Макленнан и Поль вспомнил, как Яр дли советовал ему разыскать на борту кого-нибудь из Новой Шотландии. Ярдли оказался прав: кок был из Кантри-Харбор, что в графстве Гейсборо, широкоплечий, молчаливый, с мощными, как бревна, волосатыми руками, с плотно сжатыми губами. Других выходцев из Новой Шотландии на корабле не нашлось.
Когда судно вышло из гавани, сразу наступила темнота; возле берега море еще отражало слабо сиявший на небе свет и усиливало его, словно хотело сохранить подольше, но солнце уже ушло и светило где-то над материком. Поль дышал полной грудью. Несколько минут можно побыть самим собой, тем, кого открыла и разглядела Хетер, ведь сейчас никто не может заметить, что он отличается от других, и при случае попрекнуть его этим.
Поль смотрел, как с той стороны, где остался порт, приближается Трам-Кэп, его основание беззвучно лизала белая пена. Большинство чаек, преследовавших судно, повернуло назад и, плавно паря, устремилось к берегу. Корабль оседлал первую донную волну, взнуздал море и, когда под носом забурлила вода, издал слабый стон, а ванты загудели под ветром. Миновали дальнюю оконечность острова Мак-Наб, внезапно похолодало, и, вглядываясь в берега Новой Шотландии, Поль увидел, как в темноте, поглотившей материк, зажигаются все новые фонари, а на каждом мысе вспыхивают сигнальные огни. Он облокотился о поручни и почувствовал дрожь винтов под ногами, перегнулся пониже и увидел, как вскипает за кормой вода, а когда снова выпрямился, перед его глазами медленно, один за другим, стали исчезать огни на горизонте.
ЧАСТЬ 4
1939
40
В Афинах, залитых утренним солнцем, царил покой, над крышами низких домов на площади Конституции высился конус горы Ликабет, покрытые мрамором столики уличных кафе почти все были свободны, несколько мужчин в темных костюмах покупали газеты в киоске на углу; наслаждаясь утренним теплом, с томной грацией плыли по улице волоокие гречанки, их бесстрастные левантийские глаза таили природную мудрость и напоминали колодцы, поглощающие свет.
Поль вышел из отделения «Американ Экспресс» с двумя письмами в кармане. Одно было от Кэтлин, другое от Хетер. Он свернул на площадь, сел за столик и заказал кофе. Дожидаясь, когда его принесут, он сидел неподвижно, только смахнул оставшиеся после кого-то крошки. Поль так привык к одиночеству, что незнакомые люди вокруг как бы вплетались в ход его мыслей, становились почти необходимым обрамлением, в котором ему легче было разглядеть самого себя. За пять лет, миновавших с тех пор, как он расстался с Канадой, Поль сильно изменился внешне. Темные волосы, когда-то закрывавшие виски, поредели, отчего лоб стал казаться выше. Хотя до тридцати ему оставался еще год, у него появились седые пряди, резко выделявшиеся в темных волосах. Грудь и плечи стали шире, движения размереннее. Руки, лежавшие на столе, были сильные, как у чернорабочего, но чистые и ухоженные. На Поле был твидовый пиджак от Хар-риса с белым платком в нагрудном кармане, серые фланелевые брюки и коричневые уличные ботинки. Европеец принял бы его за англичанина, англичанин скорее всего заподозрил бы в нем американца.
Поль разорвал конверт со штампом Питсбурга и вынул письмо от матери. У Кэтлин все шло хорошо. На губах у Поля появилась улыбка, когда он прочел первые строчки: все письма от матери начинались одинаково. А дальше она сообщала, что Генри купил новую машину с хорошим радиоприемником, потому что прошлой осенью, во время Мюнхенского кризиса, они поехали в Сент-Луис на старой машине и только через несколько дней узнали про выступление Кал-тенборна. Купить новую машину с хорошим приемником оказалось проще, чем устанавливать новый приемник в старой машине. На будущий год Генри рассчитывает заработать не меньше восьми тысяч долларов, и тогда они снова переедут, найдут себе дом еще лучше. Она надеется, что Поль образумится и вернется на родину. Нечего жить в Европе и иметь там дело бог знает с кем. Как только она вспоминает, где он сейчас, ей становится не по себе. Она всегда его любит и помнит.
Поль поднял глаза и поверх домов взглянул на вершину Ликабета. Гора пылала под солнцем на фоне темного лазурного неба. Начало мая, а в Афинах жарко, как бывает в Канаде в июне. Приступ тоски по родине охватил Поля, словно плотское желание, но тут же его сменило радостное возбуждение. Наконец-то, после почти пятилетнего отсутствия, он возвращается домой. Через месяц, самое большее через шесть недель он будет в Канаде. Хорошо бы по дороге работать, чтобы не платить за билет, ну а не выйдет, не беда, у него денег хватит — поплывет на каком-нибудь тихоходе.
