Он медленно шел домой, досадуя на маленьких англичанок, которые, как назло, оказались здесь в такой момент. Им-то какое дело до всего этого?
Когда Атанас наконец вернулся домой, он был совсем без сил, и минут десять неподвижно сидел в качалке на галерее, не пытаясь даже взять газету, оставленную Кэтлин на маленьком столике рядом. Но в конце концов он дотянулся до нее и с полчаса внимательно изучал новости.
Наконец-то после четырех лет сражений вести с фронта были радостными. Не кто иной, как канадцы обратили в бегство немецкую армию на Рейне. Как того и ждали, возглавлял наступление двадцать второй королевский полк. Неужели этот дурачок Мариус не понимает, что французы, служащие в двадцать втором полку, точно такие же представители Квебека, как и длинноволосые хилые болтуны, с которыми он подружился в колледже? Испытывая искреннюю радость, Атанас дочитал газету, но тут же на него снова навалилась тоска. Война слишком затянулась. Слишком много народу озлоблено, вот как Мариус. Одному богу известно, сколько потребуется времени, чтобы залечить эти раны.
Близился полдень, когда Атанас услышал скрип гравия и приближающиеся шаги, нервы его сразу напряглись. К дому подходили двое — сержант военной полиции и маленький квадратный человек в штатском. У обоих были твердые лица, а глаза внимательно приглядывались ко всему вокруг: начальство приказало искать улики. Увидев, что они поднимаются на галерею, Атанас рассвирепел и даже не потрудился встать, когда пришедшие представились: Роджерс и Лабель. Англичанин-сержант в сопровождении француза.
Француз взялся вести разговор, и в голосе его звучала заученная озабоченность каждым пустяком, которая отличает полицейских-любителей во всем мире, Атанас выслушал его и спокойно сказал:
— Вы напрасно тратите время. Моего сына здесь нет.
Лабель посмотрел на сержанта, потом перевел взгляд на Таллара. Он явно не поверил Атанасу, да и не ожидал услышать от него правду. Но должен был довести разговор до конца.
— А нам кажется, господин Таллар, что он здесь,— и Лабель пожал плечами.
Атанас разразился длинной тирадой по-французски. Откуда Лабель взялся? Кто его начальство? Да понимает ли он вообще, где находится? И не думает ли он, что может лишиться места в полиции? Лабель слушал, пожимал плечами и упорно смотрел в пол.
— Послушайте, мистер Таллар,— прервал его по-английски сержант.— Мы делаем свое дело. Неприятностей мы никому не хотим. Вашего сына так или иначе найдут. Нам только надо все осмотреть.
— Мой дом вы осматривать не будете.
— Но вашего сына видели поблизости,— сказал Лабель.
— Лжете,— ответил Атанас,— если бы кто из прихожан его и видел, вам бы об этом не сказали, вы это прекрасно знаете.
— Но послушайте...
Атанас указал длинным пальцем на выход.
— Оставьте мой дом,— холодно распорядился он.— Убирайтесь оба! Если вы посмеете войти внутрь, видит бог, я вас искалечу! Разговор окончен! Ясно?— Он схватил газету и начал читать.
Посетители посмотрели друг на друга, и Лабель опять пожал плечами. Сержант скривил рот.
— Ладно,— сказал он,— будь по-вашему. Только не вините нас, если что выйдет не так. Мы делаем свое дело.
Оба двинулись по аллее к дороге, и Атанас наблюдал за ними из-за газеты, пока они не скрылись из виду. Пошли небось обратно в деревню. Атанас коротко хмыкнул. Там-то они ничего не узнают.
22
Поздно вечером Кариус сидел на бревне у сахароварни и курил трубку. Было тепло, и ночной воздух полнился звуками, как приложенная к уху морская раковина. Громче всего раздавался хриплый рев водопада, но он не заглушал стрекотания цикад в полям и звонкого кваканья лягушек, медленными волнами поднимавшегося с болота у реки. Где-то в деревне слышался отрывистый лай, смягченный расстоянием, видно, собака лаяла на луну. Мариус смотрел вниз сквозь проем в листве и видел поля, освещенные бледным молодым месяцем, видел, как отражает лунный свет крыша церкви, как бежит по реке широкая лунная дорожка. В кленовой роще переплетались тени, будто с верхушек деревьев спустили огромную сеть, а открытые клочки земли были побелены луной. Перед Мариусом, сидевшим на вершине холма, весь приход расстилался, как на карте. Узкая коса, вдававшаяся в реку, была с одной стороны белой от луны, с другой — черной, там ее покрывала тень. Крошечная струйка дыма поднималась над одной из труб дома Талларов. Мариус мысленно перебрал все трубы и решил, что топят в кухне.
