Мне просто повезло, что этот
товарный поезд прошел по другой колее, а не по той, где находился я. Я
попал на какую-то сортировочную станцию, она была хорошо освещена, но
бродить здесь было небезопасно. Правда, это было в тысячу раз лучше, чем
то проклятое кладбище. Часть моего сознания лихорадочно металась, отчаянно
пытаясь найти рациональное объяснение тому, чему я только что был
свидетелем, чтобы обосновать это и отбросить: дрожью земли, игрой
разыгравшегося воображения, да чем угодно. Я не стал обращать внимания.
Слишком я был рад тому, что выбрался оттуда. И тут я замер: я услышал
голос, не очень далекий и не очень близкий, но ясный и резкий, в ночной
тишине.
- Я ТЕБЕ УЖЕ СКАЗАЛ, ПОШЕЛ ТЫ КУДА ПОДАЛЬШЕ, ИДИ САМ РАЗГУЛИВАЙ ПО
ЭТИМ КОСТЯМ СКОЛЬКО УГОДНО, А ДО ТЕБЯ ВСЕ НЕ ДОХОДИТ... - Там, в
нескольких сотнях ярдов вдоль колеи, у ограды стояла полицейская машина с
включенными фарами. И я понял, с неотвратимостью, от которой мне стало
нехорошо, что они и не думали бросать погоню, просто вызвали другие
машины, чтобы перекрыть все возможные выходы. И эта машины, по счастью,
была "моей"; я, узнал этот голос и посочувствовал. Стоя на четвереньках, я
стал дюйм за дюймом продвигаться вперед.
- ИСПУГАЛСЯ? ТЫ ЛУЧШЕ ПОСЛУШАЙ МЕНЯ МИНУТКУ, ДУБИНА... ЭЙ!
Я знал, что это значит и помчался прочь, прежде чем хлопнула дверца,
фары повернулись в моем направлении и взвыла сирена. Я услышал хруст шин
по гравию, и мне было пора опять бежать, хотя я еще не успел восстановить
дыхание.
Долго бежать дальше я не мог, но ничто не заставило бы меня вернуться
назад, на кладбище. Где-то на станции приближался новый поезд. Я, хромая,
перебрался через пути в тень каких-то стоявших товарных вагонов. Я даже
подумал было забраться в один из них, хотя бы для того, чтобы пару минут
передохнуть, но они были надежно заперты, а тень, казалось, не давала
никакого прикрытия. Я перебрался через сцепку, оказался прямо на пути
идущего поезда и обрел новое дыхание: позади я услышал, как скрипнул
гравий - полицейская машина свернула в сторону. Я побежал дальше через
пути, между ровными рядами безмолвных вагонов, пока неожиданно не оказался
перед новой оградой - а в ней, не более, чем в ста ярдах, были открытые
ворота. Неужели полицейские не поедут к ним? Я пошел на риск в надежде на
то, что других машин там нет. Мне это удалось, и я вдруг оказался свободен
от всех оград и несся, как сумасшедший, по пустой улице. Но позади меня
все громче становился звук сирены. И, кажется, впереди, за углом вон того
высокого здания, раздавался еще какой-то звук. Я мог повернуть в ту
сторону - или в другую. Тот звук не был звуком сирены. Я сделал выбор и
повернул за угол.
Если бы мои истерзанные легкие позволили, я бы рассмеялся. Улица была
широкой, она поблескивала в ночном тумане, словно ее недавно смочил дождь,
по обе ее стороны, как в ущелье, нависали высокие здания, безликие в ночи.
В одном из узких боковых дверных проемов стоял старик - единственная живая
душа во всем этом просторном месте. Это был чернокожий в ветхом пальто, он
скорбно играл на трубе - вот что это был за звук. Я побежал к нему и
увидел на нем большие темные очки, перед ним - плакат и жестяную кружку.
Старик внезапно перестал играть, опустил трубу, и я сделал широкий вираж,
чтобы не испугать его, жалея, что не могу обратиться к нему. Вместо этого
он сам обратился ко мне:
- СЫНОК! Эй, сынок! Где горит?
Почти инстинктивно я остановился; это был поразительный голос,
слишком глубокий и повелительный, чтобы исходить от такого сгорбленного
старикашки. И у него был странный выговор - напевный, совсем не
американский. Я задохнулся, попытался ответить и не смог; но он и не ждал
ответа:
- Бежишь от того человека-а? Поли-иция? Угу, слышу, слышу этих
негодников. - Морщинистое старое лицо расплылось в широкой улыбке, показав
раскрошившиеся зубы. - Эту беду мы поправим. Ныряй-ка ты сюда, мальчик,
мне за спину, за порог, о'кей? О-о'кей! Ну, как, схоронился? - И снова не
дожидаясь ответа, он поднял трубу и заиграл. Я знал эту песню - "Лазарет
Святого Иакова", невероятно скорбную и как нельзя более подходящую к моему
случаю. Я распластался за дверью, дрожа и пытаясь восстановить дыхание. Я
потихоньку поглядывал на спину старика, оборванную и сгорбленную, но при
этом необыкновенно широкую, и на квадратик неба, обрамленный дверным
проемом.
