Положите эти деньги в банк в Сент-Жюстине. А не верите мне, справьтесь у священника.
Но тут же ему стало стыдно за себя и до боли грустно: он увидел, что управляющий плачет. Бланшар стоял прямо, но грудь его вздымалась от сдавленных рыданий, а по загорелым щекам и подбородку ползли слезы. Атанас встал.
— Ну-ну, держитесь, старина!
Но когда он сжал руку Бланшара и почувствовал ответное пожатие, его подбадривающие слова показались ему глупыми. Он отступил назад и в каком-то ошеломлении увидел, что спина Бланшара уже исчезает за дверью библиотеки. Атанас упал в кресло и минут пять сидел в полном изнеможении. А потом, не глядя, снял с ближайшей полки первую попавшуюся книгу. Пальцы его сами переворачивали страницы, пока почти бессознательно взгляд не задержался на одной из них. Атанас снял очки, вытер глаза, протер носовым платком стекла и снова надел очки.
Книга, которую он листал, оказалась сборником греческих лирических стихов, старым и потрепанным. В свое время ее приобрел дед Атанаса, по ней занимался его отец, а сам Атанас читал ее, когда учился в классическом колледже. Он почти забыл греческий, но иезуиты заставляли так зубрить тексты, что многое помнилось до сих пор. Книга открылась на отрывке из Симонида, и Атанас попытался расшифровать его.
Он читал, продираясь через непонятные слова, смысл которых от него ускользал, но постепенно забытое оживало в памяти. Он вспомнил, что когда-то часто перечитывал эти строки и находил их исполненными значения. Об этом говорила и сделанная его рукой пометка на полях. Атанас с удивлением отметил, что в студенческие годы почерк у него был гораздо мельче. И вдруг вспомнил весь отрывок, вспомнил, как светилось от удовольствия худое лицо ректора, когда, стоя за кафедрой, он переводил ученикам эти строки. «Ты человек, и потому не старайся определить, что такое счастье, а видя счастливого, не гадай, сколько ему отпущено времени, ибо время быстротечно, оно как стрекоза, как смена событий» *.
1 «Плач» древнегреческого поэта Симонида Кеоеского (556—469 до н. э.), пересказ фрагмента 16.
Атанас откинулся, книга захлопнулась на его пальцах, он закрыл глаза и довольно долго сидел неподвижно.
Потом встал и, подойдя к двери, позвал:
Кэтлин!
Наверху прозвучали ее шаги, затем он услышал, как жена медленно спускается по лестнице, и снова сел в кресло. Кэтлин вошла неторопливо, как всегда, и Атанас с удивлением подумал, не жалость ли проступает в ее взгляде. До сих пор никому еще не приходилось его жалеть. Неужели дело дошло до того, что он вызывает жалость? Глядя на Кэтлин, он острее, чем когда-либо, ощущал, сколько неизрасходованных жизненных сил таится в ее теле, и ему было мучительно стыдно.
— Садись, милая!— сказал он тихо.— Я хочу поговорить с тобой.
Кэтлин выдвинула ящик стола, вынула сигареты, но не села, пока не закурила. Атанас ждал, барабаня пальцами по подлокотнику.
— Ну вот,— сказал он,— похоже, мы уезжаем отсюда навсегда. Ты должна быть счастлива.
Кэтлин пожала плечами. Подождав с минуту, Атанас проговорил:
— Право, я теперь никогда не смогу понять, что ты чувствуешь.
— Ты же ни о чем не спрашиваешь. Делаешь все по-своему, ни с кем не считаешься. Какая для тебя разница, что при этом чувствую я? Или Поль, или кто-нибудь еще?
— Я должен тебе кое-что объяснить,— но что говорить дальше, Атанас не знал. Он хотел сказать Кэтлин, что уезжает из Сен-Марка только потому, что ей здесь не нравится, но понимал, что она не поверит. Хотел сказать, что раз он не может больше быть ей полноценным мужем, он желал бы сделать для нее одно — обеспечить деньгами, чтобы она могла жить так, как ей всегда хотелось. Но Атанас и сам понимал, что эти рассуждения лишь частично объясняют, отчего он переворачивает всю их жизнь вверх дном, и, значит, прозвучат лицемерно. Кэтлин просто-напросто взглянет на его лицо, как на ширму, и не станет разговаривать дальше.
— Каждый человек...— начал он, старательно подыскивая слова,— каждый человек должен жить в соответствии со своими принципами. Каждый должен иметь в жизни цель. Необходимо идти в ногу со временем. В том-то и трагедия многих наших знакомых, им предстоят трудные переживания, прежде чем они отвыкнут от теперешнего образа жизни и приспособятся к новому, который диктуется развитием науки. Наверно, все, что происходит с Мариусом, как раз и есть проявление этой трагедии. Он сам, конечно, этого не понимает, но мне, Кэтлин, мне это ясно! Я уже давно это понял. Потому-то я...— он замолчал, чувствуя, что его слова подобны каплям воды, падающим в пустое ведро. Говорить с Кэтлин о развитии науки не было смысла.
