— По-видимому, у вас есть какая-то давняя, сугубо личная обида, и вы хотите связать с нею наши дела. Но, дорогой Таллар, нельзя смешивать личные соображения с деловыми. Мне жаль, но я ничем помочь не могу.
Атанас открыл дверь. Макквин продолжал идти за ним.
—- И пожалуйста,— продолжал Макквин,—? не совершайте опрометчивых шагов, сначала обдумайте все как следует. Приходите в любое время, и мы поговорим. Я скажу мисс Дрю, и она урегулирует наши финансовые отношения.— Он улыбнулся и поднял палец.— И вот вам маленький совет. Избегайте биржи, повышения больше не будет. Очень скоро начнется депрессия.
Атанас вышел, не пожав протянутой Макквином руки. Он прошел в холл и вызвал лифт. Вот так-то! Дурак, стучало у него в висках, дурак, дурак! Вся его жизнь — метанье в заколдованном круге, попытки обрести что-то реальное, но к чему бы он ни прикоснулся, все обращается в дым. А он все крутится-вертится под градом объяснений, и нигде ничего реального нет, одни объяснения, вот он и кружит, кружит, словно в жмурки играет.
На улице Сент-Джеймс не было ни души, и Атанас стал искать такси. Но такси не было. Какая все-таки мерзкая, обшарпанная дыра эта улица, где англичане делают деньги, какая она холодная и безобразная! Как мог Атанас питать надежду, что здесь его ждет успех? Ведь он не знает даже правил игры. Дурак, вот дурак, вылез на улицу, шатается один, даже такси найти, чтобы добраться домой, не может. Интересно все-таки, почему он тут один и никого больше нет? Ах да, верно, парад! Служащие здешних контор демонстрируют в городе свой патриотизм, любуются парадом. Все, кроме Макквина. Этот трудится, как обычно. А он, дурак, торчит один посреди улицы! Атанас побрел к площади Виктории и сел в пустой трамвай, который, громыхая, поднимался к Бивер-холлу. Доехав до улицы Дорчестер, Атанас позвонил и вышел.
Он очутился на площади в тени высоких деревьев, казавшихся маленькими рядом с окружающими домами. Площадь с двух сторон замыкали серо-голубые здания, она лежала, словно островок, между трущобами восточной части города и тремя деловыми районами, этакий сколок с георгианского Лондона.
Атанас поднял глаза к зеленым листьям над головой. Вот и опять весна! В Сен-Марке сейчас уже заложены в землю освященные семена, а на заходе солнца в кленовой роще роятся черные мошки. Опять весна в мире, навсегда избавленном от войн! Пресвятая Матерь Божья, что же ему теперь делать? Он повернулся кругом, медленно ввинчивая в асфальт кожаные каблуки, и ничего не увидел, только фасады домов таращились на него, да четыре пустынные улицы разбегались в разные стороны. Что же делать? И в голову-то ничего не приходит.
Откуда-то из глубины памяти, из тех далеких времен, когда он еще учился в классическом колледже, всплыла затверженная навсегда строчка. Он вспомнил и ректора, одетого, как все иезуиты, в черное, его аскетическое лицо и удивительный голос. Как он декламировал тогда эти стихи им, старшеклассникам: «И сколько бы ты ни растил дерев, за кратковременным владыкой лишь кипарис безотрадный сходит...» * Ректор рассказывал им, какой страх перед смертью испытывал язычник, написавший эти строки. А что будет, когда умрет он, Атанас? Ведь к тому времени и клены Сен-Марка будут принадлежать кому-то другому. В банковских сейфах не останется и следа от того, что давала земля Талларов в ответ на вложенные в нее труды. Что толку сохранять за собой землю, на которой нельзя больше жить? Все уйдет, как уже ушло многое: положение, семья, друзья, состояние. Но к чему сейчас плакаться о друзьях? Поздно, их уже нет.
Поблизости находился клуб, в который он недавно вступил, но куда редко заглядывал. Один из старых английских клубов, все члены которого преуспевали на английский лад: были богаты, исполнены достоинства и крайне невежественны. Атанас представил себе вы-
1 Гораций. Избранные оды. М., 1948. С. 96.
сокие кресла, обитые мягкой черной кожей, панели красного дерева, картины, потемневшие настолько, что изображения з рамах невозможно было разглядеть, напитки со льдом, от которых никто никогда не пьянел, потому что членов этого клуба даже кварта спиртного не заставила бы забыть о том, что могут подумать о них окружающие. Больше ему туда ходить нельзя! Появись он там, сразу начнутся разговоры, доверительные, покровительственные, но только за его спиной: «Да, плохи дела!», «А чего вы ждали?», «Я всегда говорил, эти франко-канадцы совершенно непрактичны», «Да что говорить, вспомните, какое они получают образование», «Пусть бы зарубили себе на носу: их поприще — церковь и юриспруденция», «А юристы они отличные, у меня был один партнер, умнейший малый, не знаю, что бы я без него делал», «Я же говорю: „Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им..."» 1
— Довольно! Хватит!— сказал Атанас вслух. Он поспешно огляделся, но рядом не было никого, кто мог бы его услышать.