Он не шевелился. Три месяца тревог, поисков выхода, мечтаний о том, что бы он сделал, если бы утихла боль в душе, измучили его. Но сегодня вечером мир и покой этой знакомой картины, пожалуй, даже ему вернули хорошее настроение. Будь хоть какая-то возможность здесь остаться, он ни за что не ушел бы отсюда. Разве по душе ему ненависть, вошедшая в его жизнь, эта борьба, которую он осужден вести? И Мариус снова повторял себе, что и он, и другие французы всегда хотели и хотят только одного: чтобы их оставили в покое. И размышляя об этом, он вдруг изумленно задался вопросом, почему он вообще должен бороться? Почему он такой несчастный, что обычной жизни с ее трудом и занятиями ему мало?
Пальцами правой руки он стискивал в кармане записку отца, которую нашел в сахароварне. В памяти всплывали слова: ««Встану и пойду к отцу моему» 1. Видит бог, он бы рад вернуться домой! Отец написал ему: «Ты стремишься переложить на англичан вину за
1 Езангелие от Луки, 15: 18.
все, что тебе не нравится,— это нелепо. Никто не вредит тебе, кроме тебя самого. Если бы кто-нибудь из англичан услышал твои речи, они решили бы, что ты сошел с ума. Вернись домой, и мы поговорим. Тебе всего двадцать один год, и в твоем возрасте многое кажется более значительным, чем...»
Сидя в темноте, Мариус крепко сжал губы. Легко валить все на его молодость, легко говорить, что англичане не сделали ему зла. Последние три месяца они травят его, как преступника, только потому, что он знать не желает их империализма.
Обычно Мариус не вдавался в размышления. Но в этот вечер он был настроен необычно. Летнее тепло и ночной, наполненный вибрирующими звуками воздух навевали на него покой. Мариус спрашивал себя, действительно ли он ненавидит англичан и если да, то почему? Подозрительный от природы, он вдруг усомнился в самом себе. Перед глазами его возникло лицо Кэтлин. Неужели он мог невзлюбить англичан из-за одной женщины? Нет, их он всегда ненавидел.
Мариус поднялся и, засунув руки в карманы, опустив голову, медленно зашагал между блестящими под луной стволами кленов. Ему казалось, что если он не найдет ответа, в душе у него станет пусто, как в разбитой бутылке, все лишится смысла, если он так и не поймет себя сам. Ему снова вспомнилась записка отца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Когда Атанас наконец вернулся домой, он был совсем без сил, и минут десять неподвижно сидел в качалке на галерее, не пытаясь даже взять газету, оставленную Кэтлин на маленьком столике рядом. Но в конце концов он дотянулся до нее и с полчаса внимательно изучал новости.
Наконец-то после четырех лет сражений вести с фронта были радостными. Не кто иной, как канадцы обратили в бегство немецкую армию на Рейне. Как того и ждали, возглавлял наступление двадцать второй королевский полк. Неужели этот дурачок Мариус не понимает, что французы, служащие в двадцать втором полку, точно такие же представители Квебека, как и длинноволосые хилые болтуны, с которыми он подружился в колледже? Испытывая искреннюю радость, Атанас дочитал газету, но тут же на него снова навалилась тоска. Война слишком затянулась. Слишком много народу озлоблено, вот как Мариус. Одному богу известно, сколько потребуется времени, чтобы залечить эти раны.
Близился полдень, когда Атанас услышал скрип гравия и приближающиеся шаги, нервы его сразу напряглись. К дому подходили двое — сержант военной полиции и маленький квадратный человек в штатском. У обоих были твердые лица, а глаза внимательно приглядывались ко всему вокруг: начальство приказало искать улики. Увидев, что они поднимаются на галерею, Атанас рассвирепел и даже не потрудился встать, когда пришедшие представились: Роджерс и Лабель. Англичанин-сержант в сопровождении француза.
Француз взялся вести разговор, и в голосе его звучала заученная озабоченность каждым пустяком, которая отличает полицейских-любителей во всем мире, Атанас выслушал его и спокойно сказал:
— Вы напрасно тратите время. Моего сына здесь нет.
Лабель посмотрел на сержанта, потом перевел взгляд на Таллара. Он явно не поверил Атанасу, да и не ожидал услышать от него правду. Но должен был довести разговор до конца.
— А нам кажется, господин Таллар, что он здесь,— и Лабель пожал плечами.
Атанас разразился длинной тирадой по-французски. Откуда Лабель взялся? Кто его начальство? Да понимает ли он вообще, где находится? И не думает ли он, что может лишиться места в полиции? Лабель слушал, пожимал плечами и упорно смотрел в пол.
