В центральном же и в восточном районах сплошь громоздились кирпичные стены, и лишь кое-где над плоскими крышами поднимались высокие многоэтажные прямоугольники. Повсюду виднелись шпили и купола церквей, ведь в Монреале на единицу площади их приходится гораздо больше, чем в любом другом торговом городе мира. Вдалеке, между порогами Лашин и мостом Виктории, река Св. Лаврентия изгибалась широкой дугой, омывая закругленный берег острова Монреаль, и качала на своих волнах крошечный остров Монахини и зеленый утес острова Сент-Элен. Легкий юго-западный ветер гнал заводские дымы вниз по течению, но сквозь них Поль видел равнину, простирающуюся до самых гор. Горы эти были уже за границей, в Америке, а равнина поднималась так незаметно, что отсюда, сверху, казалось даже, будто она опускается.
С полчаса Поль бродил по вершине, то заходя в тень под деревья, то снова выходя на солнце. Потом опять спустился в город, дошел до улицы Сент-Катрин и, засунув руки в карманы, двинулся к университету. В этот полуденный час улица была забита машинами. Поль оказался в самой гуще кипящей городской жизни: сотни метров бетона, кирпича, извести, асфальта, трамваи, грузовики, легковые машины, ярко пылающие красно-белые рекламы, толпы людей — все раскаленное от солнца. Поль взглянул на часы в витрине «— половина первого. Мать вряд ли вернется раньше, чем через два часа, она никогда не следит за временам. По Университетской улице Поль вышел к Би-вер-Холлу, потом к площади Виктории, на улицу Мак-Гилл и по ней пошел к порту.
Еще час он убил, слоняясь в порту, смотрел, как докеры разгружают и загружают суда. Каких только кораблей здесь не было: из Англии, Франции, Австрии, Индии, Норвегии, Швеции, он увидел тут и красно-белые озерные пароходы и сразу вспомнил, что в прежние времена такие же регулярно проплывали мимо Сен-Марка. У Поля екало сердце, когда здесь, в порту, он встречал что-то, знакомое по книгам или по рассказам Ярдли. Ведь корабли еще и сейчас могут открывать новые америки. А вот что останется открывать ему, Полю, когда он вырастет? Что нового предстоит ему увидеть, кроме древних стран, вроде Индии и Греции? Он доходил по пирсу до кормы судов и вглядывался в порт приписки: Ливерпуль, Глазго, Сен-Назер, Сидней, Берген, Гётеборг, Амстердам, Бомбей.
В конце концов Поль так проголодался, что разглядывать корабли стало невмоготу. До дому идти две мили, и ни гроша в кармане на трамвай. Поль пешком отправился назад, поднимаясь на сменяющие друг друга холмы, а пустой желудок все больше и больше давал о себе знать. По мере приближения к центру города поток машин становился гуще, на каждом углу мальчишки-газетчики продавали «Стар», журналы из Штатов, в толпе звучала то английская, то французская речь, афиши и рекламы повторяли броские объявления, заимствованные у американцев, превозносившие «сласти для лакомок», сигареты «Плейере», пиво «Черная лошадь», «хлеб — гордость хозяйки». Красные, белые и желтые вывески кричали на двух языках: «Вдоег соса-со1а * — это вас освежит!», «,,1.а В1еге с1е Уотге Огапс1-рёге" 2, любимое лекарство вашего дядюшки!», транспаранты на улицах призывали Поля держаться правой стороны (дагёег уотге е!го1те), не парковаться (пе зтатюппег раз 1а), перед одним кинотеатром висела афиша, на ней Лу Таллеген обнимал Теду
1 Пейте кока-колу (фр.).
2 «Пиво вашего дедушки» (фр.).
Бару, лицо которой было закрыто распущенными волосами. На афише перед другим — Мейбл Норман усмехалась в мрачное, костлявое лицо огромного американца в большущей шляпе.
Когда Поль пришел домой, мать еще не вернулась, ее постель так и стояла незастеленной. Он прошел в кухню, поставил на плиту кастрюльку и вывернул в нее банку фасоли. Потом отрезал ломоть хлеба, намазал маслом и налил стакан молока. Запивать фасоль молоком оказалось очень вкусно.