Чуть подальше отсюда — французский клуб, членом которого он состоял многие годы. Но и туда ему путь закрыт, ведь его потребовали исключить. Куда же идти? Домой не добраться: на улице Шербрук парад и перейти ее удастся не раньше чем через час. Куда же деваться? Теперь многих придется избегать. Атанас снова вспомнил о Макквине, и в нем, словно горечь в желудке, снова поднялся гнев.
Он стоял на краю тротуара, и ветер закручивал его пальто вокруг колен. Но вот Атанас вызывающе вздернул подбородок. Чего он, собственно, стыдится? Можно ли считать человека предателем, если он сделал все, что мог, и потерпел поражение? И кто сказал, что он потерпел поражение? Еще есть время им всем показать! Макквин говорит, что скоро начнется депрессия. Да, но год назад он утверждал, что война продлится еще года три, а через несколько месяцев изменил свое мнение и стал тянуть с фабрикой. Если бы тогда Макквин не передумал, фабрика была бы уже почти готова. А может быть, нет? Ну а если допустить, что начнется депрессия? Она наступает после каждой
1 Киплинг Р. Стихотворения. М., 1976. (Б-ка всемирной литературы). С. 366.
войны, но сначала бывает короткий бум. Сведущ ли Макквин в истории так, как Атанас? В чем вообще сведущ Макквин, кроме тех коварных уловок, к которым всегда хладнокровно прибегают англичане и американцы, как только речь заходит о деньгах? Он еще им покажет, он еще наживет миллион! А когда у него будут деньги, он не станет сидеть на них, как курица на яйцах, ведь он не англичанин, это те без оглядки на соседей ни на что не могут решиться и потому вообще не делают ничего. А он пожертвует деньги на общественную библиотеку и откроет ее в центре французского района на улице Сен-Дени. Библиотека имени Атанаса Таллара! Если денег хватит, он откроет такие библиотеки по всему Квебеку; сейчас их не наберется и десяток и ни одну не назовешь первоклассной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Атанас открыл дверь. Макквин продолжал идти за ним.
—- И пожалуйста,— продолжал Макквин,—? не совершайте опрометчивых шагов, сначала обдумайте все как следует. Приходите в любое время, и мы поговорим. Я скажу мисс Дрю, и она урегулирует наши финансовые отношения.— Он улыбнулся и поднял палец.— И вот вам маленький совет. Избегайте биржи, повышения больше не будет. Очень скоро начнется депрессия.
Атанас вышел, не пожав протянутой Макквином руки. Он прошел в холл и вызвал лифт. Вот так-то! Дурак, стучало у него в висках, дурак, дурак! Вся его жизнь — метанье в заколдованном круге, попытки обрести что-то реальное, но к чему бы он ни прикоснулся, все обращается в дым. А он все крутится-вертится под градом объяснений, и нигде ничего реального нет, одни объяснения, вот он и кружит, кружит, словно в жмурки играет.
На улице Сент-Джеймс не было ни души, и Атанас стал искать такси. Но такси не было. Какая все-таки мерзкая, обшарпанная дыра эта улица, где англичане делают деньги, какая она холодная и безобразная! Как мог Атанас питать надежду, что здесь его ждет успех? Ведь он не знает даже правил игры. Дурак, вот дурак, вылез на улицу, шатается один, даже такси найти, чтобы добраться домой, не может. Интересно все-таки, почему он тут один и никого больше нет? Ах да, верно, парад! Служащие здешних контор демонстрируют в городе свой патриотизм, любуются парадом. Все, кроме Макквина. Этот трудится, как обычно. А он, дурак, торчит один посреди улицы! Атанас побрел к площади Виктории и сел в пустой трамвай, который, громыхая, поднимался к Бивер-холлу. Доехав до улицы Дорчестер, Атанас позвонил и вышел.
Он очутился на площади в тени высоких деревьев, казавшихся маленькими рядом с окружающими домами. Площадь с двух сторон замыкали серо-голубые здания, она лежала, словно островок, между трущобами восточной части города и тремя деловыми районами, этакий сколок с георгианского Лондона.
