Мариуса волновала необычность красоты Кэтлин. Ее белоснежная кожа ирландки составляла поразительный контраст с черными, как вороново крыло, волосами. Пухлые губы, полная грудь и при такой пышности узкие стройные бедра. Когда Кэтлин распрямилась, Мариус опустил взгляд. В том, как она двигалась, в том, как иногда смотрела на него, таился секрет ее притягательности.
Он уставился в сумеречный угол за ее спиной. Кэтлин — жена его отца, мать его сводного брата. Полю восемь, он еще ребенок и ничего не знает о своем происхождении, но он сын этой женщины. А ведь когда их отец сошелся с нею, она была лишь немного старше, чем Мариус сейчас.
Кэтлин повернулась к нему и тихо спросила:
— Мариус, ты боишься, что тебя заберут в армию? Боишься мобилизации?
На секунду их глаза встретились. Взгляд Мариуса смягчился, но он тут же вспыхнул:
— Ничего я не боюсь! Понятно? Да они до меня и не доберутся.
— Ладно, я рада, что ты вернулся домой. Отец все устроит. Вот увидишь.
— Вы что, думаете, я его о чем-нибудь попрошу?
— Но он же твой родной отец, какие тут просьбы? Хочешь, я с ним сама поговорю?
— Не смейте! — Он ведь воображает, будто война восхитительна. Конечно, ему-то что? Сам он в безопасности. Слишком стар, его не погонят на убой. Он давно уже продался англичанам.
— Ох, перестань говорить ерунду. Твой отец человек очень умный.
— Откуда вам-то знать, умный он или нет?
— Ты еще слишком молод и не можешь разбираться во всем так же хорошо, как он. Ты должен им гордиться! Он же член парламента!
— Гордиться? Ну нет! Каждый раз, как вижу его имя в газетах, сразу начинаю оправдываться. Так всем и объясняю: «Да, мол, действительно, мой отец продал нас англичанам, только я не в него. Меня ему не одурачить». Подумать только, что приходится говорить такое друзьям про родного отца!
Кэтлин нетерпеливо шевельнулась, и по лицу ее было заметно, что в ней медленно закипает гнев. Мариус подозревал, что она видит его насквозь и знает его сокровенные мысли не хуже, чем он сам. Она с пугающей точностью инстинктивно читала в душах мужчин.
— Твой отец всегда ладил с англичанами,— сказала она.— И почему бы ему с ними не ладить, интересно знать? Они его уважают. Его все уважают.
— Послушали бы, что говорят студенты, знали бы тогда, как его уважают.
— Студенты! Англичане — молодцы. Они не вмешиваются в наши дела.
— Наши?— снова ядовито усмехнулся Мариус.— С каких это пор вы стали одной из нас? Да вы и говорить-то по-французски не умеете.
Кэтлин пожала плечами и отвернулась.
— Не понимаю, что с тобой делается. Почему ты не можешь быть добрым и простым? Дались тебе англичане! Что они тебе сделали? Того и гляди, заявишь, что капитан Ярдли кого-нибудь продал.
Мариус все больше распалялся. Он вскочил и начал шагать по комнате.
— Да о нем и говорить не стоит! Безвредный глупый старикашка. А вот приятели у него — другое дело. Посмотрите хотя бы на Макквина! Главный спекулянт в Канаде. Так обделывает всякие делишки, что его друзья за полцены скупают французскую землю. И мой отец ему помогает,— Мариус театрально развел руками.— А как же? Он и сам не прочь купить по дешевке.
— Ты с ума сошел! Твой отец сделками не занимается*
— При чем тут сделки! Вас же он купил!
Они зло и напряженно смотрели друг другу в глаза. Какую-то долю секунды Мариусу казалось, что мачеха сейчас ударит его, он отшатнулся и схватил Кэтлин за поднятую руку. Кэтлин потеряла равновесие, и Мариус почувствовал, как ее мягкое тело прижалось к нему, а глаза оказались у самых его глаз, и на мгновение он забыл об отце. Он стоял, сжимая ее запястье. Потом опустил взгляд, оттолкнул Кэтлин прочь и, ощущая, как краска стыда заливает лицо, кинулся к двери.
На галерее зазвучали шаги.
— Кто это?— резко спросил Мариус, уже схватившись за дверную ручку.
Кэтлин спокойно посмотрела на него. Ее безмятежность после всего, что он ей наговорил, была невыносима. Даже голос Кэтлин звучал совершенно ровно:
— Наверно, капитан Ярдли. Мы ждем его к обеду.
— Где он живет, этот капитан, у себя или у нас?
— Ему нравится твой отец,— Кэтлин двинулась к двери.— Отец сегодня возвращается из Оттавы. После обеда они с капитаном будут играть в шахматы. Они часто играют.
