Поль тихо рассмеялся.
— Уж конечно, стану французом, если застряну тут надолго.
— А тебе хотелось бы тут застрять?
— Ты прекрасно знаешь, хочу я чего-нибудь или не хочу, это значения не имеет. Но, конечно, здесь для меня оживает прошлое. Я вспоминаю, как был мальчишкой в Сен-Марке. Такие вот местечки — это и есть Квебек. Возможно, люди в них слишком просты. Возможно, даже суеверны. Зато здесь-то и встречаются такие, как мадам Рошло. Что у нас в городах? Индустриальная революция, запоздавшая лет этак на пятьдесят. Если начнется война...— Он помолчал, но тут же быстро добавил:— Кто знает, наши города могут оказаться настоящими бочками с порохом. Даже думать не хочется, что там может натворить Мариус, если начнет махать зажженными спичками.
— Поль, а почему Мариус тебя не любит? Поль снова рассмеялся.
— Потому что я — наполовину англичанин и, значит, нечист. Потому что он знает — во мне подают голос обе национальности. А для Мариуса чистота расы прежде всего. Наверно, именно поэтому он не желает говорить по-английски. Ведь если оба языка для тебя родные, то невольно и думать начинаешь иначе.
— Скажи, а принадлежать к двум национальностям сразу интересно?
— Понимаешь ли, разделять предрассудки каждой из них невозможно, вот и попадаешь иногда в неловкое положение.
— Тебя и сейчас это беспокоит, как раньше? Поль покачал головой.
— Я слишком долго здесь не жил,— сказал он, глядя в огонь.— По-моему, вообще патриотизм не что иное, как воспоминания детства. А детство всегда чудесно. Нечего удивляться, что политики воспользовались этим чувством и всячески его обыгрывают.
Поль задумался и с минуту молчал; в камине громко трещали дрова, стекла в окнах дрожали под напором ветра. Он встал и выглянул наружу. Кап-Ша, обдуваемый штормовым ветром, тонул в темноте, не видно было ни зги. Вернувшись к огню, Поль снова опустился на корточки.
— Понимаешь, с уверенностью можно сказать только одно. В Канаде, наверно, одного общего патриотизма никогда не будет. Уж очень решительно каждая из наций не приемлет древних богов другой. Так что вряд ли кто-нибудь из канадских политиков сможет уподобиться Гитлеру; если такой и появится, то только в одной части страны. Но случись война...— Он замолчал, пожав плечами.
Не сводя глаз с огня, Хетер спросила, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно:
— Я правильно поняла? Насчет военного флота ты решил?
— Пожалуй, да. Не буду кривить душой. Решил.
— Моего отца убили в восемнадцатом году. Я его даже не помню.— Она обернулась.— Ох, Поль, неужели все начнется сначала?
— Начнется, можешь не сомневаться.— Он встал.— Давай не будем об этом говорить. У меня такие разговоры всю душу переворачивают. Если вырос среди меньшинства, к войне подход особый. Квебек, вступая в войну, будет стараться спасти свой легендарный уклад. На войну пойдут многие. Такие, как Мариус, начнут припоминать англичанам все обиды и оскорбления, нанесенные в ту войну. Такие, как я, будут переживать и за Квебек, и за всю страну. Нет... Давай не будем говорить об этом.
— Поль?
Он посмотрел на Хетер сверху вниз. Свернувшись у камина, она глядела в огонь. Он услышал новую ноту в ее голосе, но она не поднимала глаз.
— Я дочитала твою рукопись,— сказала она. Поль ждал, но какое-то время Хетер молчала. Весь
день она ломала себе голову, что сказать ему насчет его книги. Оба знали, как зависит их будущая жизнь от того, удался ли роман.
— Ну,— не выдержал наконец Поль,— как ты думаешь, можно ее печатать?
— А почему бы и нет?— Хетер продолжала смотреть в огонь.— Некоторые части очень хороши. И стиль у тебя просто великолепный. Когда я читала, я даже забывала, что это ты пишешь.
— Но что-то все же не вышло. Причем важное. И ты это заметила. Я понял по твоему голосу.
От его спокойного делового тона сердце у Хетер упало. Книга Поля поставила ее в тупик. Хетер не была профессиональным критиком, но, когда работала в музее в Нью-Йорке, ей приходилось много редактировать, и она участвовала в составлении небольшого пособия по искусству для школьников. Она умела профессионально подойти к любому тексту. Замысел романа был чересчур серьезен. Многие главы производили сильное впечатление, описания отличались свежестью и яркостью. Но равновесия между частями не получилось, и вся книга составляла какое-то странное чувство незавершенности.
С полчаса они вместе обсуждали роман. Поль достал рукопись и вместе с Хетер просмотрел наиболее важные места. В конце концов Хетер догадалась, в чем слабость книги.
