Для меня он действительно замыслил нечто особенное.
И все, что мне оставалось, - это сидеть и смотреть.
Я видел, как делались жуткие вещи. Хуже всего было, когда он убил
собак; может, это и нелогично, но было именно такое ощущение. И каждый
раз, когда мы видели, как дергаются ноги очередной жертвы и свежая кровь
брызжет и струится по углублениям в камне, мы думали, что следующими
жертвами будем мы. В каждом новом круге в смеси кукурузной муки, крови и
утоптанной земли рисовался очередной вевер, и это сопровождалось новыми
возлияниями, новые имена выкрикивались в небеса, барабаны выбивали новый
ритм, люди и Волки одинаково вгоняли себя в экстаз, и голая земля
содрогалась под топотом их ног.
На фоне пульсирующего света костра их мечущиеся силуэты, бурлящие,
как растревоженный муравейник, действительно напоминали какое-то видение
из ада. Пока большинство танцоров ничего особенного не делали - только
визжали, пели и топали ногами вместе с остальными. Но мы не удивились,
когда некоторые стали буйствовать, прыгать, бормотать и валиться на землю
в припадке. Другие носились взад-вперед в экстазе или разражались такими
яростными истерическими воплями, что стоявшим рядом приходилось хватать их
и прижимать к земле. Однако припадки скоро проходили, и все больше и
больше людей в толпе начинали меняться. Точно так же, как первые несколько
человек подражали старикам; они в танце начинали принимать различные позы,
пели хриплыми притворными голосами, подпрыгивали или расхаживали вокруг,
делая странные, почти ритуальные жесты. Они напоминали актеров,
репетирующих одинаковые роли. Казалось, какая-то новая личность закрыла
их, как вуалью, спрятав под ней их собственную индивидуальность.
Само по себе это зрелище внушало тревогу, но меня оно привело в ужас.
Это была одержимость - одержимость, которой я так боялся - изуродованные
ЛОА нисходили, чтобы вселиться в их последователей. Один-два аколита,
находившиеся около камней, схватили лежавшие наготове подпорки, словно
знали заранее, какое именно новое существо завладеет ими. Некоторые из
толпы стояли в тех же позах, танцевали тот же танец и даже размазывали по
лицам золу, кровь или рассыпанную кукурузную муку, превращая их в
импровизированные маски. Однако большинство танцующих позволяли каждому
новому имени, каждому новому нисходящему божеству омывать их и разбиваться
о них, как волны эмоций. В мгновение ока они переходили от одного
настроения к другому: то приходили в бешеный гнев, сопровождавшийся
воплями, то начинали двигаться со змеиной грацией - и все это в каком-то
дрожащем возбуждении, полуистерическом, полусексуальном, сметавшим все
условности повседневного человеческого поведения.
Когда, например, прозвучало песнопение ГЕДЕ, они задергались и стали
вихлять бедрами, подражая чему-то грубыми спазматическими ритуальными
движениями, как у роботов. Словно расчлененные скелеты пытались
имитировать движения плоти. В следующую минуту, при выкрике ЗАНДОР! - они
рыхлили каменистую почву наподобие плуга, потом, скорчившись, испражнялись
и втаптывали экскременты в землю. Когда с алтаря прозвучало имя Маринетт,
танцоры стали подкрадываться и закатывать глаза, гротескно изображая
соблазнителей, принимая эти позы перед алтарем, перед друг другом и даже
перед тем местом, где мы лежали скованными. Женщина-Волк в лохмотьях
расхаживала и подпрыгивала перед нами взад-вперед, ее пурпурные волосы
развевались вокруг ее ног, она насмехалась над нами жестами, движениями,
рвала на себе одежду. К ней присоединились другие, мужчины и женщины; и
те, и другие бросались прямо на нас. То, что они проделывали, само по себе
было просто грубо - вроде тех вещей, что делают, заманивая клиентов,
проститутки, или заигрывания любовников. Но нам это казалось агрессивным,
их целью было поиздеваться над нами, унизить нас - и из-за этого танец
выглядел по-настоящему непристойным.
Еще минута, еще одно имя - и танцоры забыли про нас и бросились на
своих соседей, тиская, цепляясь ногтями, хватая ртом, совокупляясь друг с
другом. И хотя часть действа переросла в секс, она приняла тошнотворную,
зловещую форму, и участники взвизгивали от смеха при виде потекшей крови.