Мариус открыл дверь и ринулся к лестнице. По дороге он налетел на Жюльенну — она шла из кухни, чтобы открыть входную дверь. Жюльенна уставилась на него, удивленная тем, что он дома. Мариус схватил ее за руку:
— Никому не говори, что я был здесь. Слышишь? Я уезжаю.
Жюльенна смотрела ему вслед, пока он взбегал по лестнице. Потом покачала головой и поджала губы. Мариус и хозяин вечно ссорятся. Ну, это не ее дело. Она пошла к дверям, за которыми на фоне снега чернел силуэт подтянутой фигуры капитана.
Наверху, у себя в комнате, Мариус остановился в темноте. Он весь дрожал. Влекущий образ Кэтлин все еще стоял у него перед глазами, и его мутило от стыда. Он чиркнул спичку и прошел через комнату, прикрывая пламя ладонями. В дальнем углу он зажег свечу. Потом чиркнул другую спичку, зажег пять свечей, и желтое пламя озарило самодельный алтарь, который он соорудил три года назад, когда учился в семинарии, собираясь стать священником. Над алтарем висело маленькое распятие.
Мариус постоял, глядя на него, потом медленно отвернулся, глаза его были полны слез. Он перевел взгляд на портрет, висевший сбоку на стене. С портрета смотрело узкое женское лицо, черные волосы гладко зачесаны со лба и разделены аккуратным прямым пробором, глаза опущены, словно снимавшаяся стеснялась фотоаппарата. Эта женщина с девичьим, почти монашеским лицом была его матерью.
Жалость к самому себе, сознание одиночества охватили Мариуса, он залился слезами, упал на колени перед алтарем и стиснул руки. Перед глазами плыли огоньки свечей. Голова наливалась болью от мысли о том, как он несчастен. Ненависть к отцу сменилась жаждой услышать от него хоть одно доброе слово, но утолить эту жажду было невозможно. Ведь из-за гордыни и упрямства Мариус всячески избегал делать то, что могло порадовать отца. Мерзкие мысли, которые пробуждались у него при виде мачехи, жгли его адским огнем, по крайней мере он считал, что в аду огонь жжет именно так, только адские пытки терзают еще и тело.
Мариус долго стоял, склонившись, и шептал молитвы, пока постепенно не пришел в себя. Все еще на коленях, уже окончив молиться, он пытался успокоиться и подумать. Вот и до него добралась война. Мысли об армии будили в нем страх и злобу на англичан, которые втягивают его в горнило войны. Но страх и злоба скоро погасили мучивший его стыд.
В сгущающихся сумерках душной комнаты плечи Мариуса, освещенные пламенем свечей, казались темным силуэтом. Он поднялся и посмотрел на часы. Поезд из города пришел в Сент-Жюстин час тому назад, и отец будет дома с минуты на минуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Он уставился в сумеречный угол за ее спиной. Кэтлин — жена его отца, мать его сводного брата. Полю восемь, он еще ребенок и ничего не знает о своем происхождении, но он сын этой женщины. А ведь когда их отец сошелся с нею, она была лишь немного старше, чем Мариус сейчас.
Кэтлин повернулась к нему и тихо спросила:
— Мариус, ты боишься, что тебя заберут в армию? Боишься мобилизации?
На секунду их глаза встретились. Взгляд Мариуса смягчился, но он тут же вспыхнул:
— Ничего я не боюсь! Понятно? Да они до меня и не доберутся.
— Ладно, я рада, что ты вернулся домой. Отец все устроит. Вот увидишь.
— Вы что, думаете, я его о чем-нибудь попрошу?
— Но он же твой родной отец, какие тут просьбы? Хочешь, я с ним сама поговорю?
— Не смейте! — Он ведь воображает, будто война восхитительна. Конечно, ему-то что? Сам он в безопасности. Слишком стар, его не погонят на убой. Он давно уже продался англичанам.
— Ох, перестань говорить ерунду. Твой отец человек очень умный.
— Откуда вам-то знать, умный он или нет?
— Ты еще слишком молод и не можешь разбираться во всем так же хорошо, как он. Ты должен им гордиться! Он же член парламента!
— Гордиться? Ну нет! Каждый раз, как вижу его имя в газетах, сразу начинаю оправдываться. Так всем и объясняю: «Да, мол, действительно, мой отец продал нас англичанам, только я не в него. Меня ему не одурачить». Подумать только, что приходится говорить такое друзьям про родного отца!
Кэтлин нетерпеливо шевельнулась, и по лицу ее было заметно, что в ней медленно закипает гнев. Мариус подозревал, что она видит его насквозь и знает его сокровенные мысли не хуже, чем он сам. Она с пугающей точностью инстинктивно читала в душах мужчин.
— Твой отец всегда ладил с англичанами,— сказала она.— И почему бы ему с ними не ладить, интересно знать? Они его уважают. Его все уважают.
— Послушали бы, что говорят студенты, знали бы тогда, как его уважают.
— Студенты! Англичане — молодцы. Они не вмешиваются в наши дела.
