..
Кэт - ее дочь. Кто, как не она должна понять теперешнее состояние матери?..
Скарлетт уже сходила на почту, уже купила конверт и красивую бристольскую бумагу - точно такую, какую любил ее первенец, Уэдл... Но, собравшись с мыслями, она решила не беспокоить дочь...
Действительно - с какой стати?..
У нее, Кэт - своя жизнь, свои проблемы - почему же она должна примешивать к ним еще и беспокойство за судьбу матери?..
Правильно говорил когда-то Ретт: «Каждый живет той жизнью, которая ему нравится...»
Все дети - и Кэт, и «наш фермер Уэдл», и Бо были уверены, что Скарлетт доживает свой век в спокойствии и доброжелательности...
И она раздумала писать в Нью-Йорк...
* * *
Быстро миновал июль - самый жаркий за последние десять лет в Калифорнии, и наступил август...
Скарлетт почти не выходила из дому - лишь по вечерам она любовалась яркими закатами из своего настежь раскрытого окна - золото-багряное небо просвечивалось сквозь густые ветви старой смоковницы...
Да, за эти несколько месяцев она приобрела привычки, над которыми раньше всегда подтрунивала, называя их стариковскими: склонность к домоседству, привязанность к каким-нибудь домашним вещам, вроде любимых тапочек или читанной сотню раз книге, любовь к уединению...
Скарлетт даже в чем-то начинала понимать Ретта, его постоянное, неотступное желание никого не видеть и ничего не слышать...
По вечерам она, включив электрическую лампу, садилась под абажуром в кресле-качалке со сборником любимой, читанной-перечитанной поэзии...
Скарлетт затеяла сама с собой игру, своего рода гадание на книге - она, не глядя, открывала томик посредине и смотрела, куда же попала...
В томике было множество прекрасных стихов - преимущественно о любви, однако, всякий раз, раскрыв книгу на середине, попадала на одно и то же стихотворение с тягостным названием: «Дух смерти»...
Среди раздумья стылых плит
Твоя душа себя узрит, -
Никто не внидет в сумрак ложа,
Твой сокровенный час тревожа.
Молчи наедине с собой,
Один ты будешь здесь едва ли,
Ведь духи мертвых, что толпой,
Тебя при жизни окружали,
И в смерти вновь тебя найдут:
Их воля явственнее тут.
Погасит мрак сиянье ночи
И звезды, затворяя очи,
Не обронят с престольных круч
С надеждой нашей схожий луч.
Но звезд померкших отсвет алый
Покажется душе усталой
Ожогом, мукой, дрожью век, -
И он прильнет к тебе навек.
Не сгонишь этих мыслей с круга,
Круг образов замкнется туго, -
Они, в душе найдя приют,
Как росы с луга, не уйдут.
Затих Зефир - дыханье Бога, -
И дымка над холмом полого,
Прозрачно, призрачно дрожит,
Как знаменье, она лежит
На деревах под небесами, -
Таинственней, чем тайны сами...
И Скарлетт растерянно повторяла: «Ведь духи мертвых, что толпой, тебя при жизни окружали, и в смерти вновь тебя найдут...»
Да, жизнь кончается, наверняка это лето для нее - последнее...
Теперь она, как ничто другое, чувствовала это. А дальше...
Ей не хотелось об этом даже думать...
Нет, она никогда не боялась смерти - она подошла уже к той возрастной черте, когда боязнь сменяется равнодушием...
Она лишь иногда спрашивала себя: «Интересно, встречусь ли я там с Мамушкой?.. С мамой, с отцом, с его братьями?.. С Эшли?..»
Скарлетт никогда не боялась смерти - она боялась только короткого момента умирания; он всегда представлялся ей каким-то омерзительным падением в компостную яму. И если она о чем-нибудь и жалела, то только об одном - что в этот момент Ретта наверняка не будет рядом с ней...
Восприятие Скарлетт в эти жаркие августовские дни обострилось до последнего предела - по ночам ее неотступно преследовали тяжелые видения...
Но почти в каждом из них присутствовал Ретт - не тот, замкнутый, чужой и далекий, которого она видела каждый день, а тот, к которому она так привыкла, которого до сих пор любила всей душой...
Иногда ей грезился тот самый кошмар, который она видела за день до того, как примирилась с Реттом, - тогда ей казалось, что окончательно, на всю жизнь...
Она медленно идет по какому-то темному лесу, но теперь это уже не лес, а болото...
Скарлетт увязает в нем, медленно и неотвратимо - она знает, что сделав еще несколько шагов, погибнет, но тем не менее идет, идет и идет, все дальше и дальше... Вокруг нее нет ничего твердого, ничего устойчивого, на что можно было бы опереться. Будто бы кто-то невидимый тянет ее вниз за ноги...
О, как страшно, когда ты медленно погружаешься в эту густую жижу...
Наверняка, умирающий человек испытывает что-то такое же...
Боже, она сейчас погибнет!..
Тогда, в Атланте, ей приснилось, что ее спасает Ретт... Но теперь, сколько бы не искала Скарлетт глазами своего любимого, она нигде не находила его...
Иногда ей грезилось, что из ночной темноты на нее смотрят два блестящих бусинки-глаза, точно таких же, как у этого горностая...
Скарлетт просыпалась, судорожно вскакивала с постели и думала, что вновь осталась одна...
Одна, одна, одна...
Опять одна...
Одна вчера, одна сегодня... И завтра она наверняка будет одна...
Какое страшное слово!..
Наверное, это действительно ее судьба - всю жизнь быть одной.
Бесконечная череда одиноких вечеров и кошмарных ночей, проведенных среди смятых простыней, череда тягостных раздумий и разочарований...
Перед глазами проносятся какие-то образы, ослепительно яркие, безумные; они меркли оттого, что были ярки, и свинцовый мрак заволакивал память...
Да, скоро все это кончится..
* * *
Однажды, после обеда, проведенного вместе, когда Ретт, вопреки обыкновению последних недель, показался Скарлетт резковатым и даже грубым, на нее внезапно нахлынула волна гнева - настолько сильная, что Скарлетт просто не могла сдержать себя...
Ее рациональный ум внезапно восстал против тех мечтаний и пустых переживаний, которым она бесконтрольно предавалась вот уже несколько месяцев и опасность которую когда-то определила для себя - да, Скарлетт превосходно знала, что в ситуациях, подобной этой, ей ни в коем случае нельзя расслабляться...
Да и потом - для чего все это надо?..
Все эти бесполезные воспоминания, все эти мечтания, все эти слезы в ночную подушку...
Скарлетт знала, что приступы острой черной тоски находят на нее с наступлением темноты...
Долой ночь!..
И она бежала от взгляда огня, пылавшего в камине, от коварного нападения ночи, спускавшейся на Телеграфный холм...
Все, хватит!..
Надо, наконец, показать всем, и Ретту - прежде всего! - что она, Скарлетт О'Хара Гамильтон Кеннеди Батлер - не какая-то размазня, а настоящая женщина, такая, какой все ее привыкли знать!..
Да, надо показать, что у нее, наконец, есть гордость!..
Она подняла голову и посмотрела на часы, висевшие над дверью - половина восьмого вечера.
«Что ж, - подумала она, - самый раз... В такое время он обычно сидит в своем кабинете, дрессирует в своем горностае те качества, которые не смог выдрессировать во мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130