Он с головой ушел в поиски, как вдруг ему послышался какой-то шум. Мариус вздрогнул, поднял голову, но все было тихо, и он начал с лихорадочной поспешностью запихивать бумаги и письма обратно. Быстро опустив крышку бюро, Мариус запер стол и спрятал ключ в тот же ящик, откуда вынул его, потом выпрямился, напряженный, с потными ладонями. Медленно подошел к двери, открыл ее и внимательно прислушался. Нигде ни звука. Он выругался сквозь зубы, снова прикрыл дверь и тихонько вернулся обратно. Тут он позволил себе перевести дыхание, засунул руки в карманы и застыл без движения.
Мариус был чрезвычайно раздражен оттого, что не нашел денег. Ему казалось, что отец специально одурачил его. Почти всегда деньги были спрятаны где-нибудь в столе. Он с детства привык видеть их здесь, когда приходил к отцу за карманными деньгами; иногда на столе лежало до ста долларов в разных купюрах. Отец положил на его имя в банк пятьсот долларов — наследство, оставшееся Мариусу от матери. Но пока ему не исполнится двадцать один год, он по закону не имеет права на эти деньги, а они нужны ему сейчас, нужны позарез, и он не видит причин, почему бы не одолжить их у отца в счет той суммы.
Мариус злился еще и потому, что знал, как отец обычно щедр. С точки зрения французов, даже расточителен. Атанас дал бы сыну, сколько бы тот ни попросил, но Мариус никогда ни о чем не просил отца, не мог себя заставить.
Дыхание его успокоилось, и он снова подошел к окну. Вдруг его словно ножом пронзило, и он вспомнил о своем открытии, и его охватило острое возбуждение, к которому странным образом примешивались и печаль, и радость. Его отец еретик! Он испытывал необычайное торжество. Отец никогда не принимал в расчет ничьих чувств, кроме своих собственных. Но теперь его выведут на чистую воду, весь мир увидит, кто из них двоих прав и кто страдает понапрасну.
Мариус снова повернул голову и прислушался, но снова убедился, что кругом все тихо. Кровь застучала у него в висках, он опустился на колени перед книжным шкафом возле отцовского стола. Его рука заскользила по гладким томам на нижней полке. Здесь стояли книги по искусству, отец привез их из Парижа много лет назад, а Мариус открыл их для себя, когда ему было тринадцать. Он не глядя нащупал нужный том и, взяв книгу, вернулся к окну. Пальцы его дрожали, когда он листал страницы.
На глянцевой бумаге сияли изображения голых женщин. Мариус перелистывал страницы, и перед глазами мелькали все новые обнаженные женщины с картин Тициана, Корреджио, Ботичелли, Рубенса и Энгра. При виде этих прекрасных тел Мариусом овладело смятение, но оторваться он не мог. Других голых женщин он никогда не видел. Поэтому со стра-< ниц книги на него смотрели не те, кого хотел изобразить художник, а вымышленные им, Мариусом, образы. Для него все они олицетворяли непонятное ему существо — женщину красивую и опасную, в которой таится корень греха. Руки его тряслись.
Вдруг, как бывало всегда, когда Мариус разглядывал эти книги, он испугался, что на страницах останутся следы от пальцев. Его охватил ужас при мысли, что отец догадается, как часто он их рассматривал. Он боялся не того, что отец рассердится. Дело было в другом — никто не должен иметь доступа к мыслям и душе Мариуса. Его скрытность походила на манию.
Он поставил книгу на место, уселся в кресло перед пустым камином и откинул голову на холодную кожаную обивку. Отец очень гордится своей библиотекой, Мариус и сам ею гордится, ведь это — достояние их семьи.
На лестнице послышались шаги. Мариус выпрямился, напрягся и прислушался. Он сидел лицом к двери и увидел мачеху до того, как она его заметила. Кэтлин Таллар замерла, глядя на него:
— Господи,— воскликнула она по-английски,— что ты тут делаешь?
Мариус развалился в кресле с нарочито равнодушным видом.
— Что случилось?— продолжала спрашивать мачеха.— У тебя неприятности? — Голос у нее был хрипловатый, вибрирующий, а манера говорить дружеская, участливая, открытая.
— А что, разве мне нельзя приехать домой, когда хочу? Обязательно должно что-то случиться? По-моему, я здесь у себя дома, верно? Я ведь здесь родился!
— Ну разумеется, ты у себя дома. Но ты же должен быть в Монреале. Каникулы-то у тебя только через месяц. Что скажет отец?
— А вам какое дело?
Кэтлин с минуту помолчала. Потом заметила:
— Я не сказала тебе ничего неприятного. Не понимаю, почему ты всегда разговариваешь со мной в таком тоне.
