).
2 Евангелие от Матфея, 27:24.
ненависти, порожденной городом: в ненависти жителя трущоб к евреям, хозяина — к рабочим, рабочего — к боязни самого себя, буржуа — к мыслям, приходящим по ночам, и в ненависти всех вместе взятых к старцам, умывающим руки.
В каждом городе толпа одинакова. Удастся ли кому-нибудь написать роман о толпе? Молодой человек тысяча девятьсот тридцать третьего года вместе с остальными персонажами, которых Поль старался изобразить в своей книге, бледнел и утрачивал реальные черты, вытесненный видением надвигающихся толп, чью поступь Поль угадывал в шаркающих шагах, доносившихся к нему снизу на третий этаж. Он долго стоял у окна. Сделать из этого роман? Справится ли он? Да и кто справится? В романе должны действовать люди, а не идеи. Но ведь люди так измельчали!
Через некоторое время Поль оторвался от окна и подошел к столу, где перед тем пытался работать. Он положил руку на бумаги, собрал их в кучу и сунул в ящик. Разделся, потушил свет и лег в постель. Внизу, на стадионе, все еще рыскали какие-то личности со скрытной настойчивостью мужчин в ночном городе. Где-то далеко, на одной из улочек за площадью Конституции, взвыл, словно волк в темноте, неисправный клаксон такси. Потом вой оборвался так же внезапно, как начался.
41
Джон Ярдли снимал комнату в старом доме на южной окраине Галифакса. Когда-то этот внушительный дом, в верхнем этаже которого он поселился, был собственностью семьи, занимавшейся ввозом товаров, теперь здесь сдавали квартиры. Изменившееся положение дома никак не отразилось на его внешнем облике. Ярдли, чтобы попасть к себе, приходилось одолевать три марша лестницы, он знал, что подниматься ему вредно, но ради вида, который открывался из окон его комнаты, согласен был рисковать здоровьем. Поверх деревьев он мог смотреть прямо на порт, а в туманные ночи казалось, что портовые колокола звонят прямо под окном. Этот звон постоянно напоминал Ярдли прежние дни, когда он странствовал, где ему хотелось.
Последние три недели капитан чувствовал себя гораздо лучше. Погода была сухая и ясная, стоял необычно хороший для Новой Шотландии июнь. А теперь, в начале июля, на заходе солнца благоухали липы. Ярдли почти убедил себя, что он действительно выздоравливает после зимней болезни и что ему удастся выкарабкаться окончательно. Он чувствовал слабость и быстро уставал, но все равно неизменно поднимался в восемь утра и завтракал у себя в комнате, завтрак ему приносили снизу. Обедать и ужинать он ходил в пансионат по соседству. Почти весь день Ярдли обычно проводил у окна в кресле, обложенный подушками, но раньше половины девятого никогда не ложился. В постели он еще с час читал и тихо погружался в, сон.
В последнее время капитан не ощущал одиночества, потому что в Галифаксе уже с месяц жили Дженит и Хетер. Единственное неудобство заключалось в том, что Дженит всеми силами старалась заменить привычный для него уклад на более, по ее мнению, подходящий. Часами она просиживала возле него то ли из чувства долга, то ли потому, что не представляла, куда деваться в городе, где никого не знала.
И сегодня Дженит, как обычно, была рядом. Поправила подушку у отца под головой и на секунду прикрыла его руку своей. Ярдли, удобно расположившись в кресле, улыбнулся ей, но не посмел взять руку дочери в свою. Он знал, что она тут же высвободится, боясь показаться сентиментальной. Правда, Дженит так и так руку убрала.
— Не очень-то легко нам всем живется, правда, отец?
Ярдли, по-прежнему улыбаясь, взглянул на дочь поверх очков. Какое у нее изможденное лицо! Он с усилием сдержал навернувшиеся слезы. С тех пор, как он заболел, слезы то и дело просились на глаза, и это приводило капитана в замешательство. Бедная Дженит! Сколько он ее помнит, она вечно о чем-то беспокоится, тут, конечно, и он виноват. Будь он лучше образован или хотя бы не такой неотесанный с виду, дочь, наверно, больше бы уважала его и считалась с его советами. Кто знает, может, он заставил бы ее тогда хоть немного радоваться жизни. Но жена Ярдли приучила дочку стыдиться отца, а потом Дженит сама перед собой стыдилась этого стыда, и выхода из тупика не было.
—- Ну, что теперь стряслось?— спросил он, и в голосе его звучала нежность.
Дженит села на единственный стул в комнате возле книжных полок, закрывавших одну из стен. Кресло Яр-дли было придвинуто к окну. Почти всю остальную часть комнаты занимала кровать, стоящая у другой стены, дверь рядом с ней вела в общий для всех жильцов холл. Если не считать лет, проведенных в Сен-Марке, у Ярдли никогда не было никакого имущества, кроме одежды и книг.