Официант принес кофе и стакан воды. Поль сунул письмо Кэтлин в карман и достал из другого кармана несколько драхм, чтобы расплатиться. Официант удалился, и Поль снова остался один. Мимо медленно прошла какая-то женщина — черноволосая, с белой кожей, она лениво покачивала бедрами. За ней, о чем-то горячо споря, шли двое мальчишек.
Поль тремя глотками осушил чашку. Крепкий и сладкий кофе был сварен по-турецки, на дне чашки остался густой осадок. Поль запил кофе водой, которая отдавала хлоркой. Потом достал письмо от Хетер и поглядел на конверт. В углу была наклеена американская марка со штампом Нью-Йорка, адрес написан мелким выразительным почерком, который он не спутал бы ни с каким другим. Поль вскрыл конверт и не сразу развернул сложенные листы. Почти пять лет в больших и маленьких городах, которых Хетер никогда не видела, его поджидали ее письма, а поскольку на бумаге ей легче было изливать душу, он чувствовал, что теперь знает Хетер гораздо лучше, чем когда уезжал из Канады. Он по-прежнему мечтал о ней, по временам страстно, но не мог бы с уверенностью сказать, по какой Хетер скучает — по вымышленной или по реальной, потому что наделил ее образ теми же впечатлениями от пережитого, которые легли в основу его книги,— Поль уже целый год писал роман.
Он развернул белые листы и стал читать, но, увидев обращение «Мой самый любимый Поль!», поймал себя на том, что снова поверх крыш смотрит на Ликабет. Интересно, очень ли изменилась Хетер за эти годы? В их возрасте пять лет — большой срок. Оба они бежали из Монреаля, у каждого были на то свои причины, но если говорить попросту, оба стремились сбросить смирительные рубашки, навязанные им их происхождением. Удалось ли Хетер освободиться? Или она чувствует себя в Нью-Йорке такой же чужой, как он в Греции? Испытывает ли она когда-нибудь столь же мучительную тоску по Канаде, как он сейчас? Несмотря на все, что он делал это время, несмотря на все, что повидал, он, в сущности, не изменился: канадец— полуфранцуз, полуангличанин,— по-прежнему старающийся быть самим собой и твердо стоять на ногах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Когда судно вышло из гавани, сразу наступила темнота; возле берега море еще отражало слабо сиявший на небе свет и усиливало его, словно хотело сохранить подольше, но солнце уже ушло и светило где-то над материком. Поль дышал полной грудью. Несколько минут можно побыть самим собой, тем, кого открыла и разглядела Хетер, ведь сейчас никто не может заметить, что он отличается от других, и при случае попрекнуть его этим.
Поль смотрел, как с той стороны, где остался порт, приближается Трам-Кэп, его основание беззвучно лизала белая пена. Большинство чаек, преследовавших судно, повернуло назад и, плавно паря, устремилось к берегу. Корабль оседлал первую донную волну, взнуздал море и, когда под носом забурлила вода, издал слабый стон, а ванты загудели под ветром. Миновали дальнюю оконечность острова Мак-Наб, внезапно похолодало, и, вглядываясь в берега Новой Шотландии, Поль увидел, как в темноте, поглотившей материк, зажигаются все новые фонари, а на каждом мысе вспыхивают сигнальные огни. Он облокотился о поручни и почувствовал дрожь винтов под ногами, перегнулся пониже и увидел, как вскипает за кормой вода, а когда снова выпрямился, перед его глазами медленно, один за другим, стали исчезать огни на горизонте.
ЧАСТЬ 4
1939
40
В Афинах, залитых утренним солнцем, царил покой, над крышами низких домов на площади Конституции высился конус горы Ликабет, покрытые мрамором столики уличных кафе почти все были свободны, несколько мужчин в темных костюмах покупали газеты в киоске на углу; наслаждаясь утренним теплом, с томной грацией плыли по улице волоокие гречанки, их бесстрастные левантийские глаза таили природную мудрость и напоминали колодцы, поглощающие свет.