— Наши?— снова ядовито усмехнулся Мариус.— С каких это пор вы стали одной из нас? Да вы и говорить-то по-французски не умеете.
Кэтлин пожала плечами и отвернулась.
— Не понимаю, что с тобой делается. Почему ты не можешь быть добрым и простым? Дались тебе англичане! Что они тебе сделали? Того и гляди, заявишь, что капитан Ярдли кого-нибудь продал.
Мариус все больше распалялся. Он вскочил и начал шагать по комнате.
— Да о нем и говорить не стоит! Безвредный глупый старикашка. А вот приятели у него — другое дело. Посмотрите хотя бы на Макквина! Главный спекулянт в Канаде. Так обделывает всякие делишки, что его друзья за полцены скупают французскую землю. И мой отец ему помогает,— Мариус театрально развел руками.— А как же? Он и сам не прочь купить по дешевке.
— Ты с ума сошел! Твой отец сделками не занимается*
— При чем тут сделки! Вас же он купил!
Они зло и напряженно смотрели друг другу в глаза. Какую-то долю секунды Мариусу казалось, что мачеха сейчас ударит его, он отшатнулся и схватил Кэтлин за поднятую руку. Кэтлин потеряла равновесие, и Мариус почувствовал, как ее мягкое тело прижалось к нему, а глаза оказались у самых его глаз, и на мгновение он забыл об отце. Он стоял, сжимая ее запястье. Потом опустил взгляд, оттолкнул Кэтлин прочь и, ощущая, как краска стыда заливает лицо, кинулся к двери.
На галерее зазвучали шаги.
— Кто это?— резко спросил Мариус, уже схватившись за дверную ручку.
Кэтлин спокойно посмотрела на него. Ее безмятежность после всего, что он ей наговорил, была невыносима. Даже голос Кэтлин звучал совершенно ровно:
— Наверно, капитан Ярдли. Мы ждем его к обеду.
— Где он живет, этот капитан, у себя или у нас?
— Ему нравится твой отец,— Кэтлин двинулась к двери.— Отец сегодня возвращается из Оттавы. После обеда они с капитаном будут играть в шахматы. Они часто играют.
Мариус открыл дверь и ринулся к лестнице. По дороге он налетел на Жюльенну — она шла из кухни, чтобы открыть входную дверь. Жюльенна уставилась на него, удивленная тем, что он дома. Мариус схватил ее за руку:
— Никому не говори, что я был здесь. Слышишь? Я уезжаю.
Жюльенна смотрела ему вслед, пока он взбегал по лестнице. Потом покачала головой и поджала губы. Мариус и хозяин вечно ссорятся. Ну, это не ее дело. Она пошла к дверям, за которыми на фоне снега чернел силуэт подтянутой фигуры капитана.
Наверху, у себя в комнате, Мариус остановился в темноте. Он весь дрожал. Влекущий образ Кэтлин все еще стоял у него перед глазами, и его мутило от стыда. Он чиркнул спичку и прошел через комнату, прикрывая пламя ладонями. В дальнем углу он зажег свечу. Потом чиркнул другую спичку, зажег пять свечей, и желтое пламя озарило самодельный алтарь, который он соорудил три года назад, когда учился в семинарии, собираясь стать священником. Над алтарем висело маленькое распятие.
Мариус постоял, глядя на него, потом медленно отвернулся, глаза его были полны слез. Он перевел взгляд на портрет, висевший сбоку на стене. С портрета смотрело узкое женское лицо, черные волосы гладко зачесаны со лба и разделены аккуратным прямым пробором, глаза опущены, словно снимавшаяся стеснялась фотоаппарата. Эта женщина с девичьим, почти монашеским лицом была его матерью.
Жалость к самому себе, сознание одиночества охватили Мариуса, он залился слезами, упал на колени перед алтарем и стиснул руки. Перед глазами плыли огоньки свечей. Голова наливалась болью от мысли о том, как он несчастен. Ненависть к отцу сменилась жаждой услышать от него хоть одно доброе слово, но утолить эту жажду было невозможно. Ведь из-за гордыни и упрямства Мариус всячески избегал делать то, что могло порадовать отца. Мерзкие мысли, которые пробуждались у него при виде мачехи, жгли его адским огнем, по крайней мере он считал, что в аду огонь жжет именно так, только адские пытки терзают еще и тело.
Мариус долго стоял, склонившись, и шептал молитвы, пока постепенно не пришел в себя. Все еще на коленях, уже окончив молиться, он пытался успокоиться и подумать. Вот и до него добралась война. Мысли об армии будили в нем страх и злобу на англичан, которые втягивают его в горнило войны. Но страх и злоба скоро погасили мучивший его стыд.
В сгущающихся сумерках душной комнаты плечи Мариуса, освещенные пламенем свечей, казались темным силуэтом. Он поднялся и посмотрел на часы. Поезд из города пришел в Сент-Жюстин час тому назад, и отец будет дома с минуты на минуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135