Это, конечно, продолжалось недолго. Нельзя было ожидать, что
эта искра выживет в неумолимой рутине, сухом круговороте бланков, счетов и
векселей. Я, правда, не особенно скучал по ней. Взамен появились новые
источники удовлетворения, более реальные. Но сейчас, когда у меня вдруг
появился намек на настрой искать приключений, восставая против рутины,
мысль о доках пробудила во мне ноющее чувство сожаления. Может быть,
именно оно породило это внезапное упорное желание пойти туда пообедать -
стремление снова открыть для себя прежние острые ощущения, былое
вдохновение во всех моих начинаниях. Без него я чувствовал себя довольно
поникшим - почти опустошенным.
Я нахмурился. Нахлынули менее приятные воспоминания - слова,
брошенные мне Джеки много лет назад, во время одной из наших последних
угрюмых ссор. Это было типичным для Джеки: один из безумных образов,
всегда возникавших в ее мозгу, что-то насчет изящных раскрашенных яиц из
Сингапура, красовавшихся на ее каминной полке. О том, что для того, чтобы
приготовить краску, из них высасывали желток. "У тебя бы это хорошо
получилось! Вот чем тебе следовало бы заняться! Высасывать сердцевину,
чтобы раскрашивать шелуху! Красиво и нарядно снаружи, и плевать, что
внутри все пусто! Не будет цыплят - какая разница! Внешний вид - вот что
так дорого твоему сердцу..."
Я фыркнул. Мне не следовало ждать от Джеки, что она сможет видеть
вещи такими, как они есть. И все же... Поворот был где-то неподалеку,
прямо у подножия холма - как же она называлась? Поворот я знал, и название
улицы мне было не нужно, но я увидел его на стене, свернув с кругового
движения. Дунайская улица.
Насколько я помнил, здесь, в округе все названия улиц были такими.
Дунайская улица, Балтийская, Норвежская - они носили названия отдаленных
мест, казавшихся когда-то знакомыми, как родной дом, для живших и
работавших здесь людей, даже если они никогда их в глаза не видели. Именно
оттуда шло их процветание, деньги, которыми оплачивались эти мрачно
возвышавшиеся каменные стены, когда-то производившие впечатление - пока
песчаник был светлым, а ныне - почерневшие от сажи. Сельдь, специи и
древесина, янтарь, меха и шелка - самыми разными и экзотическими товарами
оплачивались булыжники, барабанившие сейчас под моими шинами, еще в те
времена, когда главной улицей города была ухабистая колея, полная грязи и
конского навоза. Названия некоторых маленьких боковых улочек были совсем
загадочными - Серет-стрит, аллея Пенобскот; улица, на которой я, в конце
концов, остановился, называлась улицей Тампере.
Я понадеялся, что название улицы не отражает дурных привычек ее
обитателей [игра слов: Тампере - город в Финляндии, tamper - по-английски
"портить, иметь злой умысел"] и что с машиной ничего не случится; но
сидеть в ней дальше я был уже не в состоянии. Я хотел вести разведку
пешком, вдыхая запах моря, который доносил ветер. Вместо этого я
почувствовал на лице холодные капли дождя, на минуту повернул назад, а
потом посмотрел в небо, и у меня перехватило дыхание. Напротив, над крышей
склада сияли последние лучи великолепного заката, а на фоне этих лучей,
прямые и черные, как деревья зимой, сетью выделялись головки мачт. Но это
были не обычные мачты современных яхт и не гордые радары более крупных
судов; это были мачты корабля с прямым такелажем, причем огромным, какой
можно было встретить у "Победы" или "Катти Сарк" [знаменитые корабли,
отличавшиеся большой парусностью]. В последний раз я видел нечто подобное,
когда проходило ралли Высоких Кораблей, и то по телевизору. Неужели такую
штуку пришвартовали здесь хулиганы-туристы, или это было что-то
действительно древнее? Это надо было увидеть. Я поплотнее запахнул свою
легкую куртку и отправился в путь в густые тени, пролегавшие между далеко
отстоявшими друг от друга уличными фонарями. К черту погоду, к черту все!
Я слегка удивлялся самому себе. Вне всякого сомнения меня обуял дух
восстания.
Часа через полтора я, естественно, горько раскаивался в своем
решении. Мои волосы прилипли к застывшей от ветра голове, насквозь
промокший воротник тер мне шею, и я отчаянно хотел есть. Все странные
местечки, которые мне запомнились, были теперь просто заколоченными дырами
в стенах или убогими маленькими кафе с затертыми щитами рекламных
объявлений и пластиковыми столиками, едва различимыми сквозь закопченное
стекло, - все они были закрыты и, должно быть, закрыты уже годами. Море
было слышно, но я его так и не увидел, не было и следов мачт или других
признаков, которых можно было бы ожидать от места, стремящегося привлечь
внимание туристов. Теперь я был бы счастлив, съев что-нибудь из
приготовленного в микроволновой печи у себя дома, если бы только мне
удалось добраться до своей машины, но, в довершение ко всему, я
заблудился, неправильно повернув где-то среди безликих стен складов, и
сейчас мне уже все казалось чужим. Или просто невидимым - некоторые улицы
либо совсем не освещались, либо освещение на них отказало. И нигде не было
ни души, не раздавалось ни звука, кроме стука моих собственных шагов по
булыжникам и дыхания океана вдали. Я чувствовал себя как потерявшийся
ребенок.
А потом я услышал голоса. Казалось, они раздавались прямо по улице за
углом, и я уже настолько отчаялся, что бросился туда, не сообразив, что
звучали они отнюдь не дружески - скорее это походило на уличную драку. Это
и оказалась уличная драка. В конце улицы находилось море - от неба его
отличало только тусклое поблескивание, но я его почти не заметил. Улицу
освещал единственный фонарь, висевший над полукруглой дверью в помещение
большого склада: дверь была наполовину открыта. А перед дверью на заросшем
сорняком дворе отчаянно боролась кучка людей. Один из них вырвался и,
шатаясь, бросился бежать, и тут я увидел, что остальные трое - все
огромного роста - преследуют его. Один из великанов замахнулся, беглец
увернулся, спотыкаясь среди сорняков и мусора, и я с ужасом увидел блеск
металла в замахнувшемся кулаке и такой же блеск в руках остальных, когда
они стали делать выпады. У всех были ножи, причем длинные: один удар
такого ножа, случись ему попасть в цель, перерезал бы горло жертвы от уха
до уха. Они пришли сюда, чтобы убивать.
Я стоял в ужасе, колеблясь, не в состоянии связать то, чему был
свидетелем, с реальностью, с необходимостью действовать. У меня появилось
безумное желание убежать, зовя полицию;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
эта искра выживет в неумолимой рутине, сухом круговороте бланков, счетов и
векселей. Я, правда, не особенно скучал по ней. Взамен появились новые
источники удовлетворения, более реальные. Но сейчас, когда у меня вдруг
появился намек на настрой искать приключений, восставая против рутины,
мысль о доках пробудила во мне ноющее чувство сожаления. Может быть,
именно оно породило это внезапное упорное желание пойти туда пообедать -
стремление снова открыть для себя прежние острые ощущения, былое
вдохновение во всех моих начинаниях. Без него я чувствовал себя довольно
поникшим - почти опустошенным.
Я нахмурился. Нахлынули менее приятные воспоминания - слова,
брошенные мне Джеки много лет назад, во время одной из наших последних
угрюмых ссор. Это было типичным для Джеки: один из безумных образов,
всегда возникавших в ее мозгу, что-то насчет изящных раскрашенных яиц из
Сингапура, красовавшихся на ее каминной полке. О том, что для того, чтобы
приготовить краску, из них высасывали желток. "У тебя бы это хорошо
получилось! Вот чем тебе следовало бы заняться! Высасывать сердцевину,
чтобы раскрашивать шелуху! Красиво и нарядно снаружи, и плевать, что
внутри все пусто! Не будет цыплят - какая разница! Внешний вид - вот что
так дорого твоему сердцу..."
Я фыркнул. Мне не следовало ждать от Джеки, что она сможет видеть
вещи такими, как они есть. И все же... Поворот был где-то неподалеку,
прямо у подножия холма - как же она называлась? Поворот я знал, и название
улицы мне было не нужно, но я увидел его на стене, свернув с кругового
движения. Дунайская улица.
Насколько я помнил, здесь, в округе все названия улиц были такими.
Дунайская улица, Балтийская, Норвежская - они носили названия отдаленных
мест, казавшихся когда-то знакомыми, как родной дом, для живших и
работавших здесь людей, даже если они никогда их в глаза не видели. Именно
оттуда шло их процветание, деньги, которыми оплачивались эти мрачно
возвышавшиеся каменные стены, когда-то производившие впечатление - пока
песчаник был светлым, а ныне - почерневшие от сажи. Сельдь, специи и
древесина, янтарь, меха и шелка - самыми разными и экзотическими товарами
оплачивались булыжники, барабанившие сейчас под моими шинами, еще в те
времена, когда главной улицей города была ухабистая колея, полная грязи и
конского навоза. Названия некоторых маленьких боковых улочек были совсем
загадочными - Серет-стрит, аллея Пенобскот; улица, на которой я, в конце
концов, остановился, называлась улицей Тампере.
Я понадеялся, что название улицы не отражает дурных привычек ее
обитателей [игра слов: Тампере - город в Финляндии, tamper - по-английски
"портить, иметь злой умысел"] и что с машиной ничего не случится; но
сидеть в ней дальше я был уже не в состоянии. Я хотел вести разведку
пешком, вдыхая запах моря, который доносил ветер. Вместо этого я
почувствовал на лице холодные капли дождя, на минуту повернул назад, а
потом посмотрел в небо, и у меня перехватило дыхание. Напротив, над крышей
склада сияли последние лучи великолепного заката, а на фоне этих лучей,
прямые и черные, как деревья зимой, сетью выделялись головки мачт. Но это
были не обычные мачты современных яхт и не гордые радары более крупных
судов; это были мачты корабля с прямым такелажем, причем огромным, какой
можно было встретить у "Победы" или "Катти Сарк" [знаменитые корабли,
отличавшиеся большой парусностью]. В последний раз я видел нечто подобное,
когда проходило ралли Высоких Кораблей, и то по телевизору. Неужели такую
штуку пришвартовали здесь хулиганы-туристы, или это было что-то
действительно древнее? Это надо было увидеть. Я поплотнее запахнул свою
легкую куртку и отправился в путь в густые тени, пролегавшие между далеко
отстоявшими друг от друга уличными фонарями. К черту погоду, к черту все!
Я слегка удивлялся самому себе. Вне всякого сомнения меня обуял дух
восстания.
Часа через полтора я, естественно, горько раскаивался в своем
решении. Мои волосы прилипли к застывшей от ветра голове, насквозь
промокший воротник тер мне шею, и я отчаянно хотел есть. Все странные
местечки, которые мне запомнились, были теперь просто заколоченными дырами
в стенах или убогими маленькими кафе с затертыми щитами рекламных
объявлений и пластиковыми столиками, едва различимыми сквозь закопченное
стекло, - все они были закрыты и, должно быть, закрыты уже годами. Море
было слышно, но я его так и не увидел, не было и следов мачт или других
признаков, которых можно было бы ожидать от места, стремящегося привлечь
внимание туристов. Теперь я был бы счастлив, съев что-нибудь из
приготовленного в микроволновой печи у себя дома, если бы только мне
удалось добраться до своей машины, но, в довершение ко всему, я
заблудился, неправильно повернув где-то среди безликих стен складов, и
сейчас мне уже все казалось чужим. Или просто невидимым - некоторые улицы
либо совсем не освещались, либо освещение на них отказало. И нигде не было
ни души, не раздавалось ни звука, кроме стука моих собственных шагов по
булыжникам и дыхания океана вдали. Я чувствовал себя как потерявшийся
ребенок.
А потом я услышал голоса. Казалось, они раздавались прямо по улице за
углом, и я уже настолько отчаялся, что бросился туда, не сообразив, что
звучали они отнюдь не дружески - скорее это походило на уличную драку. Это
и оказалась уличная драка. В конце улицы находилось море - от неба его
отличало только тусклое поблескивание, но я его почти не заметил. Улицу
освещал единственный фонарь, висевший над полукруглой дверью в помещение
большого склада: дверь была наполовину открыта. А перед дверью на заросшем
сорняком дворе отчаянно боролась кучка людей. Один из них вырвался и,
шатаясь, бросился бежать, и тут я увидел, что остальные трое - все
огромного роста - преследуют его. Один из великанов замахнулся, беглец
увернулся, спотыкаясь среди сорняков и мусора, и я с ужасом увидел блеск
металла в замахнувшемся кулаке и такой же блеск в руках остальных, когда
они стали делать выпады. У всех были ножи, причем длинные: один удар
такого ножа, случись ему попасть в цель, перерезал бы горло жертвы от уха
до уха. Они пришли сюда, чтобы убивать.
Я стоял в ужасе, колеблясь, не в состоянии связать то, чему был
свидетелем, с реальностью, с необходимостью действовать. У меня появилось
безумное желание убежать, зовя полицию;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115