Задача оказалась Полю не по плечу. У Хетер дух захватывало от широты его замысла. Молодой человек в тысяча девятьсот тридцать третьем году, призванный символизировать распад мира,— эта тема была настолько важной, что правильность сделанного Полем выбора поначалу не вызывала у нее сомнений. А теперь она убедилась, что чувства Поля расходятся с его выводами, и в этом вся беда.
— Слушай,— вдруг сказала Хетер,— я где-то читала, что главной целью романа должно быть прославление жизни.
— Наверно.
— Вот это получается у тебя лучше всего. Везде. Все твои герои — естественные живые люди. Но главная тема не дает им развернуться. И выходит, что они обречены.
Поль задумался, нахмурился. Потом вспомнил спор, который вел со своим руководителем в Оксфорде.
— Наверно, не следовало выбирать местом действия Европу. Конечно, в Европе все сфокусировано...— Он порывисто вскочил и зашагал по комнате.— Боже мой!— воскликнул он.— Я же осел! Год работы! Хетер, я потерял целый год!
Она с волнением смотрела на него. Оказывается, оба думали об одном и том же.
— Поль, а почему действие происходит не в Канаде?
Он остановился посреди комнаты.
— Потому что здесь у нас не родилось ни одного течения, которое повлияло бы на ход мировой истории. Я думал писать о Канаде, но ведь и фашизм, и депрессия, и коммунизм, и большой бизнес — все, что делает мир таким, какой он есть,— это результат философских учений других народов, их способ вершить дела. А писать о Канаде... все равно что писать о прошлом веке.
Сказав это, Поль задумался, а прав ли он? Он снова присел у камина и уставился в огонь. Может быть, следует избрать местом действия собственную страну, даже если эта страна — Канада? Канада, спору нет, всем во всем подражает. Да, но, может быть, это только на поверхности явлений? Может быть, если копнуть поглубже, увидишь другое? Но никто пока и не пробовал копнуть поглубже, вот в чем дело! Вон Пруст писал только о Франции, у Диккенса действие почти всех романов происходит в Лондоне, у Толстого — сплошная Россия. Герои Хемингуэя скитаются по свету, но о чем бы он ни писал, все отдает Соединенными Штатами. Хемингуэй помещает американца в итальянскую армию, и хоть бы что, ведь сейчас в англоязычном мире все знают, что представляет собой американец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
— Уж конечно, стану французом, если застряну тут надолго.
— А тебе хотелось бы тут застрять?
— Ты прекрасно знаешь, хочу я чего-нибудь или не хочу, это значения не имеет. Но, конечно, здесь для меня оживает прошлое. Я вспоминаю, как был мальчишкой в Сен-Марке. Такие вот местечки — это и есть Квебек. Возможно, люди в них слишком просты. Возможно, даже суеверны. Зато здесь-то и встречаются такие, как мадам Рошло. Что у нас в городах? Индустриальная революция, запоздавшая лет этак на пятьдесят. Если начнется война...— Он помолчал, но тут же быстро добавил:— Кто знает, наши города могут оказаться настоящими бочками с порохом. Даже думать не хочется, что там может натворить Мариус, если начнет махать зажженными спичками.
— Поль, а почему Мариус тебя не любит? Поль снова рассмеялся.
— Потому что я — наполовину англичанин и, значит, нечист. Потому что он знает — во мне подают голос обе национальности. А для Мариуса чистота расы прежде всего. Наверно, именно поэтому он не желает говорить по-английски. Ведь если оба языка для тебя родные, то невольно и думать начинаешь иначе.
— Скажи, а принадлежать к двум национальностям сразу интересно?
— Понимаешь ли, разделять предрассудки каждой из них невозможно, вот и попадаешь иногда в неловкое положение.
— Тебя и сейчас это беспокоит, как раньше? Поль покачал головой.
— Я слишком долго здесь не жил,— сказал он, глядя в огонь.— По-моему, вообще патриотизм не что иное, как воспоминания детства. А детство всегда чудесно. Нечего удивляться, что политики воспользовались этим чувством и всячески его обыгрывают.
Поль задумался и с минуту молчал; в камине громко трещали дрова, стекла в окнах дрожали под напором ветра. Он встал и выглянул наружу. Кап-Ша, обдуваемый штормовым ветром, тонул в темноте, не видно было ни зги. Вернувшись к огню, Поль снова опустился на корточки.
— Понимаешь, с уверенностью можно сказать только одно. В Канаде, наверно, одного общего патриотизма никогда не будет. Уж очень решительно каждая из наций не приемлет древних богов другой. Так что вряд ли кто-нибудь из канадских политиков сможет уподобиться Гитлеру; если такой и появится, то только в одной части страны. Но случись война...— Он замолчал, пожав плечами.