— Не понимаете?
Она отвернулась, вынула из стакана на столе длинную спичку, зажгла ее, приподняла колпак лампы, стоявшей рядом, и поднесла спичку к фитилю. Потом чиркнула вторую спичку и зажгла лампы над камином. После этого с улыбкой обернулась к Мариусу:
— Ну вот. Так-то лучше. Немного света, и даже здесь становится уютно. И камин надо зажечь.
Кэтлин наклонилась, плеснула на дрова, заранее уложенные на подставке, керосину из медной фляги, чиркнула еще одну спичку и бросила ее в камин. Растопка и березовые дрова занялись сразу, и по комнате поплыл приятный запах горящих поленьев, а кольца дыма вились по краям очага, пока их не унесло в дымоход. Мариус лежал в высоком кресле, вытянув ноги, засунув руки в карманы, и наблюдал за женщиной, которую про себя называл не иначе, как «жена отца».
Кэтлин выпрямилась и перешла от камина к середине комнаты, движения ее были исполнены природной ленивой грации. Мариус проводил мачеху глазами.
— У тебя что-то случилось, Мариус,— сказала она.— Может быть, расскажешь мне?
— А зачем? Никому из вас до меня дела нет. С чего вдруг такое участие?
Кэтлин взяла книгу со стола, положила ее обратно и устремила на пасынка ласковые глаза. Ей было тридцать один, ему — двадцать. Оба прекрасно понимали, хоть никогда не говорили об этом, что по возрасту она ближе к сыну, чем к отцу.
— Вряд ли ты приехал развеяться,— заметила Кэтлин.— Я в мужчинах разбираюсь, если у них такой вид, как у тебя сейчас, значит, дело неладно.
— Да уж, в чем, в чем, а в мужчинах вы разбираетесь.
С легким раздражением Кэтлин пригрозила:
— Будешь со мной так разговаривать, скажу отцу. Мариус не отводил от нее насмешливого взгляда.
— Не посмеете!
Кэтлин как будто хотела гневно топнуть, но только лениво переступила с ноги на ногу.
— Откуда ты знаешь?
Мариус сверкнул белыми зубами.
— Побоитесь неприятностей.
Кэтлин пожала плечами, сложила журналы на столе, подровняла стопку руками. Один из журналов упал, она нагнулась его поднять, а Мариус не мог оторвать от нее глаз, губы его слегка приоткрылись. До чего хороша!
С того самого дня, как девять лет назад Кэтлин появилась в Сен-Марке, дом казался ему таинственно-зловещим, душным от греха. Не потому только, что Кэтлин была красива, не потому, что Мариуса возмущала женитьба отца на молодой женщине, годившейся ему в дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Мариус был чрезвычайно раздражен оттого, что не нашел денег. Ему казалось, что отец специально одурачил его. Почти всегда деньги были спрятаны где-нибудь в столе. Он с детства привык видеть их здесь, когда приходил к отцу за карманными деньгами; иногда на столе лежало до ста долларов в разных купюрах. Отец положил на его имя в банк пятьсот долларов — наследство, оставшееся Мариусу от матери. Но пока ему не исполнится двадцать один год, он по закону не имеет права на эти деньги, а они нужны ему сейчас, нужны позарез, и он не видит причин, почему бы не одолжить их у отца в счет той суммы.
Мариус злился еще и потому, что знал, как отец обычно щедр. С точки зрения французов, даже расточителен. Атанас дал бы сыну, сколько бы тот ни попросил, но Мариус никогда ни о чем не просил отца, не мог себя заставить.
Дыхание его успокоилось, и он снова подошел к окну. Вдруг его словно ножом пронзило, и он вспомнил о своем открытии, и его охватило острое возбуждение, к которому странным образом примешивались и печаль, и радость. Его отец еретик! Он испытывал необычайное торжество. Отец никогда не принимал в расчет ничьих чувств, кроме своих собственных. Но теперь его выведут на чистую воду, весь мир увидит, кто из них двоих прав и кто страдает понапрасну.
Мариус снова повернул голову и прислушался, но снова убедился, что кругом все тихо. Кровь застучала у него в висках, он опустился на колени перед книжным шкафом возле отцовского стола. Его рука заскользила по гладким томам на нижней полке. Здесь стояли книги по искусству, отец привез их из Парижа много лет назад, а Мариус открыл их для себя, когда ему было тринадцать. Он не глядя нащупал нужный том и, взяв книгу, вернулся к окну. Пальцы его дрожали, когда он листал страницы.
