— Не вижу необходимости, отец.
Священник подошел к коляске и остановился, он держался очень прямо, одна рука касалась креста на груди, другая была опущена.
— Я думаю, вы знаете, что полиция арестовала Мариуса? Его схватили, как преступника, в вашей же роще,— в голосе отца Бобьена звучало сдержанное негодование.— Вот к чему привела ваша дружба с иностранцами, господин Таллар! Это миссис Метьюн сообщила полиции, где ваш сын.
Атанас вспыхнул от гнева. Не может быть! Но тут же вспомнил, что дети видели Мариуса в кленовой роще. Наверно, они заметили, что он вышел из сахароварни.
— Неужели вам нужны еще какие-то доказательства того, что я был прав? Вы разрешили Полю играть с английскими детьми. Вы сами водите дружбу с англичанами. Теперь вы довольны?
Атанас снова оглянулся. Перед лавкой, наблюдая за их разговором, собралось уже не меньше двадцати человек.
— Я намерен защищать мой приход, господин Таллар,— медленно произнес священник.— То, что случилось сегодня ночью, только начало событий, которые нас ждут, если дать вам волю. Так вот, слушайте. Я требую, чтобы вы отказались от своего плана строить здесь фабрику. Я требую, чтобы вы вернулись в лоно церкви и вели себя как подобает христианину.
От ярости у Атанаса перехватило дыхание.
— Я не желаю вас слушать! Да кто вы такой, чтобы мне приказывать?
Крупные костяшки пальцев священника побелели от напряжения, так он сжал край коляски.
— Хорошо, господин Таллар! Я сделал все, что мог!— не спуская глаз с лица Атанаса, он повел головой в сторону лавки.— Вон те люди — мои прихожане, они видят нас. Они не дураки. Они знают гораздо больше, чем вы думаете. Они ждут, чем все кончится.
Крепко стиснув губы, Атанас в упор смотрел в грозное лицо священника.
— В воскресенье,— ровным голосом продолжал отец Бобьен,— я, не называя имен, расскажу своей пастве всю правду о вас. Я скажу им, что больше вас нельзя считать добрым католиком. Скажу, что вы дурной человек и служите дурным примером. Я предостерегу их, чтобы они не имели с вами никаких дел.
Каждый избиратель в нашем избирательном округе будет знать, что вы отказываетесь от причастия в нашей церкви. Они узнают, что Бог не даст им благословения, если они изберут такого, как вы, представлять их интересы в парламенте. Думаю, вы не хуже меня понимаете, чем это вам грозит, господин Таллар?— он остановился.— Готовы ли вы сделать выбор?
Атанас почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, он судорожно сжал в руке хлыст.
— Я не позволю так разговаривать со мной!— закричал он.— Слышите? Не позволю!
Он взмахнул хлыстом, наблюдавшие за ними увидели, как дернулось плечо Атанаса, и замерли, ожидая, что вот сейчас он ударит священника. Отец Бобьен стоял неподвижно и смотрел Атанасу в лицо. Все еще держа хлыст над головой, Атанас процедил сквозь зубы:
— Никто в этом приходе не смел так разговаривать с Талларами! Никто за двести лет! Прочь от меня! Не лезьте в мои дела, не то...
Молниеносным движением он с силой стегнул хлыстом лошадь. Кобыла встала на дыбы, потом рванулась вперед и пустилась в галоп, а Таллар пригнулся, натягивая поводья. Когда они приблизились к дому, лошадь перешла на рысь. На ее гнедом крупе длинной уродливой полосой вздулся рубец от удара.
Распрягая лошадь, Атанас принял решение. Нельзя больше оставаться в зависимости от таких, как отец Бобьен. Хватит с него разговоров, которые священник вел с ним все лето! Это решение зрело в Атанасе с тех пор, как умерла его первая жена. Хватит сидеть между двух стульев, с таким положением надо кончать навсегда! Он никому не позволит собой командовать.
24
К вечеру того же дня капитан Ярдли медленно брел домой из деревни, не замечая ничего вокруг. Он свернул на дорожку, ведущую к его крыльцу, и когда, прихрамывая, стал подниматься по ступенькам, чуть не споткнулся о Дафну и Хетер, которые играли на веранде с детской тележкой. Хетер, толкая тележку сзади, катала Дафну по веранде, и коляска оглушительно гремела. Девочки бросили игру и заговорили с дедом.
Он пробормотал в ответ что-то невнятное, прошел в дом и стал подниматься в комнату дочери.
Дженит сидела у окна и читала рассказ в «Сатерди Ивнинг Пост». Ярдли терпеть не мог траура на женщинах, и ему казалось, что дочь в черном платье и в черных чулках выглядит просто усохшей. По его мнению, она постарела за этот месяц лет на десять. Губы вытянулись в ниточку, строгие складки в углах рта углубились, нос от этого казался длинным и надменным.
Ярдли сел на кровать и опустил глаза в пол.
— Дженит! Я должен спросить тебя кое о чем. Дженит закрыла журнал и сжалась. Весь последний
месяц она упорно молчала. Если и плакала, то только одна, по ночам. На панихиде по мужу в Монреале, куда Ярдли ездил вместе с ней, она сохраняла то же ледяное спокойствие, которое так напугало ее отца, когда пришло сообщение о гибели Харви.
— Я хочу кое о чем спросить тебя, Дженит,— повторил он.— Может, все это только слухи. Но я должен увериться! — Некоторое время он постукивал ногой по полу, потом поднял худое лицо и посмотрел прямо в глаза дочери.— Это ты сказала полиции, где искать сына Таллара?
Глаза Дженит широко раскрылись, и она вызывающе бросила:
— Значит, его все-таки нашли?
Ярдли продолжал смотреть на дочь, и глаза его медленно наливались слезами.
— А почему, собственно, нельзя было сказать? Они из полиции, я отвечала на их вопросы.— Дженит говорила резко и громко.— Почему эти местные могут отсиживаться, когда идет война? Харви не отсиживался.
Злоба и непримиримость, звучавшие в ее голосе, больно резанули Ярдли.
— Что на тебя нашло, дочка?— тихо спросил он.
— Он же предатель,— сказала Дженит.— Предатель, и все.
— Ты не понимаешь здешних людей. И никогда не пыталась понять.
— Я понимаю одно, то, о чем забыл ты! Если ^АЫ дадим таким людям волю, мы проиграем войну! И поделом бы им! Вот пришли бы сюда немцы, тогда бы они узнали!
Ярдли смотрел дочери прямо в глаза.
— Но они же наши соседи, Дженит!
— Мне они не соседи!
— Они славные люди, очень славные.
— Я думала, после того, что случилось с тобой на войне...-— Дженит прикусила губу.— Порядочные люди жертвуют своей жизнью, а они...— она растравляла себя все сильней, и на лице ее выступила краска.— Я видеть не могу, как все с ними нянчатся! Пора призвать их к порядку!
Ярдли сокрушенно покачал головой:
— Дочка, дочка! Что ты говоришь? Где ты такому научилась?
Дженит покраснела еще гуще и плотно сжала губы.
— Мне просто не верится, что ты можешь так говорить! Видать, ты повторяешь чушь, придуманную разными надутыми дураками, которые набивают себе цену. Нет, Дженит, больше я не хочу этого слышать.
— Если в тебе не осталось ни капли патриотизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135