Это была оргия без страсти, без какого-то следа настоящей похоти. У меня
от нее внутри все переворачивалось. И в тот момент, когда маленький
человек выкрикнул имя "АГВЕ", они позабыли друг о друге, распались, стали
кататься по земле и делать руками и ногами такие движения, словно плыли
над грязной поверхностью.
Я тоже плыл, стараясь удержаться на плаву. Я изо всех сил пытался
продолжать думать, сообразить, чего именно ожидал от меня Ле Стриж -
чего-то, что я еще мог сделать, а он, при всей своей странной власти, не
мог. Но барабаны превращали мои мысли в кашу, голова болела, и
сосредоточиться никак не удавалось. Мелькание танцоров и пламени стало
гипнотическим. Я не мог заставить себя отвести глаза от разыгрывавшихся
передо мной уродливых ритуалов. Часы и минуты не имели значения; была
только нескончаемая, расплывчатая ночь, жившая ревом и вонью бурлившей
толпы маньяков, проделывавшей безумные вещи по команде безумца. Я пытался
доказать, что Ле Стриж ошибался; я пробовал молиться. Но что я мог
сказать? И кому? Здесь было слишком много такого, во что я раньше никогда
не верил, может, даже и сами боги - некоторые из них, любые, может, и все.
Но что я мог сказать любому из них?
У меня в голове все смешалось. Снова и снова я ловил себя на том, что
качаюсь в такт жуткой музыке барабанов и голосов. Я закусил губу в
отчаянной попытке сохранить сознание, продолжать мыслить - по крайней
мере, хоть как-то сопротивляться. Но это продолжалось, и я не мог найти в
себе силы. От сидения на холодной земле у меня немело все тело,
замедлялось кровообращение. Меня постоянно отвлекал низкий голос,
бормотавший слова, из которых я едва ли понимал половину. Я попробовал
прикрикнуть на говорившего, кто бы он там ни был, - и только тогда
осознал, что этим говорящим был я сам. Сначала я решил, что схожу с ума. А
потом я понял правду, и это было еще хуже.
Я в панике затрясся. Это уже происходило. То, чего я так боялся - оно
опускалось на меня, медленно, неотвратимо, пока я сидел на земле. Попытка
сопротивляться? У меня не было и одного шанса из тысячи.
Я лихорадочно прикусил непослушный язык, с силой прижал его зубами,
чтобы заставить замолчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
И все, что мне оставалось, - это сидеть и смотреть.
Я видел, как делались жуткие вещи. Хуже всего было, когда он убил
собак; может, это и нелогично, но было именно такое ощущение. И каждый
раз, когда мы видели, как дергаются ноги очередной жертвы и свежая кровь
брызжет и струится по углублениям в камне, мы думали, что следующими
жертвами будем мы. В каждом новом круге в смеси кукурузной муки, крови и
утоптанной земли рисовался очередной вевер, и это сопровождалось новыми
возлияниями, новые имена выкрикивались в небеса, барабаны выбивали новый
ритм, люди и Волки одинаково вгоняли себя в экстаз, и голая земля
содрогалась под топотом их ног.
На фоне пульсирующего света костра их мечущиеся силуэты, бурлящие,
как растревоженный муравейник, действительно напоминали какое-то видение
из ада. Пока большинство танцоров ничего особенного не делали - только
визжали, пели и топали ногами вместе с остальными. Но мы не удивились,
когда некоторые стали буйствовать, прыгать, бормотать и валиться на землю
в припадке. Другие носились взад-вперед в экстазе или разражались такими
яростными истерическими воплями, что стоявшим рядом приходилось хватать их
и прижимать к земле. Однако припадки скоро проходили, и все больше и
больше людей в толпе начинали меняться. Точно так же, как первые несколько
человек подражали старикам; они в танце начинали принимать различные позы,
пели хриплыми притворными голосами, подпрыгивали или расхаживали вокруг,
делая странные, почти ритуальные жесты. Они напоминали актеров,
репетирующих одинаковые роли. Казалось, какая-то новая личность закрыла
их, как вуалью, спрятав под ней их собственную индивидуальность.
Само по себе это зрелище внушало тревогу, но меня оно привело в ужас.
