Неразговорчивый, красивый мужчина в расцвете
лет, очень похожий лицом на свою дочь, с такими же тонкими чертами и белой
кожей, - маркиз обыкновенно бывал весьма элегантен. Сейчас же парик его
растрепался, галстук сбился на сторону, на манжетах смялись и обвисли
вчерашние кружева. Нахмуренные брови и плотно сжатые губы без слов
говорили, как раздражен маркиз. Элистэ смотрела на него без надежды и уж
тем более безо всякой любви. Согласно обычаям эпохи, она выросла на
попечении слуг и домашних учителей и на протяжении своей недолгой жизни
мало общалась с родителями. Она видела их, когда семья собиралась за
трапезой, и в дни пиров, всегда окруженными родичами и слугами. Со своим
мрачным неразговорчивым отцом Элистэ чувствовала себя скованно и, к
счастью, редко виделась с ним. Когда же это происходило, она едва знала,
как к нему подойти. С большой неохотой ввязывалась она в эту историю с
Зеном сын-Сюбо.
- Недисциплинированный. Непокорный. Смутьян, - отрезал маркиз.
- Совсем нет, отец, - мягко возразила Элистэ. - Просто безмозглый
мальчишка.
- Не такой уж безмозглый. А когда мы выбьем из его головы псе
бунтарские мысли, будет совсем хорошим.
- Но пороть... - Ноздри Элистэ раздулись от возмущения. - Фу, как
неприятно. Этот сын-Сюбо - жених моей горничной. Если его высекут, она на
несколько дней надуется, и я вынуждена буду сносить ее скверный нрав; так
что подумайте обо мне. Разве нет других способов воздействия?
- Столь же действенных - нет. Нужно учитывать умственную и моральную
ограниченность обвиняемого. Свист плетки будет ему предельно понятой.
- Наверное. Но знаете, так неприятно думать о подобных вещах. Я
уверена, если его отпустить, от этого никому не будет хуже. Разве принесет
вред некоторая снисходительность, да и то проявленная лишь однажды?
- Принесет, и огромный. Я вижу, ты так до сих пор и не научилась
обращаться с низшими. В наш век всеобщего вырождения серфы нахальны и
невыносимо упрямы. Было бы неразумно прощать их.
- Ну тогда, может, час или два у позорного столба... без порки...
- Этого недостаточно. Серф умышленно ослушался приказа своего сеньора
и должен понести наказание. Других способов сохранять дисциплину просто не
существует. Надеюсь, кровь этого сын-Сюбо окажется поучительным зрелищем
для тех, кто склонен к непослушанию.
- Но проступок этого парня настолько незначителен, стоит ли обращать
на него такое внимание? Подумайте, отец...
Увы, Элистэ старалась напрасно; ее увещевания, мольбы и льстивые
уверения лишь усиливали упорное сопротивление маркиза. Лицо его с каждой
минутой становилось все тверже, в серых, налитых кровью глазах появился
стальной блеск, а челюсти, слегка отвисшие под воздействием алкоголя,
снова сжались. Настаивать было бессмысленно, и вообще Элистэ говорила не
совсем искренне. Каждое произнесенное ею слово лишь ухудшало положение
несчастной жертвы, и скоро девушка вынуждена была сдаться. Продолжать
упрашивать - означало увеличивать жестокость наказания Зена, которое и без
того достаточно сурово: двенадцать ударов плетьми, а потом до захода
солнца - сидение у позорного столба.
Как бы там ни было, ее вмешательство не помогло. Более того, страстно
желая защитить свое достоинство, на которое осмелились покушаться, маркиз
решил соединить вместе наказание Зена и церемонию Восхваления, сроки
которого давно прошли, - традиционного ритуального представления, когда
серфы возгласами и жестами выражают великую радость по поводу возвращения
сеньора после долгого отсутствия. Маркиз во Дерриваль только что провел
скучный месяц в Шеррине, улаживая кое-какие дела и восстанавливая связи
при дворе, где с ним обращались как с неотесанным провинциалом. Подобное
отношение больно задело самолюбие маркиза, и теперь ему требовалось
утешение лестью - добровольной или принудительной.
С молчаливой неприязнью Элистэ наблюдала за тем, как дворецкому
отдавались соответствующие распоряжения. Не успел слуга выйти из комнаты,
как она дала волю чувствам.
- Соединять Восхваление и порку - чистый абсурд! - воскликнула она. -
Даже хуже, чем абсурд, это полнейшая безвкусица.
- Я не разделяю твоего мнения, - безо всякого выражения ответил
маркиз.
- Но вы же не намереваетесь и вправду устроить такое. Это гадко.