Что ж, я поехал в лазарет
Святого Иакова,
И там свою подружку я нашел,
На мраморном столе она лежала,
Как снег, бледна и холодна
И так прекрасна...
Я мысленно впитывал слова песни и пожалел, что вынужден слушать. Один
из старинных настоящих блюзов, таких старых, что почти можно было
проследить их корни, восходившие к древнему фольклору...
Взвыла сирена, внося диссонанс среди высоких стен, затем он
оборвался, утонув в визге тормозов; дверной проем озарился пульсирующим
голубым светом:
- Эй, папаша! - крикнул голос, на сей раз другой. - Не видал, тут не
пробегал здоровый такой мужик? Белый парень, размахивает мачете или чем-то
там - совсем свихнулся...
- Сынок, - усмехнулся старый трубач, - добрых двенадцать лет уж как я
ничего не видал, черт побери! Не то небось не стоял бы тут на холоде
посередь ночи, уж ты мне пове-ерь!
- А, - сказал полицейский, несколько сбитый с толку. - А, ну да,
верно. Ну, может, тогда слышал чего? Пару минут назад?
Старик пожал плечами:
- Вроде бежал кто, минут пять до вас. Кажись, по Декейтер-стрит. Я
тут наигрывал на моем рожке...
- О'кей, папаша! - В кружке звякнула монетка. - Ты бы шел отсюда,
слышишь? Не то позарится кто-нибудь на твою кружку, в такое-то время ночи!
Сирена снова включилась, и свет скользнул прочь от дверного проема. Я
обмяк от облегчения. Старик продолжал играть с того места, где его
прервали, до тех пор, пока звук сирены окончательно не замер вдали, потом
завершил мелодию негромким дерзким и веселым звуком и стал вытряхивать
слюну из трубы.
- Славные ребятишки, да только вот мозгов им это никак не
прибавля-ает! - Он обернулся и ухмыльнулся мне, и у меня возникло странное
чувство, что старик меня прекрасно видит. Но все равно он стал шарить у
своих ног в поисках своего плаката, и я поднял его и вручил ему. На
плакате была религиозная картинка, выглядевшая невероятно старой, на ней
был изображен "Черный рай" наподобие чего-то из "Зеленых пастбищ", а под
ним было грубыми буквами выведено "Открыватель Путей".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
товарный поезд прошел по другой колее, а не по той, где находился я. Я
попал на какую-то сортировочную станцию, она была хорошо освещена, но
бродить здесь было небезопасно. Правда, это было в тысячу раз лучше, чем
то проклятое кладбище. Часть моего сознания лихорадочно металась, отчаянно
пытаясь найти рациональное объяснение тому, чему я только что был
свидетелем, чтобы обосновать это и отбросить: дрожью земли, игрой
разыгравшегося воображения, да чем угодно. Я не стал обращать внимания.
Слишком я был рад тому, что выбрался оттуда. И тут я замер: я услышал
голос, не очень далекий и не очень близкий, но ясный и резкий, в ночной
тишине.
- Я ТЕБЕ УЖЕ СКАЗАЛ, ПОШЕЛ ТЫ КУДА ПОДАЛЬШЕ, ИДИ САМ РАЗГУЛИВАЙ ПО
ЭТИМ КОСТЯМ СКОЛЬКО УГОДНО, А ДО ТЕБЯ ВСЕ НЕ ДОХОДИТ... - Там, в
нескольких сотнях ярдов вдоль колеи, у ограды стояла полицейская машина с
включенными фарами. И я понял, с неотвратимостью, от которой мне стало
нехорошо, что они и не думали бросать погоню, просто вызвали другие
машины, чтобы перекрыть все возможные выходы. И эта машины, по счастью,
была "моей"; я, узнал этот голос и посочувствовал. Стоя на четвереньках, я
стал дюйм за дюймом продвигаться вперед.
- ИСПУГАЛСЯ? ТЫ ЛУЧШЕ ПОСЛУШАЙ МЕНЯ МИНУТКУ, ДУБИНА... ЭЙ!
Я знал, что это значит и помчался прочь, прежде чем хлопнула дверца,
фары повернулись в моем направлении и взвыла сирена. Я услышал хруст шин
по гравию, и мне было пора опять бежать, хотя я еще не успел восстановить
дыхание.
