Он скажет, что глубоко сожалеет, и объявит войну.
Хетер увидела, как мать изумленно подняла глаза на Поля, повернула голову, и поля ее шляпы слегка покачнулись, пальцы крепко сжали черную сумочку. Знакомая поза, знакомое выражение лица. Кто сказал, что правда всегда побеждает и что все подвластно уму? А сила черепахи, смелость страуса, уверенность в своей правоте?
— Простите, но...— Голос Дженит звучал решительно и очень по-английски.— Но я полагала, что мои желания никого не касаются, это мое дело.— Она обернулась к Хетер.— Пойдем, у нас мало времени.
— Нет,— сказал Поль спокойно,— Хетер задержится.— Он помолчал.— Я думаю, и вы останетесь, миссис Метьюн.
Дженит поднесла руку к щеке, как будто Поль ее ударил. Рот было открылся, но тут же закрылся снова, и Хетер смотрела на мать со смешанным чувством стыда и восхищения. Ей не раз приходилось видеть, как пасовал перед волнением Дженит капитан, как, жалея ее, сдавал свои позиции генерал Метьюн, как кивал и улыбался на все, что она говорила, Макквин. И Хетер ждала, что сейчас мать поставит Поля на место, инстинктивно уловив, в чем он уязвимее всего.
Но Поль продолжал:
— Если вас возмущает, что мы поженились без вашего ведома, то я могу вас понять.— Он помолчал, вглядываясь в лицо Дженит.— Но мне кажется, вас возмущает другое.
Дженит по-прежнему смотрела на него, пальцы судорожно сжимали сумку. Поль отступил назад, подал руку Хетер и притянул ее к себе.
— Хетер и я, мы всю жизнь ждем. Теперь времени у нас не остается. Завтра я ухожу в армию.
Дженит собралась что-то сказать, но Поль взглядом заставил ее замолчать.
— Я не хочу воевать. Все во мне протестует против того, чтобы губить единственный талант, который у меня есть. Но это мой долг. И, уезжая, я хочу знать, что вы с Хетер вместе.
Дженит провела языком по губам, намереваясь заговорить, но не произнесла ни слова. Поль и Хетер прошли мимо нее к дверям.
— Мы с Хетер спустимся в гостиную,— проговорил Поль.— Подумайте над моими словами. Я надеюсь, что вы к нам присоединитесь.
Когда ни выходили, Хетер не решилась оглянуться на мать. Спустившись вниз, они нашли свободные стулья в дальнем от приемника углу. Хетер почувствовала, как Поль крепко сжал ее руку. Сидевшие вокруг приемника, вытянув шеи, жадно слушали. Вместо голоса Чемберлена раздался медленный, неуверенный и печальный голос короля.
Король еще говорил, когда в гостиной появилась Дженит. Поль и Хетер увидели, как она медленно спускается по лестнице. Дженит спокойно направилась в их угол и, ничего не сказав, остановилась рядом. Поль встал, она заняла его место. Король продолжал говорить, все молча слушали, и вскоре речь закончилась. В гостиной стояла такая тишина, что было слышно, как где-то на берегу засмеялся ребенок.
53
Никогда еще поля и пашни Канады не выглядели так мирно, как осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года. Осень была золотая. Октябрьскими ночами из лесов Новой Шотландии и Нью-Браунсуика выходили лоси и застывали, как изваяния, на фоке лунных дорожек, бороздивших одинокие озера. В Онтарио жители старых маленьких городов, стоявших вдоль реки, смотрели, как на другом берегу, в США, двигались огоньки машин, и думали о том, что живут на границе, которая скорее связывает, чем разделяет их страны. В прериях комбайны убирали пшеницу, амбары полнились зерном, и даже трудно было вообразить, что в мире хватит ртов, чтобы поглотить все эти запасы. В Британской Колумбии сплавляли по рекам лес, жители ее, отделенные от английских городов горами, равнинами и океаном, представляли себе, как там падают бомбы, в то время как здесь их защищают снежные хребты и Тихий океан. А река Св. Лаврентия текла мимо старых приходов, омывая остров Орлеан, широко разливалась, поворачивая к Тадуссаку, и продолжала свой путь мимо лесов, пламенеющих красками осени тысяча девятьсот тридцать девятого года: мимо багряных горных кленов, золотых буков, темно-зеленых сосен и елей. Только далеко на севере, в тундре, обычное течение жизни резко нарушилось. Золотоискатели, услышав по своим походным приемникам, что мир, который они покинули, охвачен войной, не могли вынести одиночества; они сворачивали лагеря и, отмеряя сотни миль, то пешком, то по рекам, то подхваченные пилотами местных линий, спешили на юг, чтобы в ближайших поселениях в Эдмонтоне, Баттл-форде или Брандоне разыскать призывные пункты и влиться в армию.