Позовите слугу обратно и скажите, что передумали. Или дайте, я сама это
сделаю. - Элистэ протянула руку к шнуру колокольчика.
- Оставь. Ты слишком дерзко высказываешь свое мнение. И запомни - я
не потерплю неуважения ни от серфов, ни от членов семьи.
- Я не хотела обидеть вас, отец. Я только пыталась...
- Твои возражения лишь укрепили мое решение и рассеяли сомнения.
Пришло время напомнить тебе, кто здесь хозяин. Сочетание Восхваления и
процедуры наказания освежит твою память, и поэтому ты увидишь и то, и
другое.
- Я предпочла бы не видеть.
- Твое желание не имеет значения.
- Я занята, у меня другие планы.
- Отмени их.
- Нет!
- Если понадобится, я прикажу двум лакеям привести тебя силой. Тебе
это покажется неудобным и недостойным.
Ее пламенные мольбы не достигли цели. Маркиз более не желал
выслушивать возражения. Таким образом, несколько часов спустя, когда
рабочий день серфов закончился, Элистэ очутилась возле конюшни, где
совершалась порка и стоял позорный столб.
Маркиз и его дочь сидели в фаэтоне, запряженном одной лошадью, причем
правил маркиз. Элистэ предпочла бы делать это сама, ибо способность отца
управлять экипажем вызывала у нее сильное сомнение: ведь маркиз продолжал
пить весь день. Однако, держался он неплохо. Лишь остекленевший блеск
серых глаз да дрожащие руки, судорожно сжимающие кнут, выдавали его
состояние.
Несмотря на предзакатный час, солнце палило нещадно. Дни стояли
длинные, и сумерки должны были наступить лишь через два-три часа. Широкая
соломенная шляпа с розовой вуалью, раскрытый зонтик и кружевные митенки на
руках защищали белую кожу Элистэ от прямых солнечных лучей, но не спасали
от изнуряющей жары. Ее лоб под вуалью покрылся капельками пота, а легкое,
прозрачное, с широкими рукавами малиновое платье прилипло к телу. Она
скромно одернула юбку, слегка оттянула корсет, и ей очень захотелось
оказаться где-нибудь за тысячу миль отсюда или хотя бы в ее собственной
комнате, надеть свободный прохладный пеньюар, освежиться вербеновой водой,
взять в руки хорошую книжку со стихами или пьесами. Представление,
разыгрывавшееся перед ней, было малопривлекательным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238
лет, очень похожий лицом на свою дочь, с такими же тонкими чертами и белой
кожей, - маркиз обыкновенно бывал весьма элегантен. Сейчас же парик его
растрепался, галстук сбился на сторону, на манжетах смялись и обвисли
вчерашние кружева. Нахмуренные брови и плотно сжатые губы без слов
говорили, как раздражен маркиз. Элистэ смотрела на него без надежды и уж
тем более безо всякой любви. Согласно обычаям эпохи, она выросла на
попечении слуг и домашних учителей и на протяжении своей недолгой жизни
мало общалась с родителями. Она видела их, когда семья собиралась за
трапезой, и в дни пиров, всегда окруженными родичами и слугами. Со своим
мрачным неразговорчивым отцом Элистэ чувствовала себя скованно и, к
счастью, редко виделась с ним. Когда же это происходило, она едва знала,
как к нему подойти. С большой неохотой ввязывалась она в эту историю с
Зеном сын-Сюбо.
- Недисциплинированный. Непокорный. Смутьян, - отрезал маркиз.
- Совсем нет, отец, - мягко возразила Элистэ. - Просто безмозглый
мальчишка.
- Не такой уж безмозглый. А когда мы выбьем из его головы псе
бунтарские мысли, будет совсем хорошим.
- Но пороть... - Ноздри Элистэ раздулись от возмущения. - Фу, как
неприятно. Этот сын-Сюбо - жених моей горничной. Если его высекут, она на
несколько дней надуется, и я вынуждена буду сносить ее скверный нрав; так
что подумайте обо мне. Разве нет других способов воздействия?
- Столь же действенных - нет. Нужно учитывать умственную и моральную
ограниченность обвиняемого. Свист плетки будет ему предельно понятой.
- Наверное. Но знаете, так неприятно думать о подобных вещах. Я
уверена, если его отпустить, от этого никому не будет хуже. Разве принесет
вред некоторая снисходительность, да и то проявленная лишь однажды?
- Принесет, и огромный. Я вижу, ты так до сих пор и не научилась
обращаться с низшими. В наш век всеобщего вырождения серфы нахальны и
невыносимо упрямы. Было бы неразумно прощать их.
- Ну тогда, может, час или два у позорного столба... без порки...
