— Хоть бы тихонький... Граду бы не было. Урожай бы спасти, — проговорила Кузьмовна и, тоскливо взглянув на сына, подумала: «Не успела еще хорошенько и наглядеться на него, как приходится провожать».
На улице стемнело. Резко оборвалась недолго стоявшая тишина, зашумел ветер, осатанело забушевал над деревьями, будто силясь вырвать их с корнем. Сверкнула ослепительно молния. Разорвавшись, вдруг грохнул сно-
ва гром и смолк. Застучали по стеклу редкие крупные капли, а потом разом дождь хлынул, как из ведра.
На улице поблескивали лужи, по дороге потекли ручьи, вздулось Кожухово, а водосточные трубы долго еще захлебывались водой.
После обеда Елена подошла к Якову и заботливо расправила складки на его рубашке. Она думала, что ночью переговорила с мужем обо всем, а сейчас вдруг поняла, сколько еще надо было сказать ему! Казалось, и за долгие годы не сумела бы высказать всего, а теперь оставалось так мало времени.
— Ну, сынок, присядем... с местечка в дорогу... — наконец произнес Андрей Петрович.
Все сели на широкие лавки. В избе воцарилась неловкая тишина. Кузьмовна примостилась тут же на стул, а потом, будто опомнившись, встала и взглянула в лицо сына:
— Иди, Яшенька. Пусть ни пуля каленая не возьмет тебя, ни шашка острая, — прошептала она дрожащими губами и не смогла удержаться — заплакала.
Яков обнял хрупкие плечи матери, потом подошел к отчиму.
— Только наказа не забывай, сынок. Не оплошай.
— Не подведу, папа!
— Знаю, что не подведешь... Ну! — Андрей Петрович помялся. Он старался держаться бодро, но голос его звучал глухо. — Помнить одно надо... — он помолчал, словно подбирая какие-то особые и значимые слова. — На большое дело идешь. Не только нас со старухой защищать, а землю... Власть нашу...
— Ты бы, Андрей, чего другое сказал. Яшенька, сыночек, не заботься о нас. Мы, старики, в колхозе проживем...
— Другое, мать, он сам знает. А это — главное. Ну, — и он крепко, по-мужски, обнял сына.
За деревню выехали втроем. Русанов сидел на козлах и сдерживал жеребца. За тарантасом шли Яков и Елена.
Недавний ливень промочил землю; на кустах на листьях подорожника блестели крупные дождевые капли. По одну сторону дороги глухой стеной, будто над чем-то задумавшись, стояла поникшая от ливня рожь, по другую — спускался к реке лен.
Незаметно они поднялись на взгорье и остановились. Отсюда окрестности Огонькова были видны, как на ладони. Вот изогнувшееся и поросшее ольховником Кожухо-во, и вытянувшееся голубое озерко, и самое Огоньково, разрезанное надвое дорогой, и родной дом с лиственницей под окном...
И вдруг Яков ощутил такую тоску, будто навсегда уходил отсюда и все это видел в последний раз.
— Береги себя, Лена.
— Яша... Яшенька! — повиснув на плечи мужа, шептала Елена. — Дорогой мой! Береги и ты...
Яков долгим поцелуем припал к мокрому от слез лицу жены и, наконец, отстранив ее, быстро пошел за уезжавшим отчимом.
Елена бросилась за ним, снова повисла на шее мужа, и снова он отделился от нее, пошел. Утирая платком глаза, она остановилась посреди дороги, словно не зная, бежать ли за ним еще. А он все шел и шел, оглянулся, махнул рукой и, ускорив шаги, стал спускаться под горку.
Яков давно уже скрылся из глаз, а Елена все еще стояла на дороге и смотрела в ту сторону, куда ушел для нее самый дорогой человек. Потом, свернув с дороги, она подбежала к молодому деревцу и, обняв его руками, припала; березовая ветка затряслась мелкой дрожью.
На следующее утро в конторе заседало правление. Впервые, как запомнил Русанов, оно было неправомочным. Из пяти членов правления явилось только двое: бригадир Федор Вешкин да он — Русанов. Остальные: Иван Зайков, Николай Ситников и Бестужев вчера отправились на фронт. Но решать вопросы было надо. На заседание пригласили ревизионную комиссию, явились звеньевые, пришел кое-кто из стариков. Андрей Петрович стоял за столом и изредка встряхивал блестящим
колокольчиком.
— Так бригадиром третьей бригады решили назначить Федора Вешкина? Возражений нет? — Русанов выжидательно помолчал и снова, нахмурив брови, спросил:— А кого на первую бригаду поставим?
-Человека надо, золотко, ставить тут с умом. В аккурат, самая главная бригада, — заметил Савваха Мус-ник.
— Кандидатура есть. Егор просится к нам, заявление вот.
— Это какой Егор? Гоголь-моголь из сельпа, что ли?
— Он, Егор Рожков. Как?
Андрей Петрович посмотрел сначала на Федора, а потом на Савваху Мусника и стал искать в папке заявление Рожкова. Федор нахмурился и недовольно пожевал губами.
— Хозяйство вести — не лапти плести, Петрович, сам знаешь. Надо прикинуть, какой хозяйственный глаз у него.
— В точку, золотко. В аккурат, глазка-то у него и недостает. Сами знаете, был ведь у нас. Одно пристрастие к телефону. Не оттащишь потом, — отозвался Савваха Мусник.
— И то верно, согласился молчаливый Матвей Кульков.
— Я вот Елену намечаю, Петрович, — помолчав, сказал Федор и закурил. — Ее-то мы все знаем. А Егорко — что? Сами знаете, хотя и доморощенная птица, а летать любит.
— Насчет Елены говоришь? Не знаю, ладно ли будет, — сноха ведь, Федор. Сват да брат у руководства, мол.
— Причем сноха? У нас не по династиям. Если человек стоющий, выдвигай его вперед, не бойся. Ставь его на первое место. И никакой родственности! Да ведь и я тебе по жене-то вроде как тоже десятая вода на киселе.
— Вот разве только молода? — усомнился Кульков.
— Молодость дела не портит, Матвей, — сказал Арсентий Злобин, — и старый конь другой раз спотыкается. Посмотрел бы ты, какой ленок у нее под Гребешком!
— В аккурат, золотко, правильная итога — все для обчества отдает, — закруглил Савваха Мусник и первый поднял руку.
С этого дня и легли на Елену Русанову новые заботы. Каждый вечер она давала наряды колхозникам первой бригады, а потом до поздней ночи, склонившись над
тетрадкой, высчитывала трудодни. А утром раньше других вставала и вместе с людьми уходила на работу.
С фронтов шли нерадостные вести. С тяжелыми боя-ми отступали советские войска. Немецкие фашисты, ослепленные легкими успехами в Европе, нахально рвались вперед, захватывали города и села, высокомерно мечтали о новых победах.
Огоньковцы с тоской слушали по радио сводки. Но у каждого в душе жила надежда на лучшие дни, на радостные вести, ведь остановят же фашистов, должны же остановить их!
Так шли дни... Однажды на покос прискакал на взмыленном коне счетовод и передал Елене записку от свекра:
— Петрович торопит. Лошадей на комиссию требуют.
Люди сгрудились, тоскливо переглянулись.
— Так как же, Лена, а? Метать-то сено как будем?
Елена молча взглянула на запряженных лошадей. Она острее и глубже других почувствовала, как тяжело остаться сейчас без тягла в колхозе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92