Ближе к вечеру вернулась Кэтлин. Поль читал на диване, постель была убрана, посуда вымыта. Кэтлин обняла сына, приговаривая, какой он у нее замечательный, все делает сам. Он ощущал теплоту ее рук, от нее исходил знакомьей с детства особый запах, будто кожа ее источала свежесть. У Кэтлин была удивительная улыбка, от которой ее лицо всегда казалось Полю прекрасным. И все же сердце его опять сжалось от одиночества. Теперь, когда отец умер, мать переменилась, стала другой — вроде все как раньше, но что-то в ней не то. И сейчас Поль понимал, что, при всей своей искренности, улыбается мать как-то машинально, так же, как привычно и неосознанно покачивает бедрами при ходьбе, и за улыбкой этой скрывается душевный мир, ему недоступный.
На улице жарко пригревало солнце, и через окно в комнату доносился приглушенный шум Монреаля.
ЧАСТЬ з
1934
31
Хантли Макквин давал званый обед. Впервые за много месяцев в большом доме, который он купил двенадцать лет назад на склоне горы, как раз напротив дома Метьюнов, собрались гости. Только что приехала из Англии Дафна с мужем, и обед был устроен в их честь. После ее свадьбы со знатным Ноэлем Флетчером прошло два года, и вот она впервые приехала домой. Вообще же молодые жили в Лондоне.
Гости сидели в столовой за столом красного дерева с массивными ножками. Столовая не переставала радовать Макквина с тех самых пор, как он сделался ее владельцем. Во всем городе не найти другой комнаты, так строго выдержанной в стиле, который Макквин считал достойным. По его убеждению, солидная и добротная обстановка столовой полностью отражала характер своего хозяина. Стены на уровне человеческого роста были обшиты панелями красного дерева; над панелями до высокого потолка их покрывали плотные бронзовые обои. Эркер в конце комнаты был затянут темно-красными, как припорошенный пылью портвейн, портьерами. С потолка свисала гигантская люстра из хрусталя и металла — если бы ей когда-нибудь случилось упасть, стол разлетелся бы в щепки. На одной стене висела гравюра размером четыре фута на три — встреча Вальтера Скотта с Робертом Бернсом в Эдинбургском литературном обществе. На другой стене — портрет матери Макквина, тот самый, что когда-то висел у него в конторе. Сейчас в хрустальной вазе под портретом стояли пионы.
Когда обед закончился, гости один за другим перешли в гостиную. Это тоже была очень высокая комната, устланная восточными коврами, кругом стояли столы орехового дерева, стулья, обитые розовой парчой, гостиную украшали две бронзовые статуэтки на мраморных подставках, несколько фигурок дрезденского фарфора и трое бронзовых часов с позолотой. На стенах, оклеенных такими же, как в столовой, плотными обоями под цвет бронзы, висели копии с картин Констебла 1 в массивных золотых рамах. Тяжелые красные занавеси закрывали все окна, хотя эта сторона дома выходила не куда-нибудь, а в собственный сад Макквина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
С полчаса Поль бродил по вершине, то заходя в тень под деревья, то снова выходя на солнце. Потом опять спустился в город, дошел до улицы Сент-Катрин и, засунув руки в карманы, двинулся к университету. В этот полуденный час улица была забита машинами. Поль оказался в самой гуще кипящей городской жизни: сотни метров бетона, кирпича, извести, асфальта, трамваи, грузовики, легковые машины, ярко пылающие красно-белые рекламы, толпы людей — все раскаленное от солнца. Поль взглянул на часы в витрине «— половина первого. Мать вряд ли вернется раньше, чем через два часа, она никогда не следит за временам. По Университетской улице Поль вышел к Би-вер-Холлу, потом к площади Виктории, на улицу Мак-Гилл и по ней пошел к порту.
Еще час он убил, слоняясь в порту, смотрел, как докеры разгружают и загружают суда. Каких только кораблей здесь не было: из Англии, Франции, Австрии, Индии, Норвегии, Швеции, он увидел тут и красно-белые озерные пароходы и сразу вспомнил, что в прежние времена такие же регулярно проплывали мимо Сен-Марка. У Поля екало сердце, когда здесь, в порту, он встречал что-то, знакомое по книгам или по рассказам Ярдли. Ведь корабли еще и сейчас могут открывать новые америки. А вот что останется открывать ему, Полю, когда он вырастет? Что нового предстоит ему увидеть, кроме древних стран, вроде Индии и Греции? Он доходил по пирсу до кормы судов и вглядывался в порт приписки: Ливерпуль, Глазго, Сен-Назер, Сидней, Берген, Гётеборг, Амстердам, Бомбей.
