Снова и снова Мариус повторял одно и то же. Экономика? Да при чем тут экономика? Чистая раса, чистый язык, большие семьи, никаких связей с англичанами, никакого вмешательства иностранцев, усиление власти церкви во всех областях— вот условия, соблюдая которые Квебек сохранится до своего тысячелетия. Пусть ученые расщепляют атом, пусть за неделю можно облететь земной шар, для Мариуса по-прежнему все сводится к единству нации, религии и политики. В разное время он принадлежал к четырем разным политическим партиям, но, перессорившись со всеми соратниками, теперь пытался создать собственную.
Три часа Поль слушал разглагольствования брата, и о чем бы Мариус ни говорил — резко, задушевно или язвительно,— чувствовалось, что он привык выступать перед публикой. Эмили тихо сидела в уголке и штопала носки. Поля обуревала жалость к брату и ко всему, что он отстаивал. С каждой фразой Мариус все туже затягивал на себе смирительную рубашку. Разве не то же самое Поль наблюдал и в Европе? Может быть, но Мариус-то в Европе не был! О чем он мечтает? Управлять наукой с помощью национализма! Неужели и здесь, в Канаде, за это берутся? Кажется, Ма-риусу нужно скрутить всех окружающих в бараний рог, только тогда он почувствует себя свободным.
Поль попытался было возразить брату, напомнив ему, что он выражает интересы всего лишь трех процентов населения, не более. Оскорбленный Мариус закричал:
— Разве ты имеешь право судить? Ты давным-давно лишился своей национальности!
После этого Поль замолчал. Разочарование, которое он испытывал, говоря с братом, было для Поля привычным, но теперь он мог смотреть на все отстранение, теперь он мог пожалеть Мариуса. За двадцать лет борьбы Мариус превратился в неврастеника, в черных волосах мелькала седина. Денег он зарабатывал слишком мало. Ему необходимо было говорить и говорить целые дни напролет, чтобы сохранять надежду. А Эмили все же осталась с ним, она поддерживала его уверенность в себе, и в ее отношении к мужу удивительно сочетались трезвость и молчаливая нежность. Мариус пренебрегал женой не потому, что у него были другие женщины, а потому, что органически не мог думать ни о ком, кроме себя. Эмили этого не замечала и выглядела счастливой.
— Надеюсь, вы по-прежнему добрый католик,— сказала она Полю в дверях.— Вера помогает отвлекаться от мелочей.
Вечерний ветер развеял духоту, и когда Поль возвращался домой, дышать было легче, легче становилось и у него на душе. Он чувствовал необычайное обновление и освобождение. Сегодняшняя встреча была больше чем свидание с братом; в Мариусе он увидел воплощение многих собственных неудач. Увидел объективно, со стороны. Поль не пошел домой, а долго бродил по городу и после полуночи заглянул к Мур-рею выпить кофе и съесть бутерброд. Он пил и слушал, о чем говорят вокруг рабочие ночной смены. Они держались непринужденно — радиотехники, телефонисты, рабочие сцены, несколько железнодорожников; англичане и французы свободно и дружелюбно болтали друг с другом. Никого из них такое соседство не настораживало. Их объединяла работа, из-за которой они бодрствовали ночью, когда весь город спал.
Вернувшись домой, Поль совсем забыл, что уже поздно. Он придвинул стул к столу, достал пачку желтоватой бумаги и заточил несколько карандашей. Теперь он жалел, что не повидался с братом раньше. Из впечатлений о Мариусе, из собственных воспоминаний, из того, что он с детства знал о той провинции, где жил, и об окружающих провинциях, вдруг стала вырисовываться тема его новой книги. Ее контуры сделались такими четкими, что карандаш Поля, не останавливаясь, двигался по бумаге до трех утра. Поль не думал над отдельными фразами, он набрасывал план всего романа. Никогда еще ему не удавалось так полно представить себе задуманную работу. Весь материал, все образы уже ждали в глубине его сознания, это были проклятые вопросы, мучившие его всю жизнь, только теперь он сумел от них освободиться. Теперь Поль смотрел на эти проблемы как на чьи-то чужие, с жалостью, даже с нежностью, но видел их отчетливо и ясно. Наброски сцен, которые ему предстояло разработать, появляясь из какого-то уголка его мозга, с неумолимой логикой выстраивались один за другим. Поль взял десять страниц, исписанных небрежным почерком, и, перечитывая их, понял, что все, о чем он пишет, хранилось у него в памяти с прозрачной ясностью, словно отражение в чистой воде.
Он оторвался от бумаг и лег спать. Несколько минут лежал, разглядывая на потолке пятно света от уличного фонаря. Он старался трезво рассчитать, каким временем располагает для осуществления своего замысла. Если ни на что не отвлекаться, можно написать роман за шесть месяцев. Если поступить на работу, понадобится не меньше года. Денег у него хватит до конца сентября, значит, два месяца можно спокойно писать. Поль подумал о Хетер и о своем обещании как можно скорее найти работу. Но роман неумолимо требовал переступить через это. Хетер его поймет. Решено, до конца сентября он будет работать здесь, в этой комнате, за машинкой.
И вдруг Поль саркастически рассмеялся в темноте. Он совсем забыл о войне, неизбежность которой заставила его самонадеянно жениться на Хетер Метьюн. Даже в Монреале очень многие, по-видимому, не сомневались, что война начнется этой осенью. Не подвластный расчетам инстинкт толпы, независимо от всех рассуждений, куда вернее, чем мозг иного гения, угадывал, что война приближается, угадывал так же точно, как стая птиц чует приближение дождя. И толпа сознавала, что Канада примет участие в войне с самого начала. В некоторых журналах предсказывали, что Англия на этот раз останется в стороне. Поль был уверен, что не останется. Но пока война не началась, внешне в Канаде ничего не изменится. И может быть — трудно себе представить, но вполне возможно,-— ему удастся уложиться в оставшийся срок.
Поль повернулся на бок и заснул.
На следующее утро он проснулся, снедаемый страстным нетерпением сесть за работу,— такого с ним еще не бывало. Он принялся писать сразу после завтрака и работал до часу. Потом, после ленча, сидел за столом до пяти. До семи поспал, быстро поужинал и вышел на час пройтись. И работал до часу ночи. День за днем распорядок этот сохранялся, и к концу первой недели августа на импровизированном письменном столе Поля уже лежало сто отредактированных страниц, а чуть ли не пятьсот он выкинул в корзину. Уверенность, с какой он набрасывал план романа, не покидала его и сейчас. Подробности отдельных сцен постоянно были у него перед глазами, будили по ночам и заставляли лежать?- вглядываясь в пятно света на потолке. Он слышал, как разговаривают его герои, узнавал их голоса. Ритм романа, казалось, пульсирует в крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135