- Этого недостаточно. Серф умышленно ослушался приказа своего сеньора
и должен понести наказание. Других способов сохранять дисциплину просто не
существует. Надеюсь, кровь этого сын-Сюбо окажется поучительным зрелищем
для тех, кто склонен к непослушанию.
- Но проступок этого парня настолько незначителен, стоит ли обращать
на него такое внимание? Подумайте, отец...
Увы, Элистэ старалась напрасно; ее увещевания, мольбы и льстивые
уверения лишь усиливали упорное сопротивление маркиза. Лицо его с каждой
минутой становилось все тверже, в серых, налитых кровью глазах появился
стальной блеск, а челюсти, слегка отвисшие под воздействием алкоголя,
снова сжались. Настаивать было бессмысленно, и вообще Элистэ говорила не
совсем искренне. Каждое произнесенное ею слово лишь ухудшало положение
несчастной жертвы, и скоро девушка вынуждена была сдаться. Продолжать
упрашивать - означало увеличивать жестокость наказания Зена, которое и без
того достаточно сурово: двенадцать ударов плетьми, а потом до захода
солнца - сидение у позорного столба.
Как бы там ни было, ее вмешательство не помогло. Более того, страстно
желая защитить свое достоинство, на которое осмелились покушаться, маркиз
решил соединить вместе наказание Зена и церемонию Восхваления, сроки
которого давно прошли, - традиционного ритуального представления, когда
серфы возгласами и жестами выражают великую радость по поводу возвращения
сеньора после долгого отсутствия. Маркиз во Дерриваль только что провел
скучный месяц в Шеррине, улаживая кое-какие дела и восстанавливая связи
при дворе, где с ним обращались как с неотесанным провинциалом. Подобное
отношение больно задело самолюбие маркиза, и теперь ему требовалось
утешение лестью - добровольной или принудительной.
С молчаливой неприязнью Элистэ наблюдала за тем, как дворецкому
отдавались соответствующие распоряжения. Не успел слуга выйти из комнаты,
как она дала волю чувствам.
- Соединять Восхваление и порку - чистый абсурд! - воскликнула она. -
Даже хуже, чем абсурд, это полнейшая безвкусица.
- Я не разделяю твоего мнения, - безо всякого выражения ответил
маркиз.
- Но вы же не намереваетесь и вправду устроить такое. Это гадко.
Позовите слугу обратно и скажите, что передумали. Или дайте, я сама это
сделаю. - Элистэ протянула руку к шнуру колокольчика.
- Оставь. Ты слишком дерзко высказываешь свое мнение. И запомни - я
не потерплю неуважения ни от серфов, ни от членов семьи.
- Я не хотела обидеть вас, отец. Я только пыталась...
- Твои возражения лишь укрепили мое решение и рассеяли сомнения.
Пришло время напомнить тебе, кто здесь хозяин. Сочетание Восхваления и
процедуры наказания освежит твою память, и поэтому ты увидишь и то, и
другое.
- Я предпочла бы не видеть.
- Твое желание не имеет значения.
- Я занята, у меня другие планы.
- Отмени их.
- Нет!
- Если понадобится, я прикажу двум лакеям привести тебя силой. Тебе
это покажется неудобным и недостойным.
Ее пламенные мольбы не достигли цели. Маркиз более не желал
выслушивать возражения. Таким образом, несколько часов спустя, когда
рабочий день серфов закончился, Элистэ очутилась возле конюшни, где
совершалась порка и стоял позорный столб.
Маркиз и его дочь сидели в фаэтоне, запряженном одной лошадью, причем
правил маркиз. Элистэ предпочла бы делать это сама, ибо способность отца
управлять экипажем вызывала у нее сильное сомнение: ведь маркиз продолжал
пить весь день. Однако, держался он неплохо. Лишь остекленевший блеск
серых глаз да дрожащие руки, судорожно сжимающие кнут, выдавали его
состояние.
Несмотря на предзакатный час, солнце палило нещадно. Дни стояли
длинные, и сумерки должны были наступить лишь через два-три часа. Широкая
соломенная шляпа с розовой вуалью, раскрытый зонтик и кружевные митенки на
руках защищали белую кожу Элистэ от прямых солнечных лучей, но не спасали
от изнуряющей жары. Ее лоб под вуалью покрылся капельками пота, а легкое,
прозрачное, с широкими рукавами малиновое платье прилипло к телу. Она
скромно одернула юбку, слегка оттянула корсет, и ей очень захотелось
оказаться где-нибудь за тысячу миль отсюда или хотя бы в ее собственной
комнате, надеть свободный прохладный пеньюар, освежиться вербеновой водой,
взять в руки хорошую книжку со стихами или пьесами. Представление,
разыгрывавшееся перед ней, было малопривлекательным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238