Поль вышел из отделения «Американ Экспресс» с двумя письмами в кармане. Одно было от Кэтлин, другое от Хетер. Он свернул на площадь, сел за столик и заказал кофе. Дожидаясь, когда его принесут, он сидел неподвижно, только смахнул оставшиеся после кого-то крошки. Поль так привык к одиночеству, что незнакомые люди вокруг как бы вплетались в ход его мыслей, становились почти необходимым обрамлением, в котором ему легче было разглядеть самого себя. За пять лет, миновавших с тех пор, как он расстался с Канадой, Поль сильно изменился внешне. Темные волосы, когда-то закрывавшие виски, поредели, отчего лоб стал казаться выше. Хотя до тридцати ему оставался еще год, у него появились седые пряди, резко выделявшиеся в темных волосах. Грудь и плечи стали шире, движения размереннее. Руки, лежавшие на столе, были сильные, как у чернорабочего, но чистые и ухоженные. На Поле был твидовый пиджак от Хар-риса с белым платком в нагрудном кармане, серые фланелевые брюки и коричневые уличные ботинки. Европеец принял бы его за англичанина, англичанин скорее всего заподозрил бы в нем американца.
Поль разорвал конверт со штампом Питсбурга и вынул письмо от матери. У Кэтлин все шло хорошо. На губах у Поля появилась улыбка, когда он прочел первые строчки: все письма от матери начинались одинаково. А дальше она сообщала, что Генри купил новую машину с хорошим радиоприемником, потому что прошлой осенью, во время Мюнхенского кризиса, они поехали в Сент-Луис на старой машине и только через несколько дней узнали про выступление Кал-тенборна. Купить новую машину с хорошим приемником оказалось проще, чем устанавливать новый приемник в старой машине. На будущий год Генри рассчитывает заработать не меньше восьми тысяч долларов, и тогда они снова переедут, найдут себе дом еще лучше. Она надеется, что Поль образумится и вернется на родину. Нечего жить в Европе и иметь там дело бог знает с кем. Как только она вспоминает, где он сейчас, ей становится не по себе. Она всегда его любит и помнит.
Поль поднял глаза и поверх домов взглянул на вершину Ликабета. Гора пылала под солнцем на фоне темного лазурного неба. Начало мая, а в Афинах жарко, как бывает в Канаде в июне. Приступ тоски по родине охватил Поля, словно плотское желание, но тут же его сменило радостное возбуждение. Наконец-то, после почти пятилетнего отсутствия, он возвращается домой. Через месяц, самое большее через шесть недель он будет в Канаде. Хорошо бы по дороге работать, чтобы не платить за билет, ну а не выйдет, не беда, у него денег хватит — поплывет на каком-нибудь тихоходе.
Официант принес кофе и стакан воды. Поль сунул письмо Кэтлин в карман и достал из другого кармана несколько драхм, чтобы расплатиться. Официант удалился, и Поль снова остался один. Мимо медленно прошла какая-то женщина — черноволосая, с белой кожей, она лениво покачивала бедрами. За ней, о чем-то горячо споря, шли двое мальчишек.
Поль тремя глотками осушил чашку. Крепкий и сладкий кофе был сварен по-турецки, на дне чашки остался густой осадок. Поль запил кофе водой, которая отдавала хлоркой. Потом достал письмо от Хетер и поглядел на конверт. В углу была наклеена американская марка со штампом Нью-Йорка, адрес написан мелким выразительным почерком, который он не спутал бы ни с каким другим. Поль вскрыл конверт и не сразу развернул сложенные листы. Почти пять лет в больших и маленьких городах, которых Хетер никогда не видела, его поджидали ее письма, а поскольку на бумаге ей легче было изливать душу, он чувствовал, что теперь знает Хетер гораздо лучше, чем когда уезжал из Канады. Он по-прежнему мечтал о ней, по временам страстно, но не мог бы с уверенностью сказать, по какой Хетер скучает — по вымышленной или по реальной, потому что наделил ее образ теми же впечатлениями от пережитого, которые легли в основу его книги,— Поль уже целый год писал роман.
Он развернул белые листы и стал читать, но, увидев обращение «Мой самый любимый Поль!», поймал себя на том, что снова поверх крыш смотрит на Ликабет. Интересно, очень ли изменилась Хетер за эти годы? В их возрасте пять лет — большой срок. Оба они бежали из Монреаля, у каждого были на то свои причины, но если говорить попросту, оба стремились сбросить смирительные рубашки, навязанные им их происхождением. Удалось ли Хетер освободиться? Или она чувствует себя в Нью-Йорке такой же чужой, как он в Греции? Испытывает ли она когда-нибудь столь же мучительную тоску по Канаде, как он сейчас? Несмотря на все, что он делал это время, несмотря на все, что повидал, он, в сущности, не изменился: канадец— полуфранцуз, полуангличанин,— по-прежнему старающийся быть самим собой и твердо стоять на ногах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135