— Да все Хетер,— пожаловалась Дженит.—- Только, отец, если ты плохо себя чувствуешь, лучше я не буду тебя расстраивать.
— Ну, насчет Хетер я как-нибудь все снесу, выкладывай.
Дженит глубоко втянула в себя воздух, потом громко выдохнула.
— Знаешь, когда она приехала на похороны генерала, я решила, что она вернулась домой совсем. Я просто не сомневалась, что со всей этой чепухой насчет Нью-Йорка покончено. Если бы ты знал, как я ждала, что она снова будет дома, со мной, там, где ей надлежит быть! В конце концов, ей двадцать восемь, пора устроить свою жизнь с каким-нибудь приличным молодым человеком. У нее столько возможностей.— Дженит поджала губы.— Если бы только она не была так упряма!
Глаза Ярдли блеснули, и он отвернулся к окну. Когда лицо его становилось неподвижным, оно казалось пугающе старым, в нем не было ни кровинки, кожа стала тонкой, как износившийся пергамент. Макушка у капитана совсем облысела, волосы надо лбом и на затылке над шеей давно перестали топорщиться и сделались мягкие, как пух. Но уши по-прежнему торчали торчком, глаза не угасли, и голос не утратил былой гнусоватой напевности.
— А теперь-то она чего упрямится?— спросил капитан.
— Разумеется, может, ничего и нет. Может быть, мне все только кажется. Хотя не думаю.
— Рассказывай, Дженит. Тянешь, точь-в-точь как Макквин. Я же не стану сердиться, если ты ошибаешься.
Дженит покраснела.
— Как Хантли? Ничего подобного.-— Ее темные глаза пристально смотрели на отца, и он с горечью отметил, что Дженит все больше становится похожа на хищную птицу.— Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я говорю.
— Не имею понятия, Дженит.
— Ну, раз ты настаиваешь, я скажу... Все дело в этом молодом человеке. Я не видела его с тех пор, как он вырос, но все про него знаю. Оказывается, Катер с ним давно переписывается. Представляешь! Она сама мне сегодня призналась.
— И ты знаешь, кто он?
— Конечно.
— Послушай, Дженит, ну почему бы им не переписываться? Они же с Полем росли вместе.
— Значит, ты все знал! Давно уже знал!
— Ну ясно, знал,— сказал Ярдли.— Поль всего неделю как вернулся из Европы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
2 Евангелие от Матфея, 27:24.
ненависти, порожденной городом: в ненависти жителя трущоб к евреям, хозяина — к рабочим, рабочего — к боязни самого себя, буржуа — к мыслям, приходящим по ночам, и в ненависти всех вместе взятых к старцам, умывающим руки.
В каждом городе толпа одинакова. Удастся ли кому-нибудь написать роман о толпе? Молодой человек тысяча девятьсот тридцать третьего года вместе с остальными персонажами, которых Поль старался изобразить в своей книге, бледнел и утрачивал реальные черты, вытесненный видением надвигающихся толп, чью поступь Поль угадывал в шаркающих шагах, доносившихся к нему снизу на третий этаж. Он долго стоял у окна. Сделать из этого роман? Справится ли он? Да и кто справится? В романе должны действовать люди, а не идеи. Но ведь люди так измельчали!
Через некоторое время Поль оторвался от окна и подошел к столу, где перед тем пытался работать. Он положил руку на бумаги, собрал их в кучу и сунул в ящик. Разделся, потушил свет и лег в постель. Внизу, на стадионе, все еще рыскали какие-то личности со скрытной настойчивостью мужчин в ночном городе. Где-то далеко, на одной из улочек за площадью Конституции, взвыл, словно волк в темноте, неисправный клаксон такси. Потом вой оборвался так же внезапно, как начался.
41
Джон Ярдли снимал комнату в старом доме на южной окраине Галифакса. Когда-то этот внушительный дом, в верхнем этаже которого он поселился, был собственностью семьи, занимавшейся ввозом товаров, теперь здесь сдавали квартиры. Изменившееся положение дома никак не отразилось на его внешнем облике. Ярдли, чтобы попасть к себе, приходилось одолевать три марша лестницы, он знал, что подниматься ему вредно, но ради вида, который открывался из окон его комнаты, согласен был рисковать здоровьем. Поверх деревьев он мог смотреть прямо на порт, а в туманные ночи казалось, что портовые колокола звонят прямо под окном. Этот звон постоянно напоминал Ярдли прежние дни, когда он странствовал, где ему хотелось.