— Послушайте, мистер Таллар,— прервал его по-английски сержант.— Мы делаем свое дело. Неприятностей мы никому не хотим. Вашего сына так или иначе найдут. Нам только надо все осмотреть.
— Мой дом вы осматривать не будете.
— Но вашего сына видели поблизости,— сказал Лабель.
— Лжете,— ответил Атанас,— если бы кто из прихожан его и видел, вам бы об этом не сказали, вы это прекрасно знаете.
— Но послушайте...
Атанас указал длинным пальцем на выход.
— Оставьте мой дом,— холодно распорядился он.— Убирайтесь оба! Если вы посмеете войти внутрь, видит бог, я вас искалечу! Разговор окончен! Ясно?— Он схватил газету и начал читать.
Посетители посмотрели друг на друга, и Лабель опять пожал плечами. Сержант скривил рот.
— Ладно,— сказал он,— будь по-вашему. Только не вините нас, если что выйдет не так. Мы делаем свое дело.
Оба двинулись по аллее к дороге, и Атанас наблюдал за ними из-за газеты, пока они не скрылись из виду. Пошли небось обратно в деревню. Атанас коротко хмыкнул. Там-то они ничего не узнают.
22
Поздно вечером Кариус сидел на бревне у сахароварни и курил трубку. Было тепло, и ночной воздух полнился звуками, как приложенная к уху морская раковина. Громче всего раздавался хриплый рев водопада, но он не заглушал стрекотания цикад в полям и звонкого кваканья лягушек, медленными волнами поднимавшегося с болота у реки. Где-то в деревне слышался отрывистый лай, смягченный расстоянием, видно, собака лаяла на луну. Мариус смотрел вниз сквозь проем в листве и видел поля, освещенные бледным молодым месяцем, видел, как отражает лунный свет крыша церкви, как бежит по реке широкая лунная дорожка. В кленовой роще переплетались тени, будто с верхушек деревьев спустили огромную сеть, а открытые клочки земли были побелены луной. Перед Мариусом, сидевшим на вершине холма, весь приход расстилался, как на карте. Узкая коса, вдававшаяся в реку, была с одной стороны белой от луны, с другой — черной, там ее покрывала тень. Крошечная струйка дыма поднималась над одной из труб дома Талларов. Мариус мысленно перебрал все трубы и решил, что топят в кухне.
Он не шевелился. Три месяца тревог, поисков выхода, мечтаний о том, что бы он сделал, если бы утихла боль в душе, измучили его. Но сегодня вечером мир и покой этой знакомой картины, пожалуй, даже ему вернули хорошее настроение. Будь хоть какая-то возможность здесь остаться, он ни за что не ушел бы отсюда. Разве по душе ему ненависть, вошедшая в его жизнь, эта борьба, которую он осужден вести? И Мариус снова повторял себе, что и он, и другие французы всегда хотели и хотят только одного: чтобы их оставили в покое. И размышляя об этом, он вдруг изумленно задался вопросом, почему он вообще должен бороться? Почему он такой несчастный, что обычной жизни с ее трудом и занятиями ему мало?
Пальцами правой руки он стискивал в кармане записку отца, которую нашел в сахароварне. В памяти всплывали слова: ««Встану и пойду к отцу моему» 1. Видит бог, он бы рад вернуться домой! Отец написал ему: «Ты стремишься переложить на англичан вину за
1 Езангелие от Луки, 15: 18.
все, что тебе не нравится,— это нелепо. Никто не вредит тебе, кроме тебя самого. Если бы кто-нибудь из англичан услышал твои речи, они решили бы, что ты сошел с ума. Вернись домой, и мы поговорим. Тебе всего двадцать один год, и в твоем возрасте многое кажется более значительным, чем...»
Сидя в темноте, Мариус крепко сжал губы. Легко валить все на его молодость, легко говорить, что англичане не сделали ему зла. Последние три месяца они травят его, как преступника, только потому, что он знать не желает их империализма.
Обычно Мариус не вдавался в размышления. Но в этот вечер он был настроен необычно. Летнее тепло и ночной, наполненный вибрирующими звуками воздух навевали на него покой. Мариус спрашивал себя, действительно ли он ненавидит англичан и если да, то почему? Подозрительный от природы, он вдруг усомнился в самом себе. Перед глазами его возникло лицо Кэтлин. Неужели он мог невзлюбить англичан из-за одной женщины? Нет, их он всегда ненавидел.
Мариус поднялся и, засунув руки в карманы, опустив голову, медленно зашагал между блестящими под луной стволами кленов. Ему казалось, что если он не найдет ответа, в душе у него станет пусто, как в разбитой бутылке, все лишится смысла, если он так и не поймет себя сам. Ему снова вспомнилась записка отца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135