И пока газеты обновляли лозунги тысяча девятьсот четырнадцатого года, страна спокойно, без оркестров и парадов, по-деловому вступала в историю. На железные дороги и к рекам устремились инженеры строить верфи в Приморских провинциях, возводить самый большой в мире алюминиевый завод в Сагеней, г строить фабрики, способные использовать всю энергию, которую можно выкачать из рек, строить военно-морские базы вдоль берега и еще заводы и фабрики; провинция Онтарио поставляла танки, грузовики, винтовки, патроны, пули; западные провинции — хлеб для всей Британской Империи; авиазавод в Эдмонтоне — самолеты-разведчики на границу Аляски; и все, как одна, канадские провинции отдавали союзникам землю под аэродромы и своих людей.
И тут снова пробудилась, снова ожила старинная вражда между двумя нациями, лелеющими каждая свою легенду, но пробудилось и сознание, что обе они вместе уже участвовали в одной, вовсе не ими затеянной великой войне, а теперь вступают в новую; пробудилось и сознание того, что их страна, вот уже сто лет распростертая на верхушке континента, прямо над Соединенными Штатами — этим мощным сгустком энергии,— все еще цела и что национальные легенды англо- и франко-канадцев, смешанные, подобно маслу и спирту, в одной бутылке, до сих пор эту бутылку не разнесли. И, осознав все это, инстинктивно подчиняясь необходимости, страна чуть ли не через силу сделала первые бесповоротные шаги на пути к собственному становлению, неохотно признавая, что Канада ничем не отличается от других стран и, как любая из них, должна встать лицом к лицу с историей, с развитием науки, с будущим.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Два одиночества... Эта поэтическая метафора, которую Хью Макленнан заимствовал из письма Рильке и вынес в название своего романа, получила в Канаде нарицательное значение. Она стала своего рода формулой, обобщившей исторический опыт страны и запечатлевшей драматизм ее исторических судеб.
Канада — страна переселенцев, и одиночество, по мнению канадских исследователей,— исторический удел канадцев. Одинокими и изолированными чувствовали себя обитатели первых европейских фортов на берегах Гудзона в окружении неизвестного, а потому страшного и враждебного мира; в одиночку сражались пионеры канадского Запада с дикой природой, которую им предстояло освоить;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Хетер увидела, как мать изумленно подняла глаза на Поля, повернула голову, и поля ее шляпы слегка покачнулись, пальцы крепко сжали черную сумочку. Знакомая поза, знакомое выражение лица. Кто сказал, что правда всегда побеждает и что все подвластно уму? А сила черепахи, смелость страуса, уверенность в своей правоте?
— Простите, но...— Голос Дженит звучал решительно и очень по-английски.— Но я полагала, что мои желания никого не касаются, это мое дело.— Она обернулась к Хетер.— Пойдем, у нас мало времени.
— Нет,— сказал Поль спокойно,— Хетер задержится.— Он помолчал.— Я думаю, и вы останетесь, миссис Метьюн.
Дженит поднесла руку к щеке, как будто Поль ее ударил. Рот было открылся, но тут же закрылся снова, и Хетер смотрела на мать со смешанным чувством стыда и восхищения. Ей не раз приходилось видеть, как пасовал перед волнением Дженит капитан, как, жалея ее, сдавал свои позиции генерал Метьюн, как кивал и улыбался на все, что она говорила, Макквин. И Хетер ждала, что сейчас мать поставит Поля на место, инстинктивно уловив, в чем он уязвимее всего.
Но Поль продолжал:
— Если вас возмущает, что мы поженились без вашего ведома, то я могу вас понять.— Он помолчал, вглядываясь в лицо Дженит.— Но мне кажется, вас возмущает другое.
Дженит по-прежнему смотрела на него, пальцы судорожно сжимали сумку. Поль отступил назад, подал руку Хетер и притянул ее к себе.
— Хетер и я, мы всю жизнь ждем. Теперь времени у нас не остается. Завтра я ухожу в армию.
Дженит собралась что-то сказать, но Поль взглядом заставил ее замолчать.
— Я не хочу воевать. Все во мне протестует против того, чтобы губить единственный талант, который у меня есть. Но это мой долг. И, уезжая, я хочу знать, что вы с Хетер вместе.
Дженит провела языком по губам, намереваясь заговорить, но не произнесла ни слова. Поль и Хетер прошли мимо нее к дверям.
— Мы с Хетер спустимся в гостиную,— проговорил Поль.— Подумайте над моими словами. Я надеюсь, что вы к нам присоединитесь.