— Потому-то ты и поссорился с отцом Бобьеном,— сказала Кэтлин.
Она говорила совершенно спокойно. В голосе не было ни упрека, ни гнева, она просто делала выгоды. Но если в словах Кэтлин что-то и кроется, подумал Атанас, то это презрение.
Он вспылил и набросился на жену:
— Не прикидывайся глупой, Кэтлин! Тебе это, может быть, неизвестно, но идеи способны изменять жизнь на земле. Дай я тебе объясню.
Кэтлин поднялась и бросила в камин сигарету, которая, упав среди обрывков бумаги и пепла, продолжала дымиться.
— Не надо ничего объяснять! Всю жизнь ты только и делаешь, что объясняешь, и посмотри, куда это тебя привело. Тебе за шестьдесят, Атанас, а ты все такой же своевольный и упрямый! Давай не будем больше об этом говорить! Уедем отсюда и все забудем.
Кэтлин ушла, и, оставшись один, Атанас размышлял, как могло случиться, что эта невежественная женщина, связанная с ним только языком плоти, понимает его куда лучше, чем любой образованный человек, с которым он мог бы поделиться самыми заветными мыслями. Атанас был удручен. Он хотел объяснить жене, что каждый человек должен прислушиваться к внутреннему голосу. А Кэтлин, как стало ему ясно, сразу поняла, что такое этот внутренний голос — чаще всего он выражает его физическое самочувствие в данный момент. По своему характеру Атанас не мог жить без какой-то новой цели, и, пока он был в расцвете сил, такой целью являлись женщины. Теперь же он не представлял интереса для них, и они его не интересовали. Все, что ему осталось, это принципы и идеи.
«Боже!— подумал Атанас.— Неужели в этом все дело?»
Ему вдруг представилось, что столь же банальные, отнюдь не возвышенные причины лежат в основе всех войн и революций, всего исторического развития. Он подумал, что под знамена религиозной и национальной борьбы людей гонит только отчаянная жажда забыть о том, каков их общий удел. Ведь все люди — лишь силуэты, которые по воле случая лет семьдесят или около того балансируют на краю мироздания между двумя безднами. Среди них Атанас увидел и себя. Вдруг он хрипло рассмеялся, бросая вызов себе самому, Кэтлин и всем, кого мог припомнить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Но тут же ему стало стыдно за себя и до боли грустно: он увидел, что управляющий плачет. Бланшар стоял прямо, но грудь его вздымалась от сдавленных рыданий, а по загорелым щекам и подбородку ползли слезы. Атанас встал.
— Ну-ну, держитесь, старина!
Но когда он сжал руку Бланшара и почувствовал ответное пожатие, его подбадривающие слова показались ему глупыми. Он отступил назад и в каком-то ошеломлении увидел, что спина Бланшара уже исчезает за дверью библиотеки. Атанас упал в кресло и минут пять сидел в полном изнеможении. А потом, не глядя, снял с ближайшей полки первую попавшуюся книгу. Пальцы его сами переворачивали страницы, пока почти бессознательно взгляд не задержался на одной из них. Атанас снял очки, вытер глаза, протер носовым платком стекла и снова надел очки.
Книга, которую он листал, оказалась сборником греческих лирических стихов, старым и потрепанным. В свое время ее приобрел дед Атанаса, по ней занимался его отец, а сам Атанас читал ее, когда учился в классическом колледже. Он почти забыл греческий, но иезуиты заставляли так зубрить тексты, что многое помнилось до сих пор. Книга открылась на отрывке из Симонида, и Атанас попытался расшифровать его.
Он читал, продираясь через непонятные слова, смысл которых от него ускользал, но постепенно забытое оживало в памяти. Он вспомнил, что когда-то часто перечитывал эти строки и находил их исполненными значения. Об этом говорила и сделанная его рукой пометка на полях. Атанас с удивлением отметил, что в студенческие годы почерк у него был гораздо мельче. И вдруг вспомнил весь отрывок, вспомнил, как светилось от удовольствия худое лицо ректора, когда, стоя за кафедрой, он переводил ученикам эти строки. «Ты человек, и потому не старайся определить, что такое счастье, а видя счастливого, не гадай, сколько ему отпущено времени, ибо время быстротечно, оно как стрекоза, как смена событий» *.
1 «Плач» древнегреческого поэта Симонида Кеоеского (556—469 до н. э.), пересказ фрагмента 16.
Атанас откинулся, книга захлопнулась на его пальцах, он закрыл глаза и довольно долго сидел неподвижно.
Потом встал и, подойдя к двери, позвал:
Кэтлин!