Атанас поднял глаза к зеленым листьям над головой. Вот и опять весна! В Сен-Марке сейчас уже заложены в землю освященные семена, а на заходе солнца в кленовой роще роятся черные мошки. Опять весна в мире, навсегда избавленном от войн! Пресвятая Матерь Божья, что же ему теперь делать? Он повернулся кругом, медленно ввинчивая в асфальт кожаные каблуки, и ничего не увидел, только фасады домов таращились на него, да четыре пустынные улицы разбегались в разные стороны. Что же делать? И в голову-то ничего не приходит.
Откуда-то из глубины памяти, из тех далеких времен, когда он еще учился в классическом колледже, всплыла затверженная навсегда строчка. Он вспомнил и ректора, одетого, как все иезуиты, в черное, его аскетическое лицо и удивительный голос. Как он декламировал тогда эти стихи им, старшеклассникам: «И сколько бы ты ни растил дерев, за кратковременным владыкой лишь кипарис безотрадный сходит...» * Ректор рассказывал им, какой страх перед смертью испытывал язычник, написавший эти строки. А что будет, когда умрет он, Атанас? Ведь к тому времени и клены Сен-Марка будут принадлежать кому-то другому. В банковских сейфах не останется и следа от того, что давала земля Талларов в ответ на вложенные в нее труды. Что толку сохранять за собой землю, на которой нельзя больше жить? Все уйдет, как уже ушло многое: положение, семья, друзья, состояние. Но к чему сейчас плакаться о друзьях? Поздно, их уже нет.
Поблизости находился клуб, в который он недавно вступил, но куда редко заглядывал. Один из старых английских клубов, все члены которого преуспевали на английский лад: были богаты, исполнены достоинства и крайне невежественны. Атанас представил себе вы-
1 Гораций. Избранные оды. М., 1948. С. 96.
сокие кресла, обитые мягкой черной кожей, панели красного дерева, картины, потемневшие настолько, что изображения з рамах невозможно было разглядеть, напитки со льдом, от которых никто никогда не пьянел, потому что членов этого клуба даже кварта спиртного не заставила бы забыть о том, что могут подумать о них окружающие. Больше ему туда ходить нельзя! Появись он там, сразу начнутся разговоры, доверительные, покровительственные, но только за его спиной: «Да, плохи дела!», «А чего вы ждали?», «Я всегда говорил, эти франко-канадцы совершенно непрактичны», «Да что говорить, вспомните, какое они получают образование», «Пусть бы зарубили себе на носу: их поприще — церковь и юриспруденция», «А юристы они отличные, у меня был один партнер, умнейший малый, не знаю, что бы я без него делал», «Я же говорю: „Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им..."» 1
— Довольно! Хватит!— сказал Атанас вслух. Он поспешно огляделся, но рядом не было никого, кто мог бы его услышать.
Чуть подальше отсюда — французский клуб, членом которого он состоял многие годы. Но и туда ему путь закрыт, ведь его потребовали исключить. Куда же идти? Домой не добраться: на улице Шербрук парад и перейти ее удастся не раньше чем через час. Куда же деваться? Теперь многих придется избегать. Атанас снова вспомнил о Макквине, и в нем, словно горечь в желудке, снова поднялся гнев.
Он стоял на краю тротуара, и ветер закручивал его пальто вокруг колен. Но вот Атанас вызывающе вздернул подбородок. Чего он, собственно, стыдится? Можно ли считать человека предателем, если он сделал все, что мог, и потерпел поражение? И кто сказал, что он потерпел поражение? Еще есть время им всем показать! Макквин говорит, что скоро начнется депрессия. Да, но год назад он утверждал, что война продлится еще года три, а через несколько месяцев изменил свое мнение и стал тянуть с фабрикой. Если бы тогда Макквин не передумал, фабрика была бы уже почти готова. А может быть, нет? Ну а если допустить, что начнется депрессия? Она наступает после каждой
1 Киплинг Р. Стихотворения. М., 1976. (Б-ка всемирной литературы). С. 366.
войны, но сначала бывает короткий бум. Сведущ ли Макквин в истории так, как Атанас? В чем вообще сведущ Макквин, кроме тех коварных уловок, к которым всегда хладнокровно прибегают англичане и американцы, как только речь заходит о деньгах? Он еще им покажет, он еще наживет миллион! А когда у него будут деньги, он не станет сидеть на них, как курица на яйцах, ведь он не англичанин, это те без оглядки на соседей ни на что не могут решиться и потому вообще не делают ничего. А он пожертвует деньги на общественную библиотеку и откроет ее в центре французского района на улице Сен-Дени. Библиотека имени Атанаса Таллара! Если денег хватит, он откроет такие библиотеки по всему Квебеку; сейчас их не наберется и десяток и ни одну не назовешь первоклассной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135