Долго бежать дальше я не мог, но ничто не заставило бы меня вернуться
назад, на кладбище. Где-то на станции приближался новый поезд. Я, хромая,
перебрался через пути в тень каких-то стоявших товарных вагонов. Я даже
подумал было забраться в один из них, хотя бы для того, чтобы пару минут
передохнуть, но они были надежно заперты, а тень, казалось, не давала
никакого прикрытия. Я перебрался через сцепку, оказался прямо на пути
идущего поезда и обрел новое дыхание: позади я услышал, как скрипнул
гравий - полицейская машина свернула в сторону. Я побежал дальше через
пути, между ровными рядами безмолвных вагонов, пока неожиданно не оказался
перед новой оградой - а в ней, не более, чем в ста ярдах, были открытые
ворота. Неужели полицейские не поедут к ним? Я пошел на риск в надежде на
то, что других машин там нет. Мне это удалось, и я вдруг оказался свободен
от всех оград и несся, как сумасшедший, по пустой улице. Но позади меня
все громче становился звук сирены. И, кажется, впереди, за углом вон того
высокого здания, раздавался еще какой-то звук. Я мог повернуть в ту
сторону - или в другую. Тот звук не был звуком сирены. Я сделал выбор и
повернул за угол.
Если бы мои истерзанные легкие позволили, я бы рассмеялся. Улица была
широкой, она поблескивала в ночном тумане, словно ее недавно смочил дождь,
по обе ее стороны, как в ущелье, нависали высокие здания, безликие в ночи.
В одном из узких боковых дверных проемов стоял старик - единственная живая
душа во всем этом просторном месте. Это был чернокожий в ветхом пальто, он
скорбно играл на трубе - вот что это был за звук. Я побежал к нему и
увидел на нем большие темные очки, перед ним - плакат и жестяную кружку.
Старик внезапно перестал играть, опустил трубу, и я сделал широкий вираж,
чтобы не испугать его, жалея, что не могу обратиться к нему. Вместо этого
он сам обратился ко мне:
- СЫНОК! Эй, сынок! Где горит?
Почти инстинктивно я остановился; это был поразительный голос,
слишком глубокий и повелительный, чтобы исходить от такого сгорбленного
старикашки. И у него был странный выговор - напевный, совсем не
американский. Я задохнулся, попытался ответить и не смог; но он и не ждал
ответа:
- Бежишь от того человека-а? Поли-иция? Угу, слышу, слышу этих
негодников. - Морщинистое старое лицо расплылось в широкой улыбке, показав
раскрошившиеся зубы. - Эту беду мы поправим. Ныряй-ка ты сюда, мальчик,
мне за спину, за порог, о'кей? О-о'кей! Ну, как, схоронился? - И снова не
дожидаясь ответа, он поднял трубу и заиграл. Я знал эту песню - "Лазарет
Святого Иакова", невероятно скорбную и как нельзя более подходящую к моему
случаю. Я распластался за дверью, дрожа и пытаясь восстановить дыхание. Я
потихоньку поглядывал на спину старика, оборванную и сгорбленную, но при
этом необыкновенно широкую, и на квадратик неба, обрамленный дверным
проемом.
Что ж, я поехал в лазарет
Святого Иакова,
И там свою подружку я нашел,
На мраморном столе она лежала,
Как снег, бледна и холодна
И так прекрасна...
Я мысленно впитывал слова песни и пожалел, что вынужден слушать. Один
из старинных настоящих блюзов, таких старых, что почти можно было
проследить их корни, восходившие к древнему фольклору...
Взвыла сирена, внося диссонанс среди высоких стен, затем он
оборвался, утонув в визге тормозов; дверной проем озарился пульсирующим
голубым светом:
- Эй, папаша! - крикнул голос, на сей раз другой. - Не видал, тут не
пробегал здоровый такой мужик? Белый парень, размахивает мачете или чем-то
там - совсем свихнулся...
- Сынок, - усмехнулся старый трубач, - добрых двенадцать лет уж как я
ничего не видал, черт побери! Не то небось не стоял бы тут на холоде
посередь ночи, уж ты мне пове-ерь!
- А, - сказал полицейский, несколько сбитый с толку. - А, ну да,
верно. Ну, может, тогда слышал чего? Пару минут назад?
Старик пожал плечами:
- Вроде бежал кто, минут пять до вас. Кажись, по Декейтер-стрит. Я
тут наигрывал на моем рожке...
- О'кей, папаша! - В кружке звякнула монетка. - Ты бы шел отсюда,
слышишь? Не то позарится кто-нибудь на твою кружку, в такое-то время ночи!
Сирена снова включилась, и свет скользнул прочь от дверного проема. Я
обмяк от облегчения. Старик продолжал играть с того места, где его
прервали, до тех пор, пока звук сирены окончательно не замер вдали, потом
завершил мелодию негромким дерзким и веселым звуком и стал вытряхивать
слюну из трубы.
- Славные ребятишки, да только вот мозгов им это никак не
прибавля-ает! - Он обернулся и ухмыльнулся мне, и у меня возникло странное
чувство, что старик меня прекрасно видит. Но все равно он стал шарить у
своих ног в поисках своего плаката, и я поднял его и вручил ему. На
плакате была религиозная картинка, выглядевшая невероятно старой, на ней
был изображен "Черный рай" наподобие чего-то из "Зеленых пастбищ", а под
ним было грубыми буквами выведено "Открыватель Путей".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115