Не
такая, как у меня...
Он круто развернулся ко мне, широко раскрыв глаза и тяжело дыша,
развернулся так резко, что чуть не опрокинул Молл.
- Ты! Ты, что моришь голодом собственную душу и блуждаешь между злом
и добром, не попробовав ни того, ни другого - ты, поклоняющийся пустоте и
дешевым безделушкам! Это дело твоих рук, ты навлек это на нас! Оно
подходит ближе... ближе...
10
Я отвернул голову от брызжущей слюной ярости старика, похожего на
кобру, разбрызгивавшую яд. Я мог бы, наверное, чувствовать стыд или гнев;
на самом деле я не чувствовал почти ничего. Некоторую нервозность, легкую
тошноту, неуверенность - но под всем этим было полное отсутствие чувств,
отупение. Это было похоже на взгляд из окна в глубокую черную яму. И,
может быть, сознание провала; я не знал. Я к этому не привык.
Но ядовитый голос старика неожиданно перешел в шепот, а потом смолк
совсем. Барабаны тоже зазвучали приглушенной дробью, гомон толпы
превратился в испуганный шепот, а звуки стали тихой тревожной погребальной
песнью. Казалось, даже пламя склонилось и задрожало, хотя влажный воздух
оставался по-прежнему неподвижным и прохладным. Затем толпа вдруг
расступилась, мужчины и женщины поспешно рассыпались в стороны, расчищая
путь к пламени и камням. С минуту все было неподвижно. Потом что-то
двинулось через пламя. На голую землю по направлению к нам легла тень. То,
что ее отбрасывало, было всего лишь какой-то фигурой, темным силуэтом,
похожим на мужчину, закутанного в одеяние с капюшоном, почти как
средневековый монах или прокаженный. Он направился к нам, скользя вдоль
собственной тени, черный и непроницаемый, сам всего лишь как тень, только
более темная. Он мягко остановился в нескольких футах впереди нас - передо
мной. А потом одним быстрым движением поклонился.
Поклонился в пояс, с грацией танцора, склонился почти до земли. В
течение одного хорошо рассчитанного мгновения он стоял в этой позе,
опираясь на длинную тонкую черную трость, затем неторопливо выпрямился и
отбросил закрывавший его лицо капюшон. Яркие темные глаза впились в мои, и
я ощутил этот взгляд почти физически - это был такой острый шок, что я не
сразу осознал, что вокруг глаз было лицо. Не говоря уже о том, что это
лицо я видел раньше.
Это была не физиономия Волка или местного жителя. Лицо европейца, но
смуглое от природы, сильно загорелое с неприятной и какой-то нездоровой
желтизной, ничего похожего на златокожих караибов. Высокий лоб был сильно
нахмурен, но лицо было гладким, если не считать двух глубоких складок,
обрамлявших тонкий крючковатый нос и обрисовывающих черные усики, похожие
на клыки, над тонкими темными губами и выдающимся твердым подбородком.
Черные волосы, лишь чуть-чуть тронутые сединой, струились с нахмуренного
лба и изящно ложились вокруг шеи. Еще более черными были глаза, которые он
прикрывал, странно пустые, несмотря на их блеск, словно за яркими линзами
проглядывала какая-то необъятная пропасть; и белки были желтыми и
нездоровыми. В общем и целом, странное, поразительное лицо, теперь я это
ясно видел. Гордое, почти как у короля, и все же слишком отмеченное
озабоченностью, хитростью и злобой, чтобы казаться монаршим. Лицо
государственного мужа, политика - Талейрана, но не Наполеона. И с намеком
на болезненность, которой я не заметил на той новоорлеанской улице, когда
он уводил меня, сбивая с пути, или за рулем той машины, которой, похоже,
кроме меня, никто не заметил. Или на картах Катьки...
Стало быть, не король - валет.
С минуту он, казалось, колебался. Затем длинные пальцы дрогнули в
изящном приветственном жесте, в свете костра сверкнули драгоценности, и он
заговорил:
- Уважаемые сеньоры и сеньориты! - Он говорил негромко, уважительно и
обращался в основном ко мне. - Покорнейше прошу простить мне то, что я
вынужден принимать вас в такой манере, без оглашения гостей и надлежащей
церемонии знакомства. Так уж сложились у нас обстоятельства в этот час. -
Где-нибудь веке в восемнадцатом, должно быть, по поводу его безупречного
английского языка всегда поднимали большой шум. Однако мне трудно было его
понимать, к тому же он шепелявил. - Могу ли я в таком случае взять на себя
смелость представиться самому? Имею честь быть доном Педро Арготе
Луис-Марией де Гомесом и Сальдиваром, Идальго королевского сана...
Впрочем, простое перечисление титулов, несомненно, утомит людей вашего
звания. Позвольте к этому не слишком точному соблюдению предписанных
ритуалов присовокупить мое искреннее приветствие.
Все промолчали. Казалось, валет ждал.
- Мы знаем, кто вы, - прорычал я. - Мы все это знаем, если вы тот,
кто стоит за всем этим. Это вы?
- В определенном смысле, сеньор, вы вынуждаете меня признать, что это
я. - Он снова отвесил поклон, но не такой глубокий. Накидка раскрылась, и
под ней оказался костюм, похожий на одеяние Пирса, только в десять раз
более пышный - волна оборок у горла, длинный жилет, расшитый чем-то,
похожим на жемчуг и прочие драгоценные камни, короткие блестящие сатиновые
штаны и раззолоченные туфли. Это был костюм типа того, какой можно увидеть
в музее Прадо, покрывающийся пылью на портретах давно забытых грандов. - В
другом смысле, однако, тот, кто "стоит за этим", как вы забавно изволили
выразиться, - это вы, сеньор Эстебан.
- Я?!
Он широко распростер руки:
- Ну, разумеется. Поскольку именно вас, сеньор, мы и искали. Все эти
великие усилия были затрачены с единственной целью привлечь вас на этот
остров, либо в какое-нибудь более малое место в пределах нашей
досягаемости. Но остров был лучше всего.
- Я знал это! - взорвался Джип. - Я знал это, черт побери! Я был
прав, что прогнал тебя тогда! Мне ни за что нельзя было позволять тебе
вернуться...
Вежливо поднялась рука, и Джип тут же замолчал.
- Ах, сеньор штурман, я должен просить у вас прощения за то, что, к
несчастью, ввел вас в заблуждение. В наших первоначальных планах сеньор
Эстебан не играл роли; да и как это было возможно, если мы даже не знали о
его существовании? И лишь когда он начал - простите мне это выражение -
вмешиваться, и более того, проявлять к нам интерес, используя собственные
исключительно любопытные магические устройства, с самым плачевным для нас
результатом, он привлек к себе наше внимание. И однако существо, которое
вы зовете ДУПИЯ, случись ему быть успешно освобожденным из его укрытия,
должно было выполнить единственную и исключительно трудную задачу - найти
именно такого человека, как он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
такая, как у меня...
Он круто развернулся ко мне, широко раскрыв глаза и тяжело дыша,
развернулся так резко, что чуть не опрокинул Молл.
- Ты! Ты, что моришь голодом собственную душу и блуждаешь между злом
и добром, не попробовав ни того, ни другого - ты, поклоняющийся пустоте и
дешевым безделушкам! Это дело твоих рук, ты навлек это на нас! Оно
подходит ближе... ближе...
10
Я отвернул голову от брызжущей слюной ярости старика, похожего на
кобру, разбрызгивавшую яд. Я мог бы, наверное, чувствовать стыд или гнев;
на самом деле я не чувствовал почти ничего. Некоторую нервозность, легкую
тошноту, неуверенность - но под всем этим было полное отсутствие чувств,
отупение. Это было похоже на взгляд из окна в глубокую черную яму. И,
может быть, сознание провала; я не знал. Я к этому не привык.
Но ядовитый голос старика неожиданно перешел в шепот, а потом смолк
совсем. Барабаны тоже зазвучали приглушенной дробью, гомон толпы
превратился в испуганный шепот, а звуки стали тихой тревожной погребальной
песнью. Казалось, даже пламя склонилось и задрожало, хотя влажный воздух
оставался по-прежнему неподвижным и прохладным. Затем толпа вдруг
расступилась, мужчины и женщины поспешно рассыпались в стороны, расчищая
путь к пламени и камням. С минуту все было неподвижно. Потом что-то
двинулось через пламя. На голую землю по направлению к нам легла тень. То,
что ее отбрасывало, было всего лишь какой-то фигурой, темным силуэтом,
похожим на мужчину, закутанного в одеяние с капюшоном, почти как
средневековый монах или прокаженный. Он направился к нам, скользя вдоль
собственной тени, черный и непроницаемый, сам всего лишь как тень, только
более темная. Он мягко остановился в нескольких футах впереди нас - передо
мной. А потом одним быстрым движением поклонился.
Поклонился в пояс, с грацией танцора, склонился почти до земли. В
течение одного хорошо рассчитанного мгновения он стоял в этой позе,
опираясь на длинную тонкую черную трость, затем неторопливо выпрямился и
отбросил закрывавший его лицо капюшон. Яркие темные глаза впились в мои, и
я ощутил этот взгляд почти физически - это был такой острый шок, что я не
сразу осознал, что вокруг глаз было лицо. Не говоря уже о том, что это
лицо я видел раньше.
Это была не физиономия Волка или местного жителя. Лицо европейца, но
смуглое от природы, сильно загорелое с неприятной и какой-то нездоровой
желтизной, ничего похожего на златокожих караибов. Высокий лоб был сильно
нахмурен, но лицо было гладким, если не считать двух глубоких складок,
обрамлявших тонкий крючковатый нос и обрисовывающих черные усики, похожие
на клыки, над тонкими темными губами и выдающимся твердым подбородком.
Черные волосы, лишь чуть-чуть тронутые сединой, струились с нахмуренного
лба и изящно ложились вокруг шеи. Еще более черными были глаза, которые он
прикрывал, странно пустые, несмотря на их блеск, словно за яркими линзами
проглядывала какая-то необъятная пропасть; и белки были желтыми и
нездоровыми. В общем и целом, странное, поразительное лицо, теперь я это
ясно видел. Гордое, почти как у короля, и все же слишком отмеченное
озабоченностью, хитростью и злобой, чтобы казаться монаршим. Лицо
государственного мужа, политика - Талейрана, но не Наполеона. И с намеком
на болезненность, которой я не заметил на той новоорлеанской улице, когда
он уводил меня, сбивая с пути, или за рулем той машины, которой, похоже,
кроме меня, никто не заметил. Или на картах Катьки...
Стало быть, не король - валет.
С минуту он, казалось, колебался. Затем длинные пальцы дрогнули в
изящном приветственном жесте, в свете костра сверкнули драгоценности, и он
заговорил:
- Уважаемые сеньоры и сеньориты! - Он говорил негромко, уважительно и
обращался в основном ко мне. - Покорнейше прошу простить мне то, что я
вынужден принимать вас в такой манере, без оглашения гостей и надлежащей
церемонии знакомства. Так уж сложились у нас обстоятельства в этот час. -
Где-нибудь веке в восемнадцатом, должно быть, по поводу его безупречного
английского языка всегда поднимали большой шум. Однако мне трудно было его
понимать, к тому же он шепелявил. - Могу ли я в таком случае взять на себя
смелость представиться самому? Имею честь быть доном Педро Арготе
Луис-Марией де Гомесом и Сальдиваром, Идальго королевского сана...
Впрочем, простое перечисление титулов, несомненно, утомит людей вашего
звания. Позвольте к этому не слишком точному соблюдению предписанных
ритуалов присовокупить мое искреннее приветствие.
Все промолчали. Казалось, валет ждал.
- Мы знаем, кто вы, - прорычал я. - Мы все это знаем, если вы тот,
кто стоит за всем этим. Это вы?
- В определенном смысле, сеньор, вы вынуждаете меня признать, что это
я. - Он снова отвесил поклон, но не такой глубокий. Накидка раскрылась, и
под ней оказался костюм, похожий на одеяние Пирса, только в десять раз
более пышный - волна оборок у горла, длинный жилет, расшитый чем-то,
похожим на жемчуг и прочие драгоценные камни, короткие блестящие сатиновые
штаны и раззолоченные туфли. Это был костюм типа того, какой можно увидеть
в музее Прадо, покрывающийся пылью на портретах давно забытых грандов. - В
другом смысле, однако, тот, кто "стоит за этим", как вы забавно изволили
выразиться, - это вы, сеньор Эстебан.
- Я?!
Он широко распростер руки:
- Ну, разумеется. Поскольку именно вас, сеньор, мы и искали. Все эти
великие усилия были затрачены с единственной целью привлечь вас на этот
остров, либо в какое-нибудь более малое место в пределах нашей
досягаемости. Но остров был лучше всего.
- Я знал это! - взорвался Джип. - Я знал это, черт побери! Я был
прав, что прогнал тебя тогда! Мне ни за что нельзя было позволять тебе
вернуться...
Вежливо поднялась рука, и Джип тут же замолчал.
- Ах, сеньор штурман, я должен просить у вас прощения за то, что, к
несчастью, ввел вас в заблуждение. В наших первоначальных планах сеньор
Эстебан не играл роли; да и как это было возможно, если мы даже не знали о
его существовании? И лишь когда он начал - простите мне это выражение -
вмешиваться, и более того, проявлять к нам интерес, используя собственные
исключительно любопытные магические устройства, с самым плачевным для нас
результатом, он привлек к себе наше внимание. И однако существо, которое
вы зовете ДУПИЯ, случись ему быть успешно освобожденным из его укрытия,
должно было выполнить единственную и исключительно трудную задачу - найти
именно такого человека, как он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115