Это была одержимость - одержимость, которой я так боялся - изуродованные
ЛОА нисходили, чтобы вселиться в их последователей. Один-два аколита,
находившиеся около камней, схватили лежавшие наготове подпорки, словно
знали заранее, какое именно новое существо завладеет ими. Некоторые из
толпы стояли в тех же позах, танцевали тот же танец и даже размазывали по
лицам золу, кровь или рассыпанную кукурузную муку, превращая их в
импровизированные маски. Однако большинство танцующих позволяли каждому
новому имени, каждому новому нисходящему божеству омывать их и разбиваться
о них, как волны эмоций. В мгновение ока они переходили от одного
настроения к другому: то приходили в бешеный гнев, сопровождавшийся
воплями, то начинали двигаться со змеиной грацией - и все это в каком-то
дрожащем возбуждении, полуистерическом, полусексуальном, сметавшим все
условности повседневного человеческого поведения.
Когда, например, прозвучало песнопение ГЕДЕ, они задергались и стали
вихлять бедрами, подражая чему-то грубыми спазматическими ритуальными
движениями, как у роботов. Словно расчлененные скелеты пытались
имитировать движения плоти. В следующую минуту, при выкрике ЗАНДОР! - они
рыхлили каменистую почву наподобие плуга, потом, скорчившись, испражнялись
и втаптывали экскременты в землю. Когда с алтаря прозвучало имя Маринетт,
танцоры стали подкрадываться и закатывать глаза, гротескно изображая
соблазнителей, принимая эти позы перед алтарем, перед друг другом и даже
перед тем местом, где мы лежали скованными. Женщина-Волк в лохмотьях
расхаживала и подпрыгивала перед нами взад-вперед, ее пурпурные волосы
развевались вокруг ее ног, она насмехалась над нами жестами, движениями,
рвала на себе одежду. К ней присоединились другие, мужчины и женщины; и
те, и другие бросались прямо на нас. То, что они проделывали, само по себе
было просто грубо - вроде тех вещей, что делают, заманивая клиентов,
проститутки, или заигрывания любовников. Но нам это казалось агрессивным,
их целью было поиздеваться над нами, унизить нас - и из-за этого танец
выглядел по-настоящему непристойным.
Еще минута, еще одно имя - и танцоры забыли про нас и бросились на
своих соседей, тиская, цепляясь ногтями, хватая ртом, совокупляясь друг с
другом. И хотя часть действа переросла в секс, она приняла тошнотворную,
зловещую форму, и участники взвизгивали от смеха при виде потекшей крови.
Это была оргия без страсти, без какого-то следа настоящей похоти. У меня
от нее внутри все переворачивалось. И в тот момент, когда маленький
человек выкрикнул имя "АГВЕ", они позабыли друг о друге, распались, стали
кататься по земле и делать руками и ногами такие движения, словно плыли
над грязной поверхностью.
Я тоже плыл, стараясь удержаться на плаву. Я изо всех сил пытался
продолжать думать, сообразить, чего именно ожидал от меня Ле Стриж -
чего-то, что я еще мог сделать, а он, при всей своей странной власти, не
мог. Но барабаны превращали мои мысли в кашу, голова болела, и
сосредоточиться никак не удавалось. Мелькание танцоров и пламени стало
гипнотическим. Я не мог заставить себя отвести глаза от разыгрывавшихся
передо мной уродливых ритуалов. Часы и минуты не имели значения; была
только нескончаемая, расплывчатая ночь, жившая ревом и вонью бурлившей
толпы маньяков, проделывавшей безумные вещи по команде безумца. Я пытался
доказать, что Ле Стриж ошибался; я пробовал молиться. Но что я мог
сказать? И кому? Здесь было слишком много такого, во что я раньше никогда
не верил, может, даже и сами боги - некоторые из них, любые, может, и все.
Но что я мог сказать любому из них?
У меня в голове все смешалось. Снова и снова я ловил себя на том, что
качаюсь в такт жуткой музыке барабанов и голосов. Я закусил губу в
отчаянной попытке сохранить сознание, продолжать мыслить - по крайней
мере, хоть как-то сопротивляться. Но это продолжалось, и я не мог найти в
себе силы. От сидения на холодной земле у меня немело все тело,
замедлялось кровообращение. Меня постоянно отвлекал низкий голос,
бормотавший слова, из которых я едва ли понимал половину. Я попробовал
прикрикнуть на говорившего, кто бы он там ни был, - и только тогда
осознал, что этим говорящим был я сам. Сначала я решил, что схожу с ума. А
потом я понял правду, и это было еще хуже.
Я в панике затрясся. Это уже происходило. То, чего я так боялся - оно
опускалось на меня, медленно, неотвратимо, пока я сидел на земле. Попытка
сопротивляться? У меня не было и одного шанса из тысячи.
Я лихорадочно прикусил непослушный язык, с силой прижал его зубами,
чтобы заставить замолчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115