Последние три недели капитан чувствовал себя гораздо лучше. Погода была сухая и ясная, стоял необычно хороший для Новой Шотландии июнь. А теперь, в начале июля, на заходе солнца благоухали липы. Ярдли почти убедил себя, что он действительно выздоравливает после зимней болезни и что ему удастся выкарабкаться окончательно. Он чувствовал слабость и быстро уставал, но все равно неизменно поднимался в восемь утра и завтракал у себя в комнате, завтрак ему приносили снизу. Обедать и ужинать он ходил в пансионат по соседству. Почти весь день Ярдли обычно проводил у окна в кресле, обложенный подушками, но раньше половины девятого никогда не ложился. В постели он еще с час читал и тихо погружался в, сон.
В последнее время капитан не ощущал одиночества, потому что в Галифаксе уже с месяц жили Дженит и Хетер. Единственное неудобство заключалось в том, что Дженит всеми силами старалась заменить привычный для него уклад на более, по ее мнению, подходящий. Часами она просиживала возле него то ли из чувства долга, то ли потому, что не представляла, куда деваться в городе, где никого не знала.
И сегодня Дженит, как обычно, была рядом. Поправила подушку у отца под головой и на секунду прикрыла его руку своей. Ярдли, удобно расположившись в кресле, улыбнулся ей, но не посмел взять руку дочери в свою. Он знал, что она тут же высвободится, боясь показаться сентиментальной. Правда, Дженит так и так руку убрала.
— Не очень-то легко нам всем живется, правда, отец?
Ярдли, по-прежнему улыбаясь, взглянул на дочь поверх очков. Какое у нее изможденное лицо! Он с усилием сдержал навернувшиеся слезы. С тех пор, как он заболел, слезы то и дело просились на глаза, и это приводило капитана в замешательство. Бедная Дженит! Сколько он ее помнит, она вечно о чем-то беспокоится, тут, конечно, и он виноват. Будь он лучше образован или хотя бы не такой неотесанный с виду, дочь, наверно, больше бы уважала его и считалась с его советами. Кто знает, может, он заставил бы ее тогда хоть немного радоваться жизни. Но жена Ярдли приучила дочку стыдиться отца, а потом Дженит сама перед собой стыдилась этого стыда, и выхода из тупика не было.
—- Ну, что теперь стряслось?— спросил он, и в голосе его звучала нежность.
Дженит села на единственный стул в комнате возле книжных полок, закрывавших одну из стен. Кресло Яр-дли было придвинуто к окну. Почти всю остальную часть комнаты занимала кровать, стоящая у другой стены, дверь рядом с ней вела в общий для всех жильцов холл. Если не считать лет, проведенных в Сен-Марке, у Ярдли никогда не было никакого имущества, кроме одежды и книг.
— Да все Хетер,— пожаловалась Дженит.—- Только, отец, если ты плохо себя чувствуешь, лучше я не буду тебя расстраивать.
— Ну, насчет Хетер я как-нибудь все снесу, выкладывай.
Дженит глубоко втянула в себя воздух, потом громко выдохнула.
— Знаешь, когда она приехала на похороны генерала, я решила, что она вернулась домой совсем. Я просто не сомневалась, что со всей этой чепухой насчет Нью-Йорка покончено. Если бы ты знал, как я ждала, что она снова будет дома, со мной, там, где ей надлежит быть! В конце концов, ей двадцать восемь, пора устроить свою жизнь с каким-нибудь приличным молодым человеком. У нее столько возможностей.— Дженит поджала губы.— Если бы только она не была так упряма!
Глаза Ярдли блеснули, и он отвернулся к окну. Когда лицо его становилось неподвижным, оно казалось пугающе старым, в нем не было ни кровинки, кожа стала тонкой, как износившийся пергамент. Макушка у капитана совсем облысела, волосы надо лбом и на затылке над шеей давно перестали топорщиться и сделались мягкие, как пух. Но уши по-прежнему торчали торчком, глаза не угасли, и голос не утратил былой гнусоватой напевности.
— А теперь-то она чего упрямится?— спросил капитан.
— Разумеется, может, ничего и нет. Может быть, мне все только кажется. Хотя не думаю.
— Рассказывай, Дженит. Тянешь, точь-в-точь как Макквин. Я же не стану сердиться, если ты ошибаешься.
Дженит покраснела.
— Как Хантли? Ничего подобного.-— Ее темные глаза пристально смотрели на отца, и он с горечью отметил, что Дженит все больше становится похожа на хищную птицу.— Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я говорю.
— Не имею понятия, Дженит.
— Ну, раз ты настаиваешь, я скажу... Все дело в этом молодом человеке. Я не видела его с тех пор, как он вырос, но все про него знаю. Оказывается, Катер с ним давно переписывается. Представляешь! Она сама мне сегодня призналась.
— И ты знаешь, кто он?
— Конечно.
— Послушай, Дженит, ну почему бы им не переписываться? Они же с Полем росли вместе.
— Значит, ты все знал! Давно уже знал!
— Ну ясно, знал,— сказал Ярдли.— Поль всего неделю как вернулся из Европы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135