Не сводя глаз с огня, Хетер спросила, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно:
— Я правильно поняла? Насчет военного флота ты решил?
— Пожалуй, да. Не буду кривить душой. Решил.
— Моего отца убили в восемнадцатом году. Я его даже не помню.— Она обернулась.— Ох, Поль, неужели все начнется сначала?
— Начнется, можешь не сомневаться.— Он встал.— Давай не будем об этом говорить. У меня такие разговоры всю душу переворачивают. Если вырос среди меньшинства, к войне подход особый. Квебек, вступая в войну, будет стараться спасти свой легендарный уклад. На войну пойдут многие. Такие, как Мариус, начнут припоминать англичанам все обиды и оскорбления, нанесенные в ту войну. Такие, как я, будут переживать и за Квебек, и за всю страну. Нет... Давай не будем говорить об этом.
— Поль?
Он посмотрел на Хетер сверху вниз. Свернувшись у камина, она глядела в огонь. Он услышал новую ноту в ее голосе, но она не поднимала глаз.
— Я дочитала твою рукопись,— сказала она. Поль ждал, но какое-то время Хетер молчала. Весь
день она ломала себе голову, что сказать ему насчет его книги. Оба знали, как зависит их будущая жизнь от того, удался ли роман.
— Ну,— не выдержал наконец Поль,— как ты думаешь, можно ее печатать?
— А почему бы и нет?— Хетер продолжала смотреть в огонь.— Некоторые части очень хороши. И стиль у тебя просто великолепный. Когда я читала, я даже забывала, что это ты пишешь.
— Но что-то все же не вышло. Причем важное. И ты это заметила. Я понял по твоему голосу.
От его спокойного делового тона сердце у Хетер упало. Книга Поля поставила ее в тупик. Хетер не была профессиональным критиком, но, когда работала в музее в Нью-Йорке, ей приходилось много редактировать, и она участвовала в составлении небольшого пособия по искусству для школьников. Она умела профессионально подойти к любому тексту. Замысел романа был чересчур серьезен. Многие главы производили сильное впечатление, описания отличались свежестью и яркостью. Но равновесия между частями не получилось, и вся книга составляла какое-то странное чувство незавершенности.
С полчаса они вместе обсуждали роман. Поль достал рукопись и вместе с Хетер просмотрел наиболее важные места. В конце концов Хетер догадалась, в чем слабость книги.
Задача оказалась Полю не по плечу. У Хетер дух захватывало от широты его замысла. Молодой человек в тысяча девятьсот тридцать третьем году, призванный символизировать распад мира,— эта тема была настолько важной, что правильность сделанного Полем выбора поначалу не вызывала у нее сомнений. А теперь она убедилась, что чувства Поля расходятся с его выводами, и в этом вся беда.
— Слушай,— вдруг сказала Хетер,— я где-то читала, что главной целью романа должно быть прославление жизни.
— Наверно.
— Вот это получается у тебя лучше всего. Везде. Все твои герои — естественные живые люди. Но главная тема не дает им развернуться. И выходит, что они обречены.
Поль задумался, нахмурился. Потом вспомнил спор, который вел со своим руководителем в Оксфорде.
— Наверно, не следовало выбирать местом действия Европу. Конечно, в Европе все сфокусировано...— Он порывисто вскочил и зашагал по комнате.— Боже мой!— воскликнул он.— Я же осел! Год работы! Хетер, я потерял целый год!
Она с волнением смотрела на него. Оказывается, оба думали об одном и том же.
— Поль, а почему действие происходит не в Канаде?
Он остановился посреди комнаты.
— Потому что здесь у нас не родилось ни одного течения, которое повлияло бы на ход мировой истории. Я думал писать о Канаде, но ведь и фашизм, и депрессия, и коммунизм, и большой бизнес — все, что делает мир таким, какой он есть,— это результат философских учений других народов, их способ вершить дела. А писать о Канаде... все равно что писать о прошлом веке.
Сказав это, Поль задумался, а прав ли он? Он снова присел у камина и уставился в огонь. Может быть, следует избрать местом действия собственную страну, даже если эта страна — Канада? Канада, спору нет, всем во всем подражает. Да, но, может быть, это только на поверхности явлений? Может быть, если копнуть поглубже, увидишь другое? Но никто пока и не пробовал копнуть поглубже, вот в чем дело! Вон Пруст писал только о Франции, у Диккенса действие почти всех романов происходит в Лондоне, у Толстого — сплошная Россия. Герои Хемингуэя скитаются по свету, но о чем бы он ни писал, все отдает Соединенными Штатами. Хемингуэй помещает американца в итальянскую армию, и хоть бы что, ведь сейчас в англоязычном мире все знают, что представляет собой американец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135