Наверху прозвучали ее шаги, затем он услышал, как жена медленно спускается по лестнице, и снова сел в кресло. Кэтлин вошла неторопливо, как всегда, и Атанас с удивлением подумал, не жалость ли проступает в ее взгляде. До сих пор никому еще не приходилось его жалеть. Неужели дело дошло до того, что он вызывает жалость? Глядя на Кэтлин, он острее, чем когда-либо, ощущал, сколько неизрасходованных жизненных сил таится в ее теле, и ему было мучительно стыдно.
— Садись, милая!— сказал он тихо.— Я хочу поговорить с тобой.
Кэтлин выдвинула ящик стола, вынула сигареты, но не села, пока не закурила. Атанас ждал, барабаня пальцами по подлокотнику.
— Ну вот,— сказал он,— похоже, мы уезжаем отсюда навсегда. Ты должна быть счастлива.
Кэтлин пожала плечами. Подождав с минуту, Атанас проговорил:
— Право, я теперь никогда не смогу понять, что ты чувствуешь.
— Ты же ни о чем не спрашиваешь. Делаешь все по-своему, ни с кем не считаешься. Какая для тебя разница, что при этом чувствую я? Или Поль, или кто-нибудь еще?
— Я должен тебе кое-что объяснить,— но что говорить дальше, Атанас не знал. Он хотел сказать Кэтлин, что уезжает из Сен-Марка только потому, что ей здесь не нравится, но понимал, что она не поверит. Хотел сказать, что раз он не может больше быть ей полноценным мужем, он желал бы сделать для нее одно — обеспечить деньгами, чтобы она могла жить так, как ей всегда хотелось. Но Атанас и сам понимал, что эти рассуждения лишь частично объясняют, отчего он переворачивает всю их жизнь вверх дном, и, значит, прозвучат лицемерно. Кэтлин просто-напросто взглянет на его лицо, как на ширму, и не станет разговаривать дальше.
— Каждый человек...— начал он, старательно подыскивая слова,— каждый человек должен жить в соответствии со своими принципами. Каждый должен иметь в жизни цель. Необходимо идти в ногу со временем. В том-то и трагедия многих наших знакомых, им предстоят трудные переживания, прежде чем они отвыкнут от теперешнего образа жизни и приспособятся к новому, который диктуется развитием науки. Наверно, все, что происходит с Мариусом, как раз и есть проявление этой трагедии. Он сам, конечно, этого не понимает, но мне, Кэтлин, мне это ясно! Я уже давно это понял. Потому-то я...— он замолчал, чувствуя, что его слова подобны каплям воды, падающим в пустое ведро. Говорить с Кэтлин о развитии науки не было смысла.
— Потому-то ты и поссорился с отцом Бобьеном,— сказала Кэтлин.
Она говорила совершенно спокойно. В голосе не было ни упрека, ни гнева, она просто делала выгоды. Но если в словах Кэтлин что-то и кроется, подумал Атанас, то это презрение.
Он вспылил и набросился на жену:
— Не прикидывайся глупой, Кэтлин! Тебе это, может быть, неизвестно, но идеи способны изменять жизнь на земле. Дай я тебе объясню.
Кэтлин поднялась и бросила в камин сигарету, которая, упав среди обрывков бумаги и пепла, продолжала дымиться.
— Не надо ничего объяснять! Всю жизнь ты только и делаешь, что объясняешь, и посмотри, куда это тебя привело. Тебе за шестьдесят, Атанас, а ты все такой же своевольный и упрямый! Давай не будем больше об этом говорить! Уедем отсюда и все забудем.
Кэтлин ушла, и, оставшись один, Атанас размышлял, как могло случиться, что эта невежественная женщина, связанная с ним только языком плоти, понимает его куда лучше, чем любой образованный человек, с которым он мог бы поделиться самыми заветными мыслями. Атанас был удручен. Он хотел объяснить жене, что каждый человек должен прислушиваться к внутреннему голосу. А Кэтлин, как стало ему ясно, сразу поняла, что такое этот внутренний голос — чаще всего он выражает его физическое самочувствие в данный момент. По своему характеру Атанас не мог жить без какой-то новой цели, и, пока он был в расцвете сил, такой целью являлись женщины. Теперь же он не представлял интереса для них, и они его не интересовали. Все, что ему осталось, это принципы и идеи.
«Боже!— подумал Атанас.— Неужели в этом все дело?»
Ему вдруг представилось, что столь же банальные, отнюдь не возвышенные причины лежат в основе всех войн и революций, всего исторического развития. Он подумал, что под знамена религиозной и национальной борьбы людей гонит только отчаянная жажда забыть о том, каков их общий удел. Ведь все люди — лишь силуэты, которые по воле случая лет семьдесят или около того балансируют на краю мироздания между двумя безднами. Среди них Атанас увидел и себя. Вдруг он хрипло рассмеялся, бросая вызов себе самому, Кэтлин и всем, кого мог припомнить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135