В конце концов Поль так проголодался, что разглядывать корабли стало невмоготу. До дому идти две мили, и ни гроша в кармане на трамвай. Поль пешком отправился назад, поднимаясь на сменяющие друг друга холмы, а пустой желудок все больше и больше давал о себе знать. По мере приближения к центру города поток машин становился гуще, на каждом углу мальчишки-газетчики продавали «Стар», журналы из Штатов, в толпе звучала то английская, то французская речь, афиши и рекламы повторяли броские объявления, заимствованные у американцев, превозносившие «сласти для лакомок», сигареты «Плейере», пиво «Черная лошадь», «хлеб — гордость хозяйки». Красные, белые и желтые вывески кричали на двух языках: «Вдоег соса-со1а * — это вас освежит!», «,,1.а В1еге с1е Уотге Огапс1-рёге" 2, любимое лекарство вашего дядюшки!», транспаранты на улицах призывали Поля держаться правой стороны (дагёег уотге е!го1те), не парковаться (пе зтатюппег раз 1а), перед одним кинотеатром висела афиша, на ней Лу Таллеген обнимал Теду
1 Пейте кока-колу (фр.).
2 «Пиво вашего дедушки» (фр.).
Бару, лицо которой было закрыто распущенными волосами. На афише перед другим — Мейбл Норман усмехалась в мрачное, костлявое лицо огромного американца в большущей шляпе.
Когда Поль пришел домой, мать еще не вернулась, ее постель так и стояла незастеленной. Он прошел в кухню, поставил на плиту кастрюльку и вывернул в нее банку фасоли. Потом отрезал ломоть хлеба, намазал маслом и налил стакан молока. Запивать фасоль молоком оказалось очень вкусно.
Ближе к вечеру вернулась Кэтлин. Поль читал на диване, постель была убрана, посуда вымыта. Кэтлин обняла сына, приговаривая, какой он у нее замечательный, все делает сам. Он ощущал теплоту ее рук, от нее исходил знакомьей с детства особый запах, будто кожа ее источала свежесть. У Кэтлин была удивительная улыбка, от которой ее лицо всегда казалось Полю прекрасным. И все же сердце его опять сжалось от одиночества. Теперь, когда отец умер, мать переменилась, стала другой — вроде все как раньше, но что-то в ней не то. И сейчас Поль понимал, что, при всей своей искренности, улыбается мать как-то машинально, так же, как привычно и неосознанно покачивает бедрами при ходьбе, и за улыбкой этой скрывается душевный мир, ему недоступный.
На улице жарко пригревало солнце, и через окно в комнату доносился приглушенный шум Монреаля.
ЧАСТЬ з
1934
31
Хантли Макквин давал званый обед. Впервые за много месяцев в большом доме, который он купил двенадцать лет назад на склоне горы, как раз напротив дома Метьюнов, собрались гости. Только что приехала из Англии Дафна с мужем, и обед был устроен в их честь. После ее свадьбы со знатным Ноэлем Флетчером прошло два года, и вот она впервые приехала домой. Вообще же молодые жили в Лондоне.
Гости сидели в столовой за столом красного дерева с массивными ножками. Столовая не переставала радовать Макквина с тех самых пор, как он сделался ее владельцем. Во всем городе не найти другой комнаты, так строго выдержанной в стиле, который Макквин считал достойным. По его убеждению, солидная и добротная обстановка столовой полностью отражала характер своего хозяина. Стены на уровне человеческого роста были обшиты панелями красного дерева; над панелями до высокого потолка их покрывали плотные бронзовые обои. Эркер в конце комнаты был затянут темно-красными, как припорошенный пылью портвейн, портьерами. С потолка свисала гигантская люстра из хрусталя и металла — если бы ей когда-нибудь случилось упасть, стол разлетелся бы в щепки. На одной стене висела гравюра размером четыре фута на три — встреча Вальтера Скотта с Робертом Бернсом в Эдинбургском литературном обществе. На другой стене — портрет матери Макквина, тот самый, что когда-то висел у него в конторе. Сейчас в хрустальной вазе под портретом стояли пионы.
Когда обед закончился, гости один за другим перешли в гостиную. Это тоже была очень высокая комната, устланная восточными коврами, кругом стояли столы орехового дерева, стулья, обитые розовой парчой, гостиную украшали две бронзовые статуэтки на мраморных подставках, несколько фигурок дрезденского фарфора и трое бронзовых часов с позолотой. На стенах, оклеенных такими же, как в столовой, плотными обоями под цвет бронзы, висели копии с картин Констебла 1 в массивных золотых рамах. Тяжелые красные занавеси закрывали все окна, хотя эта сторона дома выходила не куда-нибудь, а в собственный сад Макквина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135