры ли какие?» — и он быстро засеменил к амбарам. Потом раздумал: «Что я могу с ними поделать, укокошат и все», — и Савваха, повернув, добежал до сарая и что есть силы принялся бить колотушкой в рельсу. За каких-нибудь пять минут сбежалась чуть ли не вся деревня.
— Грабят, грабят, золотки, — размахивая руками, кричал Мусник.
Колхозники вооружились кольями и ринулись к амбару. Но на дороге вырос сам Гоголь-моголь и, перепуганный набатом, тоже кричал:
— Где пожар? Что горит-то?
Тем временем, воспользовавшись переполохом, Долгоаршинный на своих лошадях дал было тягу, но подоспевший Костя Рассохин, не будь глуп, забежал на конюшню и, оседлав жеребца, бросился вдогонку. Нагнав Долгоаршинного, он преградил ему дорогу и предложил немедленно возвратиться «на место преступления».
А на месте преступления был настоящий сход. Савваха Мусник, как самый бдительный, взобрался на бочку, и, стараясь перекричать всех, призывал «немедля опечатать шайку-лейку».
— Конкретней говори!
— Конкретней не могу, — ответил Савваха, и все засмеялись. Но тут его стянул за полушубок возмущенный Гоголь-моголь и сам, вскочив на бочку, поднял руку:
— Молчок, бабы! Спокойствие, говорю, и порядок! Никакой шайки-лейки здесь нет. Есть государственное дело...
В этот момент под конвоем Кости Рассохина показался со связанными руками одноглазый Долгоаршинный, и все снова заволновались, загалдели и разом ринулись от оратора к плененному Костей Долгоаршинно-му. Костя оттеснил людей и, не слезая с лошади, произнес, как приговор:
— Хищение колхозной собственности налицо.
— Судить шайку-лейку, — крикнул Мусник, но Костя, не обратив внимания, продолжал:
— И тут, товарищи, такое дело, мы не должны пропустить сквозь пальцев... Вот он...
— Так я-то причем? — взмолился струхнувший Дол-гоаршинный. — Ведь вон бумажка-то председателева. Такова команда!
— Не признаем бумажки! — С печатями она.
— Вот мы возьмем тебя припечатаем — будешь знать...
— Не один он виноват — вся шайка-лейка...
— Не оскорбляй руководство, — крикнул Гоголь-моголь и, заметив в толпе куму Марфиду, теперь больше всех кричавшую, пригрозил:
— Ежели ты, Марфида, к председателю цепляться будешь и дальше — мобилизую, ей богу мобилизую...
Люди, услышав о мобилизации, вдруг притихли. И среди этой тишины пропел тоненький насмешливый Мар-фидин голосок:
— Что же, давай, Павлинович, давай, сын в фузыу ушел, и я пойду. Хоть и в фузыу, только со своим стариком повидаться дай.
Раздался смех. Это несколько обрадовало Гоголя-моголя — наконец-то, накал стал спадать. Но в это время, теперь уже не возле Долгоаршинного, а около при-
тихшего кладовщика, разгорелся новый шумок. Кузнец Кульков за кого-то было пытался вступиться, но на него навалились бабы и общими силами заклевали, он, плюясь и сквернословя, нахлобучил шапку и ушел. А спор начался с тонкого намека, якобы, Анюшка Серебрушка смолола муку, но, по мнению многих, муки у нее не должно быть — уж не кладовщик ли ей подсунул? Кладовщик, чувствуя, что камни полетели в его сторону, и, зная бабьи повадки, продолжал молчать. Анюшка оказалась не менее острой на язык, — она огрызалась, обещала идти в милицию, требовала установить контроль.
— Установим, бабоньки дорогие, контроль, установим,— примирительно соглашался Гоголь-моголь.
Только один Костя Рассохин не сдавался; заставив Мусника зажечь «летучую мышь», он положил на колено свой планшет и быстро строчил подробный акт о случившемся. Потом встал, расправил лист, оглядел людей:
— Внимание!