Когда ни выходили, Хетер не решилась оглянуться на мать. Спустившись вниз, они нашли свободные стулья в дальнем от приемника углу. Хетер почувствовала, как Поль крепко сжал ее руку. Сидевшие вокруг приемника, вытянув шеи, жадно слушали. Вместо голоса Чемберлена раздался медленный, неуверенный и печальный голос короля.
Король еще говорил, когда в гостиной появилась Дженит. Поль и Хетер увидели, как она медленно спускается по лестнице. Дженит спокойно направилась в их угол и, ничего не сказав, остановилась рядом. Поль встал, она заняла его место. Король продолжал говорить, все молча слушали, и вскоре речь закончилась. В гостиной стояла такая тишина, что было слышно, как где-то на берегу засмеялся ребенок.
53
Никогда еще поля и пашни Канады не выглядели так мирно, как осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года. Осень была золотая. Октябрьскими ночами из лесов Новой Шотландии и Нью-Браунсуика выходили лоси и застывали, как изваяния, на фоке лунных дорожек, бороздивших одинокие озера. В Онтарио жители старых маленьких городов, стоявших вдоль реки, смотрели, как на другом берегу, в США, двигались огоньки машин, и думали о том, что живут на границе, которая скорее связывает, чем разделяет их страны. В прериях комбайны убирали пшеницу, амбары полнились зерном, и даже трудно было вообразить, что в мире хватит ртов, чтобы поглотить все эти запасы. В Британской Колумбии сплавляли по рекам лес, жители ее, отделенные от английских городов горами, равнинами и океаном, представляли себе, как там падают бомбы, в то время как здесь их защищают снежные хребты и Тихий океан. А река Св. Лаврентия текла мимо старых приходов, омывая остров Орлеан, широко разливалась, поворачивая к Тадуссаку, и продолжала свой путь мимо лесов, пламенеющих красками осени тысяча девятьсот тридцать девятого года: мимо багряных горных кленов, золотых буков, темно-зеленых сосен и елей. Только далеко на севере, в тундре, обычное течение жизни резко нарушилось. Золотоискатели, услышав по своим походным приемникам, что мир, который они покинули, охвачен войной, не могли вынести одиночества; они сворачивали лагеря и, отмеряя сотни миль, то пешком, то по рекам, то подхваченные пилотами местных линий, спешили на юг, чтобы в ближайших поселениях в Эдмонтоне, Баттл-форде или Брандоне разыскать призывные пункты и влиться в армию.
И пока газеты обновляли лозунги тысяча девятьсот четырнадцатого года, страна спокойно, без оркестров и парадов, по-деловому вступала в историю. На железные дороги и к рекам устремились инженеры строить верфи в Приморских провинциях, возводить самый большой в мире алюминиевый завод в Сагеней, г строить фабрики, способные использовать всю энергию, которую можно выкачать из рек, строить военно-морские базы вдоль берега и еще заводы и фабрики; провинция Онтарио поставляла танки, грузовики, винтовки, патроны, пули; западные провинции — хлеб для всей Британской Империи; авиазавод в Эдмонтоне — самолеты-разведчики на границу Аляски; и все, как одна, канадские провинции отдавали союзникам землю под аэродромы и своих людей.
И тут снова пробудилась, снова ожила старинная вражда между двумя нациями, лелеющими каждая свою легенду, но пробудилось и сознание, что обе они вместе уже участвовали в одной, вовсе не ими затеянной великой войне, а теперь вступают в новую; пробудилось и сознание того, что их страна, вот уже сто лет распростертая на верхушке континента, прямо над Соединенными Штатами — этим мощным сгустком энергии,— все еще цела и что национальные легенды англо- и франко-канадцев, смешанные, подобно маслу и спирту, в одной бутылке, до сих пор эту бутылку не разнесли. И, осознав все это, инстинктивно подчиняясь необходимости, страна чуть ли не через силу сделала первые бесповоротные шаги на пути к собственному становлению, неохотно признавая, что Канада ничем не отличается от других стран и, как любая из них, должна встать лицом к лицу с историей, с развитием науки, с будущим.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Два одиночества... Эта поэтическая метафора, которую Хью Макленнан заимствовал из письма Рильке и вынес в название своего романа, получила в Канаде нарицательное значение. Она стала своего рода формулой, обобщившей исторический опыт страны и запечатлевшей драматизм ее исторических судеб.
Канада — страна переселенцев, и одиночество, по мнению канадских исследователей,— исторический удел канадцев. Одинокими и изолированными чувствовали себя обитатели первых европейских фортов на берегах Гудзона в окружении неизвестного, а потому страшного и враждебного мира; в одиночку сражались пионеры канадского Запада с дикой природой, которую им предстояло освоить;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135