На глянцевой бумаге сияли изображения голых женщин. Мариус перелистывал страницы, и перед глазами мелькали все новые обнаженные женщины с картин Тициана, Корреджио, Ботичелли, Рубенса и Энгра. При виде этих прекрасных тел Мариусом овладело смятение, но оторваться он не мог. Других голых женщин он никогда не видел. Поэтому со стра-< ниц книги на него смотрели не те, кого хотел изобразить художник, а вымышленные им, Мариусом, образы. Для него все они олицетворяли непонятное ему существо — женщину красивую и опасную, в которой таится корень греха. Руки его тряслись.
Вдруг, как бывало всегда, когда Мариус разглядывал эти книги, он испугался, что на страницах останутся следы от пальцев. Его охватил ужас при мысли, что отец догадается, как часто он их рассматривал. Он боялся не того, что отец рассердится. Дело было в другом — никто не должен иметь доступа к мыслям и душе Мариуса. Его скрытность походила на манию.
Он поставил книгу на место, уселся в кресло перед пустым камином и откинул голову на холодную кожаную обивку. Отец очень гордится своей библиотекой, Мариус и сам ею гордится, ведь это — достояние их семьи.
На лестнице послышались шаги. Мариус выпрямился, напрягся и прислушался. Он сидел лицом к двери и увидел мачеху до того, как она его заметила. Кэтлин Таллар замерла, глядя на него:
— Господи,— воскликнула она по-английски,— что ты тут делаешь?
Мариус развалился в кресле с нарочито равнодушным видом.
— Что случилось?— продолжала спрашивать мачеха.— У тебя неприятности? — Голос у нее был хрипловатый, вибрирующий, а манера говорить дружеская, участливая, открытая.
— А что, разве мне нельзя приехать домой, когда хочу? Обязательно должно что-то случиться? По-моему, я здесь у себя дома, верно? Я ведь здесь родился!
— Ну разумеется, ты у себя дома. Но ты же должен быть в Монреале. Каникулы-то у тебя только через месяц. Что скажет отец?
— А вам какое дело?
Кэтлин с минуту помолчала. Потом заметила:
— Я не сказала тебе ничего неприятного. Не понимаю, почему ты всегда разговариваешь со мной в таком тоне.
— Не понимаете?
Она отвернулась, вынула из стакана на столе длинную спичку, зажгла ее, приподняла колпак лампы, стоявшей рядом, и поднесла спичку к фитилю. Потом чиркнула вторую спичку и зажгла лампы над камином. После этого с улыбкой обернулась к Мариусу:
— Ну вот. Так-то лучше. Немного света, и даже здесь становится уютно. И камин надо зажечь.
Кэтлин наклонилась, плеснула на дрова, заранее уложенные на подставке, керосину из медной фляги, чиркнула еще одну спичку и бросила ее в камин. Растопка и березовые дрова занялись сразу, и по комнате поплыл приятный запах горящих поленьев, а кольца дыма вились по краям очага, пока их не унесло в дымоход. Мариус лежал в высоком кресле, вытянув ноги, засунув руки в карманы, и наблюдал за женщиной, которую про себя называл не иначе, как «жена отца».
Кэтлин выпрямилась и перешла от камина к середине комнаты, движения ее были исполнены природной ленивой грации. Мариус проводил мачеху глазами.
— У тебя что-то случилось, Мариус,— сказала она.— Может быть, расскажешь мне?
— А зачем? Никому из вас до меня дела нет. С чего вдруг такое участие?
Кэтлин взяла книгу со стола, положила ее обратно и устремила на пасынка ласковые глаза. Ей было тридцать один, ему — двадцать. Оба прекрасно понимали, хоть никогда не говорили об этом, что по возрасту она ближе к сыну, чем к отцу.
— Вряд ли ты приехал развеяться,— заметила Кэтлин.— Я в мужчинах разбираюсь, если у них такой вид, как у тебя сейчас, значит, дело неладно.
— Да уж, в чем, в чем, а в мужчинах вы разбираетесь.
С легким раздражением Кэтлин пригрозила:
— Будешь со мной так разговаривать, скажу отцу. Мариус не отводил от нее насмешливого взгляда.
— Не посмеете!
Кэтлин как будто хотела гневно топнуть, но только лениво переступила с ноги на ногу.
— Откуда ты знаешь?
Мариус сверкнул белыми зубами.
— Побоитесь неприятностей.
Кэтлин пожала плечами, сложила журналы на столе, подровняла стопку руками. Один из журналов упал, она нагнулась его поднять, а Мариус не мог оторвать от нее глаз, губы его слегка приоткрылись. До чего хороша!
С того самого дня, как девять лет назад Кэтлин появилась в Сен-Марке, дом казался ему таинственно-зловещим, душным от греха. Не потому только, что Кэтлин была красива, не потому, что Мариуса возмущала женитьба отца на молодой женщине, годившейся ему в дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135