Люди, сгрудившиеся около Гоголя-моголя, вдруг снова повернулись к Косте Рассохину, а тот, приподняв свою красивую голову с выбившимся из-под кубанки чубом, торжественно продолжал:
— Ровно в два часа ноль-ноль пополуночи, сего числа ноября месяца, колхозником нашего колхоза товарищем Савватием Самсоновичем Козловым...
— Вписать бы, золотко: членом ревизионной, дескать, комиссии...
— Правильно, — согласился Костя, — членом рев-комиссии, обнаружен у колхозных складов, что расположены на краю деревни в двадцати метрах, огонь, а потом и неизвестные лица, впоследствии оказавшиеся председателем нашего колхоза Е. Рожковым, работником рай-потребсоюза Долгоаршинным Иваном Пудовичем и кладовщиком...
— Меня-то за что же в протокол? — подал голос струхнувший кладовщик, но Костя Рассохин, приподняв руку, призвал к порядку.
— ...И кладовщиком Войлоковым, а также к ним прикомандированными двумя лошадьми в исправной упряжи, что вышеуказанные лица, погрузив зерно... цен... кг — это мы взвесим, — заметил он, — пытались увезти, якобы в «фонд обороны»...
Наблюдавший за происходящим Гоголь-моголь вдруг не вытерпел и, подбежав к Косте Рассохину, выхватил бумагу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Услышав о прокуроре, Гоголь-моголь призадумался — он не раз имел с ним дело и теперь не хотел бы связываться, и уже без помощи Лысакова стал искать на всякий случай новые заменители на погашение бестоварки. Но какие у него заменители: план по молоку не выполнил (коров-то ведь уменьшилось!), сена нет (все излишки раздал колхозникам — теперь каждый благо-
дарит!), картошки нынче мало — семена не засыпал, лен еще на вешалах висит... Может, бестоварку взять да порвать? Но она уже вошла в план выполнения, и Долгоаршинный каждый день напоминал о ней. «Эх, дружок, была-не-была» — и Гоголь-моголь решил рассчитаться пшеницей, — до весны далеко. Придет время сеять — пшеницу заменю другой культурой. Но вот увезти-то ее мудрено, колхозники не согласятся, поднимут шум». А Гоголь-моголь больше всего боялся этого шума и операцию обдумал провести незаметно, втихаря. Вызвав ночью кладовщика, он сказал о каком-то срочном государственном задании и тотчас же предложил нагрузить мешки. Заодно Гоголь-моголь хотел выписать пшенички и себе на булки, как председательский аванс. Кладовщик поежился, пробовал что-то возражать, но председатель прикрикнул на него и тут же настрочил бумагу о «выдаче пшеницы в железный фонд обороны», и для большей важности приставил круглую печать с изображением трактора.
Как на зло, в ту ночь Саввахе Муснику не спалось. Чтобы как-нибудь «утомиться», он оделся и вышел на улицу. Огонек у колхозных амбаров удивил старика: «Уж не воры ли какие?» — и он быстро засеменил к амбарам. Потом раздумал: «Что я могу с ними поделать, укокошат и все», — и Савваха, повернув, добежал до сарая и что есть силы принялся бить колотушкой в рельсу. За каких-нибудь пять минут сбежалась чуть ли не вся деревня.
— Грабят, грабят, золотки, — размахивая руками, кричал Мусник.
Колхозники вооружились кольями и ринулись к амбару. Но на дороге вырос сам Гоголь-моголь и, перепуганный набатом, тоже кричал:
— Где пожар? Что горит-то?
Тем временем, воспользовавшись переполохом, Долгоаршинный на своих лошадях дал было тягу, но подоспевший Костя Рассохин, не будь глуп, забежал на конюшню и, оседлав жеребца, бросился вдогонку. Нагнав Долгоаршинного, он преградил ему дорогу и предложил немедленно возвратиться «на место преступления».
А на месте преступления был настоящий сход. Савваха Мусник, как самый бдительный, взобрался на бочку, и, стараясь перекричать всех, призывал «немедля опечатать шайку-лейку».
— Конкретней говори!
— Конкретней не могу, — ответил Савваха, и все засмеялись. Но тут его стянул за полушубок возмущенный Гоголь-моголь и сам, вскочив на бочку, поднял руку:
— Молчок, бабы! Спокойствие, говорю, и порядок! Никакой шайки-лейки здесь нет. Есть государственное дело...
В этот момент под конвоем Кости Рассохина показался со связанными руками одноглазый Долгоаршинный, и все снова заволновались, загалдели и разом ринулись от оратора к плененному Костей Долгоаршинно-му. Костя оттеснил людей и, не слезая с лошади, произнес, как приговор:
— Хищение колхозной собственности налицо.
— Судить шайку-лейку, — крикнул Мусник, но Костя, не обратив внимания, продолжал:
— И тут, товарищи, такое дело, мы не должны пропустить сквозь пальцев... Вот он...
— Так я-то причем? — взмолился струхнувший Дол-гоаршинный. — Ведь вон бумажка-то председателева. Такова команда!
— Не признаем бумажки! — С печатями она.
— Вот мы возьмем тебя припечатаем — будешь знать...
— Не один он виноват — вся шайка-лейка...
— Не оскорбляй руководство, — крикнул Гоголь-моголь и, заметив в толпе куму Марфиду, теперь больше всех кричавшую, пригрозил:
— Ежели ты, Марфида, к председателю цепляться будешь и дальше — мобилизую, ей богу мобилизую...
Люди, услышав о мобилизации, вдруг притихли. И среди этой тишины пропел тоненький насмешливый Мар-фидин голосок:
— Что же, давай, Павлинович, давай, сын в фузыу ушел, и я пойду. Хоть и в фузыу, только со своим стариком повидаться дай.
Раздался смех. Это несколько обрадовало Гоголя-моголя — наконец-то, накал стал спадать. Но в это время, теперь уже не возле Долгоаршинного, а около при-
тихшего кладовщика, разгорелся новый шумок. Кузнец Кульков за кого-то было пытался вступиться, но на него навалились бабы и общими силами заклевали, он, плюясь и сквернословя, нахлобучил шапку и ушел. А спор начался с тонкого намека, якобы, Анюшка Серебрушка смолола муку, но, по мнению многих, муки у нее не должно быть — уж не кладовщик ли ей подсунул? Кладовщик, чувствуя, что камни полетели в его сторону, и, зная бабьи повадки, продолжал молчать. Анюшка оказалась не менее острой на язык, — она огрызалась, обещала идти в милицию, требовала установить контроль.
— Установим, бабоньки дорогие, контроль, установим,— примирительно соглашался Гоголь-моголь.
Только один Костя Рассохин не сдавался; заставив Мусника зажечь «летучую мышь», он положил на колено свой планшет и быстро строчил подробный акт о случившемся. Потом встал, расправил лист, оглядел людей:
— Внимание!
Люди, сгрудившиеся около Гоголя-моголя, вдруг снова повернулись к Косте Рассохину, а тот, приподняв свою красивую голову с выбившимся из-под кубанки чубом, торжественно продолжал:
— Ровно в два часа ноль-ноль пополуночи, сего числа ноября месяца, колхозником нашего колхоза товарищем Савватием Самсоновичем Козловым...
— Вписать бы, золотко: членом ревизионной, дескать, комиссии...
— Правильно, — согласился Костя, — членом рев-комиссии, обнаружен у колхозных складов, что расположены на краю деревни в двадцати метрах, огонь, а потом и неизвестные лица, впоследствии оказавшиеся председателем нашего колхоза Е. Рожковым, работником рай-потребсоюза Долгоаршинным Иваном Пудовичем и кладовщиком...
— Меня-то за что же в протокол? — подал голос струхнувший кладовщик, но Костя Рассохин, приподняв руку, призвал к порядку.
— ...И кладовщиком Войлоковым, а также к ним прикомандированными двумя лошадьми в исправной упряжи, что вышеуказанные лица, погрузив зерно... цен... кг — это мы взвесим, — заметил он, — пытались увезти, якобы в «фонд обороны»...
Наблюдавший за происходящим Гоголь-моголь вдруг не вытерпел и, подбежав к Косте Рассохину, выхватил бумагу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92