Это было гораздо больнее, чем кусать губы, и я
смог сосредоточиться. И тут я понял, что Стриж был прав. Все-таки была
одна вещь, которую я мог еще сделать. Единственный способ, которым я мог
противостоять этому Дону Педро, единственный путь избежать судьбы, которую
готовил мне этот маленький мерзавец. Но я также знал, почему Стриж не
сказал мне, что это за способ.
Я мог прокусить себе язык, захлебнуться кровью и умереть.
Легко подумать; однако сделать это гораздо труднее. Я слышал о том,
что были люди, которым это удавалось - пленные под пытками, сумасшедшие в
смирительных рубашках. И я сказал себе, что у меня, конечно же, есть
повод, и не менее серьезный, чем был у них. Моя смерть вряд ли спасет моих
друзей, зато она может спасти множество других жизней. И спасти меня
самого от кое-чего похуже смерти - я не стану марионеткой и узником в
собственном теле, пустой оболочкой для какого-то хищного ужаса, которого я
не мог себе даже представить. И я сделал попытку. Да, я попытался, стиснул
зубами самый центр толстой мышцы, до тех пор, пока боль не стала
невыносимой и не выступили вены - но не более того. Я не мог. Я был готов,
у меня были силы... но я просто не мог.
Назовите это трусостью, назовите это подсознательным сопротивлением -
но я не мог этого сделать, так же как не мог освободиться от своих оков. Я
продолжал свои попытки. Я вонзил зубы в язык, я тряс головой; но не мог
придумать ничего такого, что заставило бы меня стиснуть челюсти.
Вот и все, на что меня хватило, чтобы разыгрывать из себя героя; и
все это время я чувствовал, как теряю контроль. Я знал, что что-то
действует на меня - барабаны, холод, пение, зловонный воздух, жуткий парад
жестокостей, творимых на алтаре. Это было то, что пришло мне в голову
сначала. Вскоре я понял, что это не так. Они способствовали, это верно;
они топтались вокруг моих мыслей, мутили их. Но было и что-то еще, что-то
за ними, и действовало именно это. Оно было больше, чем все эти ужасные
факторы вместе взятые. С каждым дуновением его присутствие ощущалось все
сильнее, меня словно тянули чьи-то руки, легко, но непримиримо. Они
расшатывали мои мысли туда-сюда, словно зуб в его гнезде.
Это была не иллюзия; я стал видеть новые вещи. Фигуры, во много раз
выше человеческого роста, они прыгали и извивались позади танцующих,
передразнивая их, как гигантские тени, отбрасываемые в небе. С каждой
минутой я видел их все более отчетливо, они кружились надо мной, а то, что
меня окружало, становилось все более туманным. В моем мозгу роились голоса
- тихий щекочущий шепот, низкий громовой гул. Я чувствовал вспышки мыслей
и воспоминаний, мне не принадлежавших, не принадлежавших ни одному
человеку вообще, они оставляли за собой только смятение, так далеки они
были от всякого опыта, который я вообще мог распознать.
Если я мог больше перепугаться, чем уже был напуган, так именно
теперь. Но все оказалось совсем не так. С каждой минутой я чувствовал себя
спокойнее, все больше недоумевая. Приоткрытая далекая дверь, льющийся
из-за нее теплый свет, запах вкусной пищи, звук знакомых голосов - для
ребенка, заблудившегося в ледяную ночь и голодного это могло быть тенью
тех ощущений, которые я испытывал сейчас. Вся прелесть абсолютной
безопасности, счастья, которого я никогда не знал, богатства, которого
жаждал всю мою жизнь, но так и не получил, - сейчас я почувствовал слабый
привкус всего того, чего мне не хватало, и обещание, что все это впереди и
становится все ближе. Меня совсем не волновало, что мое тело становится
каким-то легким, немеет - до тех пор, пока я не почувствовал, как мои руки
и ноги резко дернулись раз, другой, хотя я не пытался ими двигать. Словно
их подчиняла себе чья-то чужая воля...
Я рывком выпрямился, дрожа и покрываясь потом. Моя голова кивала,
подбородок опустился на грудь. Это напоминало на попытки не заснуть, когда
я зарабатывался подолгу. Не считая того, что в теплой черноте за моими
веками ЧТО-ТО поджидало...
Я отчаянно боролся за то, чтобы сохранить контроль над собой. Где-то
далеко в барабанном бое появилась новая нота - резкое металлическое
позвякивание, как воплощение головной боли. И раздавались голоса - голос
Стрижа, такой хриплый и отчаянный, каким я его никогда не слышал: - ...они
куют железо ОГАНА... ты что, не слышишь? Это... это конец. Последний...
самый великий. Если они смогут подчинить его...
Что-то из того, что он сказал, привлекло мое внимание, какое-то
воспоминание. Какие-то острые обломки моей воли стали восстанавливаться. Я
лихорадочно сосредоточился на всем том, что еще привязывало меня к земле -
на боли в языке, тупых уколах от ожогов, боли в ягодицах от сидения на
холодной земле и еще более холодном прикосновении ошейника и цепей. ОГАН -
вот слово, которое я уловил. Так, а где же я мог слышать что-то подобное?
Я улыбнулся: конечно, Фредерик. Сейчас мне было приятно о нем думать.
Старый Фредерик с его бачками, пыхтящий от праведного гнева, такой
воинственный, как изображение Св.Иакова на его картине:
- ПОДУМАЙТЕ, ЧЕЛОВЕЧЕ! ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ НЕВИДИМЫМ? ВЫ НЕ МОЖЕТЕ СПОРИТЬ
С ОГУНОМ!
Храбрость пришла к нам обоим слишком поздно - ко мне и к нему; что ж,
лучше поздно, чем никогда. Это должно прекратиться, и теперь же. Смерть,
уничтожение - мне надо было за что-то ухватиться. Лучше умереть, чем
подпасть под этот тошнотворный сладкий соблазн, это ощущение счастья,
которое не позволит мне быть самим собой. Стриж обвинял меня в том, что
для меня нет ничего святого; он ошибался. Однажды я уже выбросил счастье -
и это потому, что поклонялся успеху. Не его прелестям - не тому, что он
мог мне принести. Просто удовлетворению от того, что ты чего-то достиг,
ощущению свершения, самой абстракции. И какого бы бога он представлял,
если я смог принести себя ему в жертву тогда, я с тем же успехом мог
сделать это и сейчас. Нечто меньшее...
Его противоположность. Его абсолютное отрицание, его Антихрист.
Провал. Полный провал во всем...
С УСПЕХОМ НЕ СПОРЯТ...
НЕ СПОРЯТ...
НЕ СПОРЯТ...
ТЫ НЕ МОЖЕШЬ СПОРИТЬ...
С ОГУНОМ...
Я сделал такой глубокий вдох, что он стоном отозвался в моих ушах,
откинул назад голову и с силой ударив подбородком в грудь, прикусил...
И в ту же секунду тени отступили от меня, и я остался лежать на
земле, задыхаясь, сплевывая кровь, лившуюся изо рта. Язык у меня страшно
болел, но единственное, что я сделал, это прокусил его сбоку. Опасность
захлебнуться мне не грозила. Я увидел пристально смотревшего на меня
Джипа, затуманенный взор Молл и в конце ряда - широко раскрытые